Читать книгу О любви - Чарльз Буковски - Страница 18

сражается с людьми на крышах[20]

если б любовь могла стлаться как толь

или ее хотя б хватало до края смысла

но не получится

не может

слишком уж много хамья

чересчур женщин прячущих ноги

если не считать особых спален

слишком много мух на

потолке а Лето у нас

жаркое

и бунтов в Лос-Анджелесе[21]

уже неделю как нет

жгли дома и убивали полицейских

                              и белых

а я белый и наверное не слишком уж

в восторге потому что бел и беден

и плачу́ за то что беден

потому что хожу на задних лапах ради кого-то как можно

                              меньше

а беден я так потому что предпочитаю это и наверное это

не слишком неудобно если

так

и потому на бунты я ноль внимания

поскольку прикинул что и черным и белым

хочется много того что не интересует

меня

к тому ж у меня тут женщина которую очень заводят

дискриминация, Бомба, сегрегация

знаете сами знаете

я даю ей поговорить пока наконец болтовня

меня не утомляет

потому что мне в общем плевать

на стандартный ответ

или одиноких попутавших тварей кому охота прибиться

к ВЫСОКОЙ ЦЕЛИ с целью ей исцелиться

                         от слюнявого

слабоумия и пасть в поток

действия. а вот я, мне подай время подумать, подумать, подумать…

но тут гулянка на самом деле, пулеметы, танки,

армия сражается с людьми на крышах…

в том же мы обвиняли Россию. что ж, это

паршивая игра, и я не знаю что делать, вот только

если все так как утверждал мой друг сказал я однажды вечером когда

был пьян: «Никогда никого не убивай, даже если кажется

что больше ничего или только оно».

смейтесь. годится. может останетесь рады

что из меня хлещет раскаяние даже если убью

муху. муравья. блоху. и все ж иду дальше. убиваю их

и иду дальше.

     боже, любовь страннее числительных страннее

                                        чем

трава в огне страннее мертвого тела ребенка

утонувшего в ванне, мы так мало

знаем, мы знаем так много, мы не знаем

достаточно.

     в общем, галочки ставим – кишечником,

                              порой

половые, порой небесные, порой сволочные,

а то порой идем по музею поглядеть что

осталось от нас или от этого, прискорбный стриктурный

                              паралич остекленелого

мерзлого и стерильного дурдома такого фона

довольно чтоб захотелось вновь выйти на солнышко

и оглядеться, но в парке и на улицах

мертвяки все проходят как будто они уже

в музее. может любовь это секс. может любовь это миска

с кашей. может любовь это отключенное радио.

в общем, гулянка была.

неделю назад.

сегодня я поехал на бега с розами в глазах. доллары

                              в

кармане. заголовки в переулке. больше ста миль

                              поездом,

в одну сторону. возвращалась компашка пьянчуг, снова

                         без гроша, мечта

вновь не сбылась, тела вихляются; треплются в барном

                              вагоне а я тоже

там, пью, калякаю то что осталось от надежды в тусклом

                              свете, бармен

был негром а я белый. круто попал. нам

удалось. без гулянки.

богатые газеты всё болтают о «Негритянской

                         Революции»

и «Распаде Негритянской Семьи». поезд вкатился в город,

                              наконец-то,

и я избавился от 2 гомосексуалистов покупавших мне

                              выпить, а я

сходил поссать и позвонить а когда проходил

                         через

вход в мужской сральник там 2 негра

                    у киоска

чистильщика драили обувь белым и белые позволяли

                              им

это.

     я дошел до мексиканского бара

и проглотил несколько виски а когда уходил

                    официантка дала мне

клочок бумажки с ее именем, адресом и номером

                         телефона на

нем, а когда я вышел наружу вышвырнул его в канаву

сел в машину и поехал в Западный Лос-Анджелес

и все там выглядело так же точно так же как обычно

и на перекрестке Альварадо и Закатного я сбросил

                              скорость до 40

углядел полицейского жирного на моцике

на вид проворного и гнусного

и мне стало противно от самого себя

и всех, от всей малости что любой из нас

совершил, любовь, любовь, любовь,

и башни покачивались как старые стриптизерши

заклинающие утраченное волшебство, а я ехал дальше

начищая ботинки всех негров и гринго

в Америке, включая

свои.