Читать книгу Песнь Серебряной Плети - Бранвена Ллирска - Страница 10

По ту сторону двери лежали янтарно-сапфировые сумерки. Последнее золотисто-алое перо Жар-птицы торжественно догорало над аметистовой короной далеких западных гор. Догорало неторопливо, безмятежно, точно в чарующем сновидении. Твердым уверенным росчерком вырисовывало на трепетно-прозрачном шелке причудливые абрисы небесных дворцов, в каких наверняка живут боги. А если не боги, то равные им в величии создания. Пьяный поцелуй заката и упругие груди холмов, взъерошенная шевелюра леса и лукаво изогнутая бровь реки – все дышало волшебством, невидимым, но явственным присутствием таинственной силы. Она шуршала в траве под ногами, пела о рождении мира и молчала о сокровенных тайнах, она каждое мгновение разбивала хрупкое сознание на триллиарды сверкающих осколков и собирала их воедино, вплетая в душу и тело всю Вселенную.

У Фэй закружилась голова. Как она только могла прожить двадцать восемь лет своей жизни вдали от всего этого? Кто украл у нее эти годы, выбросил за ненадобностью?

На несколько бесконечно долгих минут Фэй напрочь забыла о Кэр Анноэт и все еще заточенном там пленнике. Воздух и впрямь был вином, и оно било в голову. С трудом протрезвев и мысленно упрекнув себя за бессовестный эгоизм и жестокое легкомыслие, Фэй поискала глазами ту самую костяную темницу. Но ничего похожего не увидела не только у себя за спиной, где той, по логике вещей, следовало находиться, но и ни рядом, и ни поодаль. Что ж, профессор Флетчер, как вы уже могли заметить, пространство имеет свойство искривляться, а, если верить мифам и сказаниям, вещи могут выглядеть снаружи вовсе не так, как внутри. Следовательно, входом в темницу может быть и кроличья нора вон в том дальнем холме, и дупло дятла в одном из ближайших деревьев. А выходом… Хм, выходом может оказаться и вовсе что угодно. Вот только, что из этого следует? И что мне делать теперь?

Еще одна подробность несколько смущала ее: Тьярлы поблизости тоже не было. Конечно, вполне может статься, что баньши решила попросту не ждать их. Не идут и ладно, велика пропажа. Либо, напротив, пытается что-то предпринять, каким-то образом вытащить застрявших узников. Маловероятно, но, признаться, Фэй показалось, что у плакальщицы есть серьезная заинтересованность в некой, так и не названной услуге, которую она рассчитывала взыскать со своего должника за нежданное освобождение. Однако есть и третья вероятность, которая тоже приходила ей в голову: вероятность, что они открыли дверь не совсем верно и она вышла не в той точке пространства, в которой должна была. То есть, можно считать, потерялась.

«Они открыли». Вот уж сказанула! – Киэнн открыл эту дверь для нее. Сама она этого ни в жизни бы не сделала. Открыл – и остался по ту сторону. Добровольно. Черт возьми, похоже, она еще очень многого не знает о нем. Да и не она одна, пожалуй.

Фэй в задумчивости присела на высокий бархатистый травяной ковер. Конечно, было бы черной неблагодарностью развернуться и пойти на поиски счастья в этом сверкающем волшебном мире, оставив Киэнна наедине со смертью (в чьем бы облике она ему ни предстала). Сам он считает себя скверным попутчиком – должно быть, в этом есть определенный смысл. Путешествовать в его компании, по здешним законам, наверное, равноценно укрыванию преступника. Да вот только этот «преступник» минуту назад спас ей жизнь, хотя мог бросить и уйти. Может быть, конечно, он и не сделал бы этого вторично и уже сожалеет об опрометчиво щедром поступке… И как знать, обрадуется ли он, если неотвязная девушка-подменыш снова прилипнет к нему как банный лист. В конце концов, она никогда не была ему по-настоящему желанна и дорога. Что она для него? Телефонный номер, по которому нужно было позвонить? Красная тряпка, которой нужно было помахать перед мордой быка? Автобус, который шел по нужному маршруту?

Впрочем, все это было не так-то и важно. Он сделал невозможное для той, что была ему никем и ничем, и теперь она просто не могла выбросить его из головы. И из сердца, кажется, тоже. Но что именно она могла предпринять? Ждать его здесь? – Вряд ли это хоть что-то изменит. Или все же попробовать разыскать путь к темнице? Может статься, там она встретит баньши, разъяснит ей, что с ними произошло и попросит о помощи? Сумеет ли та помочь? И пожелает ли?

С другой стороны, если он смог вывести ее, то, скорее всего, сумеет выбраться и сам. Если успеет.

Закат. Как много времени после заката у него есть?

А может просто хватит пороть горячку? Вращения планеты она все равно не остановит, при всем желании. Хотя, в легендах такое, конечно, бывало: сделать так, чтобы один день длился целый год, или год показался днем…

Травы, как зеленые кошки, терлись о ее ноги и вязали новую ажурную бахрому на подоле пончо. «Ну вы затейники!» – усмехнулась про себя Фэй, вставая. Солнце неумолимо закатилось, безудержная вакханалия красок заката медленно гасла, огромный перламутровый зрачок встающей луны хитро выглядывал из-за горбивших медвежьи спины валунов… Занятно, что здесь не было ни зеленого солнца, ни десятка сиреневых лун на каком-нибудь полосатом небосводе. Даже очертания созвездий казались смутно знакомыми. Все было просто иначе: больше, ярче, красноречивей, пронзительней. Стайка невесомых светляков, похожих на крохотных викторианских феечек, зачарованно вальсировала в прохладном лунном луче, и Фэй могла слышать их музыку. Слышать не ушами, а чем-то другим, неким неведомым доныне чувством, которое снаружи и внутри одновременно, в тебе и вне тебя, нигде и всюду. Сказочный, звенящий мотив кружился и кружился в воздухе, словно густое ароматное варево в колдовском котле…

Поодаль вздрогнули кусты боярышника, торопливо подобрав юбки своих подвенечных уборов, украшенных коралловыми бусами. Мелодия зазвучала отчетливей, переплетаясь с новыми, игривыми и манящими трелями, теперь уже полнозвучными и гомонливыми, как весенняя капель. По ту сторону зарослей нечто происходило, и это «нечто» обладало непреодолимым магнетизмом, тянуло и манило… Фэй немного опомнилась лишь когда острые шипы боярышника укололи ей ладони. По поляне, все еще расцвеченной мягкими отблесками заката и белым молоком луны, легко скользили три гибкие, пленительные феи в платьицах, сотканных из пушистых малахитовых мхов. В их плывущих на ветру, точно три грозовых облака, волосах запутались крохотные земные звезды. Сплетенные руки плясуний казались лепестками волшебного цветка, который то раскрывал свою хрупкую чашечку навстречу огромному и прекрасному миру, то робко прятал любопытный глаз в плотно сомкнутом бутоне. А их удивительно стройные ножки, резвыми пташками порхавшие в воздухе, заканчивались тоненькими резными копытцами.

Фэй замерла, не в силах противостоять восхищению. Мотив звучал из ниоткуда, словно его рождали сами взмахи, хлопки и притопы, прыжки и кружения, но был мелодичен и многоголос, ощутим на вкус, на ощупь, полон ароматов лета, любви, жаркого пламени костров. Танцовщицы, казалось, вовсе не замечали ее, беспечно предаваясь заразительному и первозданно-невинному веселью, а их танец был изумительно простым и идеально совершенным одновременно. Ничего подобного Фэй не доводилось не то, что видеть в своей земной жизни, но и в самых неземных мечтаниях. Но вот одна из плясуний неожиданно обернулась и, приветливо улыбаясь, махнула рукой, словно приглашая вступить в круг. Сердце Фэй встрепенулось птицей и замерло от щемящей радости. Еще никогда она не была так счастлива, как сейчас, вся ее сущность тянулась туда, в волшебную чарующую пляску! Фэй сделала шаг…

И, в этот миг, чьи-то сильные и грубоватые руки вдруг подхватили ее за талию и насильно поволокли прочь, в сумрак лесных зарослей. Фэй закричала, но, как того и следовало ожидать, сие не возымело ни малейшего эффекта на похитителя. Кто-то высокий, широкоплечий и лохматый мчался стремглав через кусты и овраги, небрежно перекинув яростно сопротивляющуюся Фэй через плечо, так, словно она была мешком муки, а не живым и разумным существом. Спина у него была смуглой и мускулистой, покрытой темными и довольно мягкими на ощупь волосками, а тело пахло морским бризом и чем-то еще, смутно дурманящим разум. Фэй вопила, брыкалась, лупила злодея кулаками и пару раз даже пыталась укусить. Наконец ему это, по-видимому, надоело, и беглец бесцеремонно сбросил девушку на землю.

– Да не ори ты, дуреха! Спасибки лучше сказани!

Фэй подняла глаза. Сверху на нее смотрело довольно привлекательное, хотя и немного странное лицо. У мужчины-фейри были великолепно очерченные, большие карие глаза с пушистыми ресницами, пышная неровная шевелюра, широкие скулы, высокий лоб, прямой нос с чувствительно трепетавшими ноздрями и широченная ухмылка, радостно демонстрировавшая два ряда крупных крепких зубов, на удивление ровных и плоских, точно жернова. Присмотревшись, Фэй обнаружила во внешности незнакомца еще одну, сначала ускользнувшую от ее внимания странность: уши мужчины были высокими и заостренными, но не как у фэнтезийных эльфов, а как у грифона или какого-нибудь египетского бога – Сета или Анубиса. Одежды на ее похитителе не было вовсе, а размеры его гениталий уже даже не восхищали, а просто устрашали. Девушка инстинктивно натянула на голые колени задравшееся пончо.

Подозрительный тип довольно осклабился:

– Ды не съем я тебя, подменыш ты непутевый! Вот те трое – дык только облизанулися бы! То ж зелёнавые бабы!

Фэй в очередной раз протрезвела от наваждения. Драные чулки леди Мадонны! «Зеленой дамой» шотландцы зовут коварную соблазнительницу глейстиг, полуженщину-полукозочку, большую любительницу полакомиться человеческой кровью. И она уже была готова сама пойти им прямо в зубы. По легендам козьи копытца она прячет под подолом зеленого платья, но эти даже нисколько не смущались. И все же она неумолимо попала под их очарование.

Фэй окатила волна жгучего стыда:

– Извини, – она наконец решилась заговорить на шилайди. То, что ее собеседник сам несколько коверкал эльфийское наречие, придавало храбрости. – Я… тебе дейс-тви-тель-но очень призна-тель-на. А ты… – она немного стушевалась, – келпи?

– Вот еще! – совсем по-лошадиному фыркнул лохматый фейри. – У меня что, роги на лобе вырастают? Агишки я.

Ну, мило. Час от часу не легче. Водяных лошадок-оборотней в фольклоре, конечно, превеликое множество, и отличить одну от другой – та еще задачка. Но почти все они считались плотоядными, а ирландский агишки, еще именуемый эх-ушке, был одним из самых опасных и непредсказуемых. На этот раз Фэй твердо решила быть поосторожней.

– Ладно… Спа-сибо… Я, пожа-луй… пойду, – нервно промямлила она.

– Ну, гулякай себе на здоровьице! – на удивление дружелюбно ответил агишки.

И тут Фэй решилась:

– Слушай, а ты не мог бы… провести меня… обратно? Туда, откуда ута-щил. Или даже лучше – пока-зать, где тут… Кэр Анноэт?

Оборотень вытаращил на нее круглые от изумления лошадиные глаза:

– Куды-сь? Кого-сь? А чё тогда не прямо-ровно в Аннвн? Не, я те не психопомп какой.

В устах этого, судя по всему, довольно простоватого фейри, энциклопедический термин «психопомп» прозвучал до забавного неожиданно.

– Понимаешь, – неуверенно начала Фэй, торопливо подыскивая нужные слова, – я смотрела… то есть, ждала там одного… парня. Он должен был… прийти.

Агишки снова глянул на нее как на умалишенную:

– В костянку? Или к зелёновым бабам? И так, и по-другому он – дохляк.

– Нет, ты не понимаешь… – снова попробовала Фэй.

– Неа, это ты не кумекаешь. Зелёновым бабам еще баба сопротивиться могёт, но не мужик. Сгрызли его, забудь. Али догрызакают.

– А ты? – разозлилась Фэй. – Тебя ж не «сгрызли»!

Лошадка расплылась в новой белозубой ухмылке:

– А у меня им-мунитет! Особливо, когда я подвыпимши. А подвыпимши я, считай, всегда-сь.

– Ну а вдруг у него тоже? – не сдавалась Фэй.

– То навряд ли. Только, ежели он тож агишки. А, был бы он агишки, ты б не спрашивакала, кто я, – резонно рассудил оборотень. – Сказанёшь же ж: кэльпи! Я чё, бычара какой?

Фэй бессильно вздохнула:

– Ладно, ладно, просто покажи мне куда идти.

– Я почем знаю? – искренне недоумевая, тряхнул мохнатой челкой агишки. – То ж зелёновые бабы! И они видывали, как я тебя поволок. Так что все давно попутали!

– В смысле? – уже близким к отчаянию голосом, переспросила Фэй.

– Блудят они, разумеешь? Заблуждакают, то бишь, ну.

– С дороги сбивают, – обреченно перевела Фэй.

– Агась, с нее.

В общем, выходило, что отыскать Киэнна у нее нет ни одной реальной возможности. По крайней мере, если то, что говорит агишки – правда. А чтобы врать, он как-то слишком нелеп и примитивен. На душе у Фэй сделалось горько, гадко и тоскливо, и казалось – весь сладостный нектар Маг Мэлла не в силах заглушить эту горечь. Разбитая и измученная, Фэй все же упрямо поднялась на ноги, собирая в кулак остатки воли и мужества. Потому что, когда болтаешься на страховочном тросе над бездной, самое скверное, хотя и столь желанное – просто сдаться и начать падать.

– Спасибо… агишки. Но я все-таки… попробую.

– Ну, бывай.

И грозный водяной монстр равнодушно потрусил прочь. «Кажется, этот мир еще более непредсказуем, чем легендарный агишки», – мелькнуло в голове у Фэй.

Следов от ног-копыт с виду довольно грузного водяного фейри на мягком грунте и впрямь почти не осталось. Было это делом рук глейстиг или какой-то колдовской особенностью этого мира? Фэй присмотрелась: по мере того, как агишки удалялся, примятая трава пружинисто распрямляла зеленые спины, а отпечатки, оставленные в земле, разглаживались, точно лошадка-оборотень топала по зыбкой поверхности воды, а вовсе не по плотному дерну да глине. Ненароком обломанные тонкие ветви также живо вырастали вновь, те же, что остались лежать под ногами – таяли, рассыпаясь золотистой пылью. На всякий случай Фэй попробовала тяжело вдавить в грунт собственную босую ногу, поелозила ступней по дернине, пнула мелкий, принарядившийся в ярко-зеленую шубейку мха камешек. Почва была мягкой, как шелковый персидский ковер. След остался. Но через несколько мгновений растворился, как и не бывало, а обиженный камешек улиткой переполз на прежнее место, встряхнулся и, как ей показалось, даже чуть слышно фыркнул. Фэй вздохнула. Кажется, у Гензеля и Гретель не было бы здесь ни малейшего шанса.

Из кружевного ольшаника справа выпрыгнул взъерошенный ветер, хохотнул в лицо, дернул за волосы, как влюбленный мальчишка-третьеклассник, помчался вдогонку за прытким мотыльком… Ткнулся невидимым носом в высокие сосны, сорвал с коры смолистый аромат, развернулся на каблуках, принести гостинцев… Но вместо них приволок откуда-то отголосок протяжного воя. Похоже на одинокого волка. «Интересно, насколько дружественна здешняя фауна?» – озадачилась девушка-подменыш. Впрочем, насчет «одинокого» она точно промахнулась: выдержав почтительную паузу, призывному кличу вожака ответило эхо еще нескольких голосов. И в их хриплом, срывающемся на самых высоких нотах вопле слышалась отнюдь не волчья тоска, а почти человеческая ярость, ненависть, ликование и ненасытная жажда крови.

В то же мгновение Фэй почуяла за спиной оглушительный топот. Агишки мчался на всех четырех, и руки его внезапно перестали быть руками, а вместо ладоней красовались мощные плоские копыта. Тело оборотня стремительно росло, бока округлялись, шея и лицо, все больше напоминавшее лошадиную морду, вытягивались и темнели.

– Ежели хошь жить – скакай на меня! – проорал человекообразный конь, и едва не сбив девушку с ног, боднул ее широким лбом. – То вервульфы. Волкачи. И они чуют дичину!

Оборотни. Чудовищные волки с разумом человека и силой зверя. Кровожадные демоны, собратья орков и гоблинов… В голове всё снова смешалось. Но ведь сесть верхом на агишки – верная смерть. Если не сожрут вервольфы, сожрет он…

В сизой от призрачного света луны темноте леса промелькнули горбатые, взлохмаченные спины двуногих волков…

Фэй и опомниться не успела, как оказалась сидящей на гладком лошадином крупе, вцепившись в длинную волнистую гриву, в то время как обезумевший от страха ирландский водяной, диким галопом ломился куда-то через заросли, прочь от воющей смерти.