Читать книгу Беги, если сможешь - Чеви Стивенс - Страница 2

Впервые я увидела Хизер Саймон в больничной палате – она лежала, свернувшись клубочком и укутавшись в тонкое голубое одеяло. На запястьях ее белели повязки, белокурые волосы скрывали лицо, и все же в ее облике было что-то благородное – высокие скулы, изящный изгиб бровей, аристократичный нос, нежные очертания бледных губ. Но руки ее выглядели ужасно: кровоточащие заусенцы, изуродованные ногти – не обкусанные, скорее сломанные. Как она сама.

Я уже успела прочесть ее карту, поговорить с дежурным психиатром, который принял ее накануне, и с медсестрами – многие из них проработали в психиатрическом отделении много лет и знали все обо всех. Во время утренних обходов я провожу с каждым пациентом примерно по полчаса, а остальное время принимаю у себя в кабинете в психиатрическом корпусе тех, кто лечится в стационаре. Поэтому на первое знакомство с пациентом я обычно беру с собой медсестру, чтобы мы могли вместе разработать план лечения. Сегодня со мной была Мишель, энергичная женщина с широкой улыбкой и светлыми кудрями.

Накануне муж Хизер вернулся домой и обнаружил жену на полу кухни с ножом в руках. Оказавшись в больнице, она пришла в возбуждение, расплакалась и стала бросаться на медсестер. Дежурный врач сделал тест на наркотики, результат был отрицательным, ей дали ативан[1] и поместили в отдельную палату. За ее состоянием наблюдали с помощью мониторов, и каждую четверть часа в палату заглядывала медсестра.

Она проспала всю ночь.

Я тихо постучала по косяку двери. Хизер перевернулась на спину, открыла глаза и заморгала. Я подошла к кровати. Она взглянула на меня, облизнула сухие потрескавшиеся губы и сглотнула, после чего приоткрыла рот, словно собираясь что-то сказать, но с ее губ сорвался только долгий вздох. Глаза у нее были темно-синего цвета.

– Доброе утро, Хизер, – сказала я мягко. – Меня зовут доктор Лавуа, я ваш лечащий врач.

Когда я жила и работала на острове, пациенты звали меня Надин. Но переехав в Викторию и устроившись в больницу, я стала использовать свой титул – он как будто помогал мне держать эмоциональную дистанцию, а это было одной из основных причин переезда.

– Не хотите чаю?

Она смотрела куда-то поверх моего плеча, и лицо ее не выражало ничего – ни печали, ни злости. Ей не удалось умереть физически, но на эмоциональном уровне ее действительно не стало.

– Если вы не против, мне хотелось бы с вами поговорить.

Она бросила взгляд на Мишель и поплотнее закуталась в голубое одеяло.

– Зачем… она пришла? – прошептала она.

– Мишель? Она медсестра.

В психиатрическом отделении врачи, как правило, одеваются строго, а медсестры – более свободно. Мишель обычно одевалась ярко: сегодня на ней была полосатая рубашка и темно-синие джинсы. Если бы не бейдж, в ней сложно было бы узнать медсестру.

Было ясно, что Хизер очень страшно: она скорчилась под одеялом и в панике смотрела на нас, словно загнанное в угол животное. Мишель сделала шаг назад, но Хизер по-прежнему выглядела напряженной. Некоторые пациенты пугаются, когда мы приводим с собой медсестер.

– Вам будет спокойнее, если мы поговорим вдвоем? – спросила я.

Она кивнула, покусывая краешек бинта. Мне снова пришло в голову, что она похожа на дикое животное, рвущееся на волю. Я взглядом показала Мишель, что она может выйти. Она улыбнулась Хизер.

– Я зайду попозже, милая. Вдруг тебе что-нибудь понадобится.

Я уже не раз замечала, как ласково держится Мишель с пациентами. Даже во время своего перерыва она частенько сидит с ними. Когда дверь за ней закрылась, я обернулась к Хизер.

– Скажите, Хизер, сколько вам лет?

– Тридцать пять, – медленно ответила она, оглядываясь по сторонам.

Постепенно она начала осознавать, где находится. На мгновение я увидела комнату ее глазами и посочувствовала ей: маленькое окошко в толстой металлической двери, окно из небьющегося стекла, покрытое царапинами, словно кто-то пытался таким образом проложить себе путь на свободу – как, впрочем, и было.

– А как вас зовут?

– Хизер Дункан… – Она потрясла головой, но движение вышло медленным и неверным. – Саймон. Моя фамилия Саймон.

Я улыбнулась.

– Вы недавно вышли замуж?

– Да.

Не «ага», не «угу». Она получила хорошее образование и привыкла говорить ясно. Взгляд ее сфокусировался на тяжелой двери.

– А Даниэль… он здесь?

– Он здесь. Но сперва мне хотелось бы поговорить с вами наедине. Сколько вы с Даниэлем живете вместе?

– Полгода.

– Чем вы занимаетесь?

– В данный момент ничем, но раньше работала в одном месте. Мы заботимся о земле.

Я заметила, что в последней фразе она употребила настоящее время.

– Вы занимались ландшафтным дизайном?

– Наш долг – оберегать землю.

Мне стало не по себе. Эти слова звучали знакомо, и она произнесла их так, словно повторяла услышанное много раз. Это были не ее собственные слова.

– Похоже, вечер у вас был тяжелый, – сказала я. – Может быть, расскажете, что произошло?

– Мне здесь не нравится.

– Вы в больнице, потому что пытались покончить с собой, и чтобы подобное не повторилось, мы постараемся вам помочь.

Она с усилием села, и я заметила, какие худые у нее руки, как отчетливо проступают на них вены. Ее пальцы дрожали, словно нагрузка, потребовавшаяся, чтобы поднять тело, была непомерной.

– Я хотела, чтобы все закончилось.

В ее глазах набухли слезы. Потом они потекли по лицу, закапали с кончика носа. Одна капля упала на руку. Она уставилась на нее, словно не понимая, как это могло здесь оказаться.

– Что закончилось?

– Мысли. Мой ребенок… – Голос ее сорвался. Она вздрогнула и скрипнула зубами, словно от резкой боли.

– У вас был выкидыш?

В ее карте указывалось, что она потеряла ребенка неделю назад, но мне хотелось, чтобы она рассказала об этом сама.

Еще одна слеза упала ей на руку.

– Срок был три месяца. У меня началось кровотечение… – Она глубоко вздохнула и медленно выпустила воздух сквозь сжатые зубы.

Я помолчала из уважения к услышанному, потом мягко сказала:

– Хизер, мне очень жаль. Это ужасно. Депрессия после потери ребенка – нормальное явление, мы поможем вам с этим справиться. В вашей карте указано, что в прошлом году вам выписали эффексор[2]. Вы его принимаете?

– Нет.

– А когда прекратили?

– Когда познакомилась с Даниэлем.

В голосе ее звучал легкий вызов – она чувствовала себя виноватой из-за того, что перестала принимать таблетки, и стыдилась того, что они вообще ей понадобились. Люди с депрессией часто перестают принимать лекарства, когда влюбляются: эндорфины выступают в роли естественных антидепрессантов. Но потом жизнь берет свое.

– В первую очередь мне хотелось бы, чтобы вы вернулись к антидепрессантам, – сказала я непринужденно, как бы сообщая ей: ничего страшного, вы в порядке. – Мы начнем с небольшой дозы и посмотрим на эффект. В вашей карте говорится, что несколько лет назад у вас был тяжелый период.

В предыдущие разы она пыталась покончить с собой с помощью таблеток. В обоих случаях ее находили в последнюю секунду. Теперь Хизер перешла к более радикальным методам, и в следующий раз ей могло повезти меньше.

– Вам назначили посещение психотерапевта. Вы ходите к нему?

Она потрясла головой.

– Он мне не понравился. Даниэль в порядке?

– Даниэль наверняка хочет, чтобы вам стало лучше. Мы здесь именно для этого.

От выступивших слез глаза ее казались еще более синими, словно сапфиры, обрамленные бриллиантами. Кожа ее была такой бледной и прозрачной, что на шее отчетливо проступала каждая вена, вместе с тем Хизер была невероятно красива. Многие думают, будто у красивых людей нет причин для расстройства. Обычно это совсем не так.

– Я хочу к Даниэлю, – сказала она. Глаза ее закрывались – последние капли сил ушли на разговор.

– Сначала я поговорю с ним сама, а потом мы попробуем устроить вам встречу.

Мне хотелось увидеть, в каком он состоянии и не навредит ли ей.

– Они меня здесь не найдут, – вдруг сказала она, словно забыв о моем присутствии.

– Кого вы боитесь?

– Я хочу, чтобы нас оставили в покое, но они все звонят и звонят, – продолжала Хизер, обрывая очередной заусенец.

– Вас кто-то беспокоит?

В ее карте ничего не говорилось о паранойе или галлюцинациях, но тяжелая депрессия иногда сопровождается психозом. Однако если ее действительно кто-то преследует, то нам необходимо об этом знать.

Она снова принялась грызть краешек повязки.

– Здесь совершенно безопасно, – сказала я. – Вам тут станет лучше. К вам не будут пускать тех, кого вы не захотите видеть, и на этаже всегда есть охрана. Вы в безопасности.

Если угроза действительно существует, надо, чтобы Хизер решилась мне обо всем рассказать. Если же у нее паранойя, ей все равно нужно было почувствовать себя в безопасности, чтобы мы могли начать лечение.

– Я не вернусь, – сказала она и добавила, словно пытаясь себя утешить: – Меня не заставят.

– Кто не заставит?

Она с усилием открыла глаза и сконфуженно взглянула на меня, явно пытаясь вспомнить, о чем только что говорила. От нее исходили флюиды страха и еще чего-то, чему я пока что не могла дать определения. Мне вдруг захотелось уйти.

– Мне нужен Даниэль, – пробормотала она и уронила голову на грудь. – Я так устала.

– Отдохните пока что, а я поговорю с вашим мужем.

Она отвернулась к стене и съежилась под одеялом в позе зародыша. Хотя в палате было тепло, она дрожала.

– Он все видит, – прошептала она.

Я замерла на пороге.

– Кто все видит, Хизер?

Вместо ответа она натянула одеяло на голову.

Когда я вошла в комнату для посетителей, навстречу мне поднялся высокий темноволосый мужчина. Он был небрит, под глазами у него залегли темные круги, мятая рубашка выбилась из линялых джинсов – и все равно он был хорош собой. Судя по морщинам вокруг рта и глаз, ему было за сорок, но он был из тех, кто с возрастом становится только краше. У этой пары был бы очаровательный ребенок. Мне стало их бесконечно жаль.

Он направился в мою сторону. В руках у него была коричневая кожаная куртка, за плечом болтался рюкзак.

– Как она? Она меня звала? – хрипло спросил он.

– Пойдемте куда-нибудь, где мы сможем поговорить наедине, мистер Саймон.

По пути мы прошли мимо уборщика, вытиравшего пол. Дверь в кладовку была распахнута, и я сделала мысленную пометку: не забыть сказать об этом медсестрам.

– Зовите меня просто Даниэль. Скажите, как она себя чувствует?

– Неплохо, учитывая все обстоятельства. Ей сейчас тяжело, но мы делаем все, чтобы ей помочь. Здесь ей будет лучше всего.

– Там было столько крови…

Я сочувствовала ему, понимая, что он сейчас думает: «А если бы я вернулся на десять минут позже? Почему я ничего не заметил?» Родственники обычно делятся на две группы: те, кто винит себя, и те, кто винит пострадавших. Но всем нужно кого-то винить.

– Должно быть, тяжело было увидеть ее в таком состоянии, – сказала я. – Вам есть с кем поговорить? Могу предложить вам кого-нибудь.

Он покачал головой.

– Я в порядке. Главное, чтобы Хизер была в безопасности.

Я вспомнила о последних словах Хизер. Кто-то в самом деле преследует ее? Или Даниэль имеет в виду ее попытку самоубийства?

– Мы тоже к этому стремимся.

Я отперла дверь в кабинет и пригласила Даниэля присесть. Он опустился в кресло напротив. Можно было бы предположить, что в нашем отделении все должно быть оформлено в мягких, успокаивающих тонах, но розовые, синие и коричневые стулья стоят здесь еще с семидесятых годов. Края стола выщерблены, на стеллаже несколько одинаковых книг. Даже комната для посетителей – это всего лишь несколько стульев у лифта. Это старая больница, и финансирования не хватает. Но сюда приходят не за развлечениями.

– Она не говорила вам, почему… – Даниэль поперхнулся и втянул воздух. – Почему она пыталась покончить с собой?

– Без разрешения Хизер я не могу рассказывать вам, о чем она говорила. Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов.

– Да, конечно.

– Вы знали, насколько тяжело ее состояние?

Он с мрачным видом потер подбородок.

– С тех пор как мы потеряли ребенка, она отказывалась есть и не вставала. Почти перестала мыться. Я думал, что это естественная реакция и ей просто нужно время… Я все вспоминаю, какой молчаливой она была, когда я уходил. Я опаздывал на подработку и торопился. – Он покачал головой. – Если бы я остался дома…

Он был из тех, кто винит себя. Я наклонилась к нему.

– Вы не виноваты. Если бы вы остались дома тогда, она бы просто дождалась, пока вы уйдете в следующий раз. Люди с подобными проблемами всегда находят способ.

Он смотрел на меня, осмысливая, как я надеялась, услышанное, после чего снова помрачнел.

– Ее родители будут в ужасе.

– Они еще не знают?

– Они путешествуют на автомобиле по северным штатам. Я звонил, но телефон выключен. Она с ними давно не говорила.

– А ее друзья?

– Она отказывалась от всех приглашений, и они перестали звонить.

Выходит, Хизер отталкивала всех, кроме Даниэля. В этом нет ничего удивительного. Разрыв дружеских и семейных связей – классический симптом депрессии.

– Кто вы по профессии, Даниэль?

– Плотник.

Вот почему он такой загорелый и широкоплечий.

Он улыбнулся, разглядывая свои шероховатые ладони.

– Мы с Хизер из разных миров, но как только познакомились – сразу же почувствовали какую-то связь. У нас обоих такого никогда раньше не было, – добавил он и взглянул на меня, словно ожидая увидеть на моем лице недоверие.

Я ободряюще кивнула.

– Она незадолго до того рассталась с редкостным ублюдком. Мы с ней вместе гуляли и ходили на йогу. Ей от этого было легче.

Это была отличная идея. Физические нагрузки – одно из лучших природных лекарств от депрессии.

– Правильно ли я понимаю, что вы еще до брака заметили ее склонность к депрессии?

– Наверное. Она вечно заботится обо всех вокруг, так что сложно было понять. Иногда она вдруг затихала или начинала плакать, но отказывалась говорить, в чем дело. Она была очень счастлива, когда забеременела. Выбирала имя, покупала игрушки… – Голос его дрогнул. – Не знаю, что теперь делать с детской и всеми этими одежками…

Мне сразу вспомнилось, как Пол раскрасил детскую Лизы яркими ало-зелеными полосками – мы знали, что наш ребенок будет особенным, не таким, как все. Так и вышло, и меня это всегда восхищало, – пока она не решила, что и со мной ей не по пути.

– Давайте решать проблемы по мере поступления, – сказала я, обращаясь скорее к себе, чем к нему. – С этим вы разберетесь потом.

– Когда Хизер можно будет вернуться домой?

– Ее определили сюда специально, чтобы она была под наблюдением. Мы сможем отпустить ее только тогда, когда будем уверены, что она не причинит себе вреда.

– А вдруг она… – Он осекся и сглотнул. – Вдруг она снова попытается?

– Здесь мы этого не допустим. И мы не отправим ее домой, пока она не придет в себя.

– Можно мне к ней? Я принес ее вещи.

Как правило, мы не допускаем посещений вне обозначенных часов – с четырех до девяти, и все визиты строго учитываются. До полудня мы вообще никого не пускаем, потому что пациенты в это время посещают свои программы, а мы занимаемся обходом. Но Даниэль выглядел совсем отчаявшимся, и я подумала, что, возможно, свидание пойдет Хизер на пользу.

– Она сейчас отдыхает, но вы можете сказать ей пару слов.

Мы молча поднимались в лифте в отделение интенсивной терапии. Даниэль был погружен в раздумья, а я сосредоточенно дышала и отсчитывала удары собственного сердца. Мои пациенты удивились бы, узнав, что я уже много лет страдаю клаустрофобией. С помощью различных приемов я справляюсь с ней – в ход идут и дыхательные упражнения, и воображение, но когда я впервые услышала, как захлопываются двери лифта, мне потребовалось все самообладание, чтобы не броситься к кнопке вызова помощи.

Нас впустили. В отделении интенсивной терапии постоянно дежурит охрана, а сестринский пост расположен за стеклянной стеной. Одна часть отделения отведена для тяжелых пациентов, таких как Хизер, другая – для тех, кому уже не требуется столь пристальное наблюдение. Когда больным становится лучше, их переводят в отделение этажом ниже, где царят более свободные порядки.

Медсестра осмотрела сумку, которую Даниэль принес жене, – там не должно было быть ничего, что могло навредить ей. Их свадебную фотографию вынули из рамки, с халата сняли пояс. Когда медсестра закончила, я отвела Даниэля в альков в комнате отдыха, где они могли уединиться, оставаясь при этом под наблюдением, и пошла за Хизер.

Войдя, я быстро окинула ее взглядом – она лежала все так же, свернувшись в клубочек. Бледные руки сжимали плечи, словно она пыталась удержать себя.

– Хизер, вы в состоянии встретиться с Даниэлем?

Она вздрогнула и медленно повернулась ко мне. В глазах ее стояли слезы.

– Мне он так нужен, – сказала она умоляюще.

– Хорошо, но вам придется выйти, потому что мы не допускаем посетителей в палаты. Как вы считаете, у вас хватит сил встать?

Она уже пыталась сесть.

Когда мы вошли в комнату отдыха, Даниэль так и подскочил – и замер, увидев за моей спиной жену с перевязанными запястьями, в синей больничной пижаме, по-старушечьи закутанную в одеяло.

– Даниэль! – воскликнула она.

– Милая! – Он обнял ее. – Больше не пугай меня так.

После того как пациент пробудет у нас несколько дней, мы позволяем ему оставаться наедине с посетителями, но сейчас мне необходимо было увидеть, как общаются Даниэль и Хизер – на тот случай, если проблема была в самом Даниэле. Я опустилась на стул в стороне.

Даниэль нежно помог Хизер присесть. Она положила голову ему на плечо, и он обнял ее.

– Прости меня, – хрипло сказала Хизер. – Ужасно, что я так тебя мучаю, и тебе приходится со мной возиться.

Плохой сигнал. Суицидальные пациенты часто пытаются убедить себя в том, что окружающим будет лучше без них.

– Не говори так, – запротестовал Даниэль. – Я люблю тебя. Я тебя не оставлю. Я всегда буду заботиться о тебе.

Словно в подтверждение своих слов, он плотнее закутал ее в одеяло – больничная пижама сползла, обнажив нежную подключичную ямку.

Хизер явно не пугало общество Даниэля, поэтому я решила оставить их вдвоем и закончить обход. Но в этот момент она заговорила вполголоса, и я передумала.

– Я рассказала врачу, что они все время звонят.

– Что ты ей рассказала?

Голос Даниэля не казался мне расстроенным, просто слегка встревоженным.

– Кажется, ничего… Я плохо соображаю, у меня кружится голова. Ты сердишься?

– Я не сержусь, милая. Просто не надо сейчас об этом думать. Поправляйся. Мы потом обо всем поговорим.

Он серьезно смотрел на нее.

– Как ты думаешь, Эмили знает… насчет меня?

– Нет, я думаю, что ей ничего не сказали.

Хизер кивнула и взглянула на камеру наблюдения в углу комнаты. Она уже смотрела на нее, когда села, и я подумала, не приходилось ли ей раньше лечиться в местах, где пациентов держат под наблюдением.

– Может быть, вы хотели бы что-нибудь кому-нибудь передать? – спросила я.

Хизер взглянула на Даниэля. Он чуть заметно качнул головой, и она кивнула, соглашаясь.

– Если вы расскажете, какую программу посещали, это очень поможет лечению, – сказала я.

Хизер, умоляюще глядя на Даниэля, коснулась его колена. Даниэль взглянул на ее бинты и повернулся ко мне.

– Мы жили в духовном центре на реке Джордан. Когда Хизер забеременела, мы уехали, потому что она не хотела там рожать. Нам звонили оттуда, спрашивали, как дела. Там живут хорошие люди.

Я уже слышала об этом духовном центре на реке Джордан, но знала только, что он пользуется хорошей репутацией.

Хизер снова расплакалась. Плечи ее вздрагивали.

– Они говорили, что я сама виновата, что потеряла ребенка.

– Они так не думают, милая, никто так не думает. Они просто хотели помочь. Ты очень хорошо держалась.

Хизер уже рыдала. Лицо ее исказилось.

– Они нам вечно указывали. Они…

– Хизер, перестань, ты сама не знаешь, что говоришь.

Даниэль беспомощно взглянул на меня.

– У них там свои правила, доктор Лавуа, но это только для того, чтобы помочь людям сосредоточиться.

Хизер и Даниэль, похоже, были разного мнения по поводу этого центра, но ей не хотелось спорить с ним при мне. Она все время поглядывала на него. Я все правильно говорю? Ты меня еще любишь?

Теперь она смотрела на него, судорожно сжимая одеяло.

– Мне даже не позволили попрощаться с Эмили.

Хизер уже второй раз упомянула некую Эмили.

– Эмили не хотела уезжать с нами, помнишь? Ей там нравится. Я знаю, ты по ней скучаешь, но сейчас тебе надо заботиться о себе и малыше…

Хизер съежилась, словно он ее ударил.

– Боже, милая, прости! Это машинально вырвалось.

Ее взгляд снова стал темным и пустым, руки бессильно упали на колени ладонями вверх.

– Я сама виновата, что потеряла ребенка. Ты на меня злишься.

– Ты ни в чем не виновата, Хизер, и я не сержусь на тебя, – сказал он так нежно и печально, что мое сердце дрогнуло. – Ты для меня важнее всего на свете.

– Нам же говорили не уезжать. Они говорили, что так будет лучше для ребенка. Наверное, они были правы. Я заставила тебя уехать, и малыш умер.

– Перестань, Хизер, – сказал Даниэль, поглаживая ее по спине. – Не говори так. Ну-ка, посмотри на меня.

Но Хизер уставилась на стену. Лицо ее ничего не выражало.

Мне не хотелось давить на нее, особенно теперь, когда она стала выпадать из разговора, но меня беспокоило, что она так упорно винит себя в потере ребенка.

– Почему вы захотели уехать, Хизер?

Она, обхватив себя руками за плечи, принялась раскачиваться.

– Они говорили, что все мы должны быть родителями нашим детям, растить их все вместе. Дети не должны жить только со своими родителями.

На ее лице был написан ужас – ей такая перспектива явно не нравилась.

– Там считают, что для духовного роста ребенку важно ощущать всеобщую любовь, – пояснил Даниэль. – Там живут квалифицированные воспитатели.

Судя по всему, в этом центре стремились контролировать своих клиентов. Я повернулась к Хизер.

– А вам не хотелось делить с кем-то ребенка, так?

Она кивнула и посмотрела на Даниэля, который снова уставился на ее бинты. Казалось, она хотела сказать еще что-то, но вместо этого подалась вперед и взяла Даниэля за руку. Он сжал ее ладонь.

– Наверное, я была неправа, – сказала она. – Надо было остаться. Тогда у меня не было бы выкидыша.

– Почему вы решили, что в центре у вас не было бы выкидыша? – спросила я. – Вам сказали, что вы сами виноваты в происшедшем?

– Они не говорили, что Хизер виновата, – сказал Даниэль. – Они волновались, что Хизер подвергла себя стрессу из-за переезда.

То есть они подразумевали, что она сама во всем виновата.

– Как называется этот центр? – спросила я.

Даниэль выпрямился.

– Духовный центр «Река жизни», – гордо ответил он.

У меня в голове что-то щелкнуло. Желудок неприятно сжался.

– А кто его возглавляет?

– Аарон Куинн. Он ведет все программы в центре.

Аарон Куинн. Аарон Куинн.

Не может быть!

– Мы называем это место коммуной, – почти шепотом сказала Хизер.

Коммуна. Я много лет не слышала этого слова. Мне не хотелось его снова слышать. Я смотрела на Хизер, пытаясь собраться с мыслями. Кровь тяжело стучала в ушах.

– Доктор Лавуа, – позвала Хизер. В ее голубых глазах плескалась боль. – Вы тоже думаете, что я сама во всем виновата?

Мне потребовалось мгновение, чтобы взять себя в руки. У меня пациентка, и ей нужна моя помощь.

– Нет, я так не считаю. Вы приняли решение, которое считали лучшим для своего ребенка. Вы заботились о нем.

Я поговорила с ними еще пару минут, слушая себя словно со стороны. В голове у меня как будто что-то громыхало – так сталкиваются жизни и судьбы. Я не могла сказать им, что знаю Аарона Куинна.

Прекрасно знаю.