Читать книгу Первая красотка в городе - Чарльз Буковски - Страница 2

Кэсс была самой молодой и красивой из 5 сестер. Первой красоткой в городе. На 1/2 индеанка, с гибким и странным телом, змеиным и горячим – а уж какие глаза… Она вся была живое пламя. Словно дух в изложницу залили, а удержать не смогли. Волосы черные, длинные, шелковистые, танцевали и кружились без устали, как и вся она. Дух ее либо парил в вышине, либо стелился по земле. Среднего не дано. Некоторые утверждали – Кэсс чокнутая. То есть так считали тупые. Они-то никогда Кэсс не могли понять. Мужикам она казалась только машиной для траха, тут уж плевать, чокнутая или нет. А Кэсс танцевала и флиртовала, целовала мужчин, но, если не считать пары раз, когда доходило до постели, умудрялась ускользнуть. Она избегала мужчин.

Сестры обвиняли ее в том, что она злоупотребляет своей красотой, что у нее ум сонный, но у Кэсс и ум, и дух были что надо: она писала маслом, танцевала, пела, лепила из глины всякие штуки, а если кого-нибудь обижали, душевно или же телесно, Кэсс глубоко сочувствовала. Просто ум у нее был другой – непрактичный. Сестры ревновали, потому что она притягивала их мужиков, и злились, поскольку им казалось, что она мужиками этими распоряжается не лучшим образом. У нее была привычка по-доброму обходиться с уродами; от так называемых красавчиков ее тошнило.

– Кишка тонка, – говорила она. – Без перчика. Думают, главное – идеальная форма ушей и тонко вылепленные ноздри… Одна видимость, а внутри шиш… – Характерец у нее граничил с безумием; для кого-то он и был безумием.

Ее отец умер от кира, а мать сбежала и оставила девчонок одних. Девчонки пошли к родственникам, те определили их в женский монастырь. Монастырь оказался безрадостной дырой, причем больше для Кэсс, чем для сестер. Другие девчонки ей завидовали, и Кэсс дралась почти со всеми. Вдоль левой руки у нее бежали царапины от бритвы – защищала себя в паре драк. На левой щеке тоже остался изрядный шрам, но он скорее подчеркивал ее красоту, чем портил.

Я познакомился с ней в баре на Западной Окраине как-то вечером, Кэсс только-только выпустили из монастыря. Поскольку она была младше прочих сестер, вышла последней. В том баре она просто взяла и подсела ко мне. Большей страхолюдины, чем я, в городе, наверное, не найти – может, потому и подсела.

– Выпьешь? – спросил я.

– Конечно, чего ж нет?

Едва ли в нашей беседе в тот вечер было что-то необычное – это Кэсс вся лучилась. Она меня выбрала – вот и все дела. Никакого напряга. Выпивать ей нравилось, и залила она довольно много. Совершеннолетней казалась не вполне, но ее все равно обслуживали. Может, у нее ксива была липовая, не знаю. Как бы то ни было, когда она возвращалась из уборной и садилась, во мне шевелилась какая-то гордость. Первая красотка не только в городе, но и в жизни я прекраснее редко встречал. Я положил руку ей на талию и поцеловал один раз.

– Как ты считаешь, я хорошенькая? – спросила она.

– Да, конечно, но тут еще кое-что… внешность ведь не главное…

– А меня всегда обвиняют, что хорошенькая. Ты по правде так думаешь?

– Хорошенькая – не то слово, оно едва ли отдает тебе должное.

Кэсс сунула руку в сумочку. Я думал, платок достает. А она вытащила здоровенную булавку. Не успел я и пальцем дернуть, как она себе проткнула этой булавкой нос – сбоку, прямо над ноздрями. На меня накатило отвращение пополам с ужасом.

Она взглянула на меня и рассмеялась:

– А теперь? Что теперь скажешь, мужик?

Я вытянул у нее из носа булавку и придавил ранку своим платком. Несколько человек вместе с барменом наблюдали представление. Бармен подошел.

– Послушай, – сказал он Кэсс, – будешь опять выпендриваться, мигом вылетишь. Нам твои спектакли не нужны.

– Ох, да иди ты на хуй, чувак! – отозвалась она.

– Приглядывайте за ней, – посоветовал мне бармен.

– Ничего с ней не будет, – заверил я.

– Это мой нос, – заявила Кэсс. – А я со своим носом что хочу, то и делаю.

– Нет, – сказал я, – мне тоже больно.

– Тебе что, больно, когда я тычу булавкой себе в нос?

– Да, больно. Я не шучу.

– Ладно, больше не буду. Не грусти.

Она поцеловала меня, как-то даже при этом ухмыляясь и прижимая платок к носу. Ближе к закрытию мы отправились ко мне. У меня еще оставалось пиво, и мы сидели и разговаривали. Тогда я и понял ее как личность: сплошь доброта и забота. Все на лбу написано. И тут же отскакивает обратно в дикость и невнятицу. Шиза. Эдакая прекрасная и духовная шиза. Возможно, кто-нибудь, что-нибудь погубит ее навсегда. Я только надеялся, что это окажусь не я.

Мы легли в постель, и, когда я выключил свет, Кэсс спросила:

– Ты когда хочешь? Сейчас или утром?

– Утром, – ответил я и повернулся к ней спиной.

Утром я поднялся, заварил пару чашек кофе, принес одну ей в постель.

Она рассмеялась:

– Ты первый, кто отказался ночью.

– Да ничего, – ответил я, – можно и вообще обойтись.

– Нет, погоди, теперь мне хочется. Дай я чуть-чуть освежусь.

Кэсс ушла в ванную. Вскоре вышла: выглядела она вполне чудесно – длинные черные волосы блестели, глаза и губы блестели, сама она блестела… Свое тело она показывала спокойно – мол, хорошее же. Она легла и укрылась простыней.

– Давай, любовничек.

Я дал.

Она целовалась самозабвенно, но без спешки. Я пустил руки по всему ее телу, в волосы. Оседлал. Там было горячо – и тесно. Я медленно начал толкаться, чтобы продлилось подольше. Ее глаза смотрели прямо в мои.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– А какая тебе разница? – спросила она.

Я расхохотался и погнал дальше. Потом она оделась, и я отвез ее обратно в бар, но забыть Кэсс оказалось трудно. Я тогда не работал и спал до двух, вставал и читал газету. Как-то раз отмокал в ванне, а она зашла с огромным листом – бегонии.

– Я знала, что ты будешь в ванне, – сказала она, – поэтому принесла тебе кое-что прикрыть эту штуку, дикарь ты наш.

И кинула мне лист прямо в ванну.

– Откуда ты знала, что я буду в ванне?

– Знала.

Почти каждый день Кэсс заявлялась, когда я сидел в ванне. В разное время – но промахивалась редко, и всякий раз при ней был листок бегонии. А после мы занимались любовью.

Раз или два она звонила по ночам, и мне приходилось выкупать ее из каталажки за пьянство и драки.

– Вот суки, – говорила она. – Купят выпить пару раз и думают, что это уже повод залезть тебе в штанишки.

– Стоит принять у них стакан – и беды сами на голову повалятся.

– Я думала, их интересую я, а не только мое тело.

– Меня интересуют и ты, и твое тело. Сомневаюсь, однако, что большинство видит дальше тела.

Я уехал из города на полгода, бичевал, вернулся. Кэсс я так и не забыл, но мы из-за чего-то поцапались, да и все равно я понимал, что пора двигать дальше, а когда вернулся – прикинул, что ее здесь уже не будет, но не успел и полчаса просидеть в баре на Западной Окраине, как она вошла и уселась рядом.

– Ну что, сволочь, я вижу, ты опять тут.

Я заказал ей выпить. Потом посмотрел на нее. Она была в платье с высоким воротником. Я раньше на ней таких никогда не видел. А под глазами вогнано по булавке со стеклянной головкой. Видно только эти головки, а сами булавки воткнуты прямо в лицо.

– Черт бы тебя драл, зачем портить красоту, а?

– Нет, это фенька такая, дурень.

– Совсем спятила.

– Я по тебе скучала, – сказала она.

– Кто-нибудь есть?

– Нет никого. Один ты. Но я тут мужиков кадрю. Стоит десять баксов. Тебе же – бесплатно.

– Вытащи эти булавки.

– Нет, это фенечка.

– Мне от нее очень плохо.

– Ты уверен?

– Еще как уверен.

Кэсс медленно извлекла булавки и убрала в сумочку.

– Зачем ты уродуешь свою красоту? – спросил я. – Разве нельзя просто жить с нею?

– Чтобы не думали, будто во мне больше ничего нет. Красота – ничто, она не останется. Ты даже не знаешь, как тебе повезло, что ты такой урод, – раз ты людям нравишься, они тебя любят не за красоту.

– Ладно, – ответил я. – Мне повезло.

– То есть я не хочу сказать, что ты урод. Люди только считают тебя уродом. У тебя лицо завораживает.

– Спасибо.

Мы выпили еще по одной.

– Что делаешь? – спросила она.

– Ничего. Ничем не могу заняться. Интереса нет.

– Я тоже. Был бы бабой, тоже мог бы мужиков кадрить.

– Вряд ли бы мне понравилось близко общаться с такой толпой чужих людей. Утомляет.

– Утомляет, ты прав, все утомляет.

Ушли мы вместе. На Кэсс по-прежнему пялились прохожие. Она все равно была красотка – может, даже красивее прежнего.

Мы добрались до меня, я открыл бутылку вина, и мы сидели и разговаривали. С Кэсс всегда легко было разговаривать. Она немного поговорит, а я послушаю, потом я поговорю. Беседа у нас текла без напряга. Казалось, мы вместе раскрываем тайны. Когда раскрывалась хорошая, Кэсс смеялась эдак по-своему – только она так и умела. Словно радость из огня. За беседой мы целовались и придвигались все ближе друг к другу. Довольно сильно разогрелись и решили лечь в постель. И лишь когда Кэсс сняла платье с высоким воротником, я увидел его – уродливый зазубренный шрам поперек горла. Длинный и толстый.

– Чтоб тебе, женщина, – сказал я с кровати, – черт бы тебя драл, что ты натворила?

– Как-то ночью попробовала разбитой бутылкой. Я тебе больше не нравлюсь? Я по-прежнему красивая?

Я притянул ее к себе на кровать и поцеловал. Она оттолкнула меня, рассмеялась:

– Некоторые платят десятку, а потом я раздеваюсь, и им уже не хочется. Десятку я оставляю. Очень смешно.

– Да, – сказал я. – Просто умора… Кэсс, сука, я же тебя люблю… хватит себя уничтожать; живее тебя я никого не встречал.

Мы снова поцеловались. Кэсс плакала – без единого звука. Слезы я чувствовал. Эти ее длинные черные волосы лежали у меня за спиной, будто флаг смерти. Мы слились и медленно, торжественно и чудесно любили друг друга.

Утром Кэсс готовила завтрак. Вроде бы спокойная и счастливая. Пела. Я валялся в постели и наслаждался ее счастьем. Наконец она подошла и растолкала меня:

– Подъем, сволочь! Плесни себе на рожу и пипиську холодной воды да иди уже пировать!

В тот день я отвез ее на пляж. День стоял рабочий и не вполне летний, поэтому берег был великолепно пуст. Пляжные бичи в лохмотьях дрыхли на лужайках над полосой песка. Другие сидели на каменных скамьях с одинокой бутылкой. Кружили чайки, безмозглые, но рассеянные. Старухи лет по 70–80 рассиживали на лавках и обсуждали продажу недвижимости, оставленной мужьями, что давным-давно сдохли от гонки и глупости выживания. По всему по этому в воздухе разливался мир, и мы бродили по пляжу, валялись на лужайках и почти не разговаривали. Хорошо быть вместе, и все. Я купил пару сэндвичей, чипсы и чего-то попить, мы сели на песок и поели. Потом я обнял Кэсс, и мы поспали часик. Так было почему-то лучше, чем заниматься любовью. Мы текли вместе без напряжения. Проснувшись, снова поехали ко мне, я приготовил ужин. После него предложил Кэсс жить вместе. Она долго сидела, смотрела на меня, потом медленно ответила:

– Нет.

Я отвез ее обратно в бар, купил ей выпить и ушел. На следующий день устроился фасовщиком на фабрику и весь остаток недели ходил на работу. Уставал я так, что не особо пошляешься, но в ту пятницу все равно поехал в бар на Западной Окраине. Сел и стал ждать Кэсс. Шли часы. Когда я уже надрался, бармен мне сказал:

– Жалко, что так с твоей девчонкой вышло.

– Что вышло? – не понял я.

– Прости. Ты что, не знал?

– Нет.

– Самоубийство. Вчера похоронили.

– Похоронили? – переспросил я.

Казалось, моргни – и она войдет. Как же ее может больше не быть?

– Сестры похоронили.

– Самоубийство? А как, не знаешь?

– Горло перерезала.

– Понятно. Налей-ка мне еще.

Я пил до самого закрытия. Кэсс, самая красивая из 5 сестер, самая красивая в городе. Мне удалось доехать до себя, а из головы не шла мысль: надо было заставить ее остаться со мной, а не принимать это ее «нет». Все в ней говорило, что я ей небезразличен. Но я слишком небрежен, ленив, слишком черств. Заслуживаю и ее смерти, и своей. Собака я. Нет, зачем собак обижать? Я встал, отыскал бутылку вина и глубоко глотнул из горла. Кэсс, первая красотка в городе, умерла в 20 лет.

Снаружи кто-то давил на клаксон. Очень громко и настойчиво. Я поставил бутылку на пол и заорал в окно:

– ЧЕРТ БЫ ТЕБЯ ДРАЛ, ПАДЛА, ЗАТКНИСЬ!

Ночь наступала себе дальше, и тут уж ничего не поделать.