Читать книгу Пути Миритов. Недобрые всходы - Дана Канра - Страница 6

Держать спину прямо стало гораздо утомительнее, чем раньше. Еще полгода назад, когда он носил длинный детский хвост, голова под тяжестью волос сама слегка откидывалась назад, а теперь, когда его остригли по столичной моде, потому что предстояло ехать в сердце страны, за всем приходилось следить самому. Привычный халат из алого шелка тоже сменили белоснежной рубашкой с кружевным воротником, дублетом и штанами по столичной моде. Но Ли Найто знал, что человеку высокого рода во всех обстоятельствах надлежит выглядеть достойно своего происхождения, и очень старался. Ему было гораздо легче, чем его далеким предкам: раньше юноши рода Найто женились в двенадцать лет, или шли на войну, или сами правили провинцией, или…

Он дошел до южной части сада и остановился, глядя на крохотные белые цветы гадючьего лука.

Не сорвать ли один для матери? Они так скромны и невзыскательны, что послужат наилучшим украшением для вдовы.

Но Ли тут же опомнился и покачал головой.

– Цветы растут, плоды срывают, живые на земле живут, а мертвые в покое пребывают, – пробормотал он старинную строфу, сложенную в неведомые года.

К тому же, чтобы сорвать такой низкорослый цветок, пришлось бы встать на колени, что в новых штанах было весьма затруднительно. Да и запачкать землей замечательные новые вещи, в которых он будет представлен будущему королю, совсем не хотелось. В вершине персика, усыпанного завязями, раздался недовольный свист, и Ли протянул руку. На его предплечье тотчас села ручная сорока, встряхнулась, вздыбливая перья, и, перепрыгнув мальчику на плечо, ухватила его за ухо.

– Как тебе не стыдно! – улыбнулся он.

– Стыдно! – его голосом ответила сорока, но слетела на ветку и стала смотреть на него, наклонив голову и кося хитрым блестящим глазом.

– Зачем ты меня обижаешь, разве так можно? – принялся увещевать ее Ли.

– Можно, – глубокомысленно заявила сорока, встала на одну лапку и другой стала чесать себе шею, приоткрыв клюв от усердия.

– Смотри, ты еще раскаешься, – с укором заметил Ли.

– Раскаешься, – крикнула сорока.

– Я, может быть, никогда не вернусь, – закончил юный Хранитель, отлично понимая в душе, что не хочет верить в свои слова.

– Не вернусь. – И, захлопав крыльями, точно рукоплеща достойному окончанию разговора, сорока улетела прочь.

Ли вздохнул и, забыв о приличиях, угрюмо склонил голову, разглядывая камушек, попавший под ноги, и гоняя его туда-сюда носком сапога. А ведь он так надеялся, что сорока повторит «Вернусь» и все будет хорошо, а она сказала два слова вместо одного.

– Кто обманывает, тот бывает наказан строже, чем за обычный проступок. Даже тот, кто обманывает судьбу, – вздохнул Ли и решил, что эту мысль надо непременно занести в заветную тетрадку, которую, как Хранитель, он обязан был вести.

Раньше он почти не писал в ней прозу, разве что стихи или примечания к ним, но эта мысль, хотя и была тревожной, ему понравилась.

– Эй, друг Ли у нас сегодня мудрец?

– Друг Нио? – Ли поднял голову. – Ты что вытворяешь, тебе же попадет.

– Не попадет. – Нио весело засмеялся и поудобнее устроился на дереве. – Никто, кроме тебя, не видит, что я тут делаю, а ты не выдашь, ты мой официальный друг.

Ли, несмотря на тревогу, а может быть, именно из-за нее тоже стал смеяться.

Нио был официальным сыном одной из прислужниц матери – слово «камеристка» в Нае было не в ходу. В семье Тайто рождались исключительно девочки, и после пятой дочери глава стражи Корито и его супруга Леми решили взять в дом мальчика-сироту, дабы приманить кровных сыновей. Сыновья не приманились, и Нио был признан их сыном и принят в род Тайто со всеми надлежащими церемониями и необходимыми бумагами. Вскоре его назначили другом Ли, который тогда был еще не Хранителем, а лишь наследником.

Дружба, впрочем, удалась не сразу: одной разницы в возрасте – Нио был на два с половиной года старше – хватило бы, чтобы между мальчиками пролегла пропасть, а они к тому же отличались, как день от ночи.

Нио обожал шумные игры и беготню – Ли был тихим и мечтательным, несмотря даже на врожденное любопытство. Нио отличался крепким здоровьем – Ли, напротив, часто хворал и дважды находился между жизнью и смертью, так что приходилось обращаться к лекарям, монахам и знахарям. Нио любил похохотать – Ли смеялся редко и только за компанию с товарищем, а лет до восьми мог и всплакнуть над печальной повестью или мертвой птичкой.

Даже внешне мальчики не походили друг на друга: Нио удался невысоким и коренастым, а Ли – тонким в кости и в последние полгода сильно пошел в рост, обещая перегнать старшего товарища. У Нио было приятное, но грубовато очерченное округлое лицо, низкий лоб, выступающие скулы и полнокровный пунцовый рот с пухлыми губами. Ли отличался тонкостью черт и не совсем здоровой бледностью, а изящный овал лица придавал ему сходство с девочкой. Мальчики были схожи только мастью: оба кареглазые, с волнистыми каштановыми волосами, матово-смуглые, точно выточенные из одного куска дерева.

Когда их начали обучать, оба мальчика проявили недюжинные способности, но каждый в различных занятиях: из Нио получился неплохой стрелок и фехтовальщик, но рисовал он скверно, поэзию не жаловал, а музыкального слуха был лишен начисто. Ли же не преуспел в том, что требовало телесной силы, но зато выучился отлично чертить карты, музицировать и слагать стихи. Стратегия оказалась сильным местом Нио, а в искусстве врачевания – разумеется, теоретическом – преуспел Ли. Способности к математике обнаружили в себе оба, но старший мальчик был практичнее, и никто не удивился, когда Нио по достижении тринадцати лет стал статским порученцем – или, как говорили на Востоке, слугой-учеником казначея.

Когда они расставались, Ли немного всплакнул, кажется, последний раз в жизни, а Нио только нахмурился и угрюмо распрощался с другом, нарочито соблюдая все необходимые церемонии.

За два года Ли редко вспоминал о Нио и теперь не знал хорошенько, как с ним разговаривать. Нио, впрочем, выручил его и заговорил сам.

– Говорят, друг Ли, ты едешь в столицу? – без обиняков спросил он.

– Еду, друг Нио, – ответил он. – Точнее, меня везут.

– Тогда счастливого пути. Смотри, друг Ли, не подерись там ни с кем, – хохотнул Нио.

Ли улыбнулся и вздохнул.

– Ты ведь знаешь, я не люблю драться, да и не умею. Это ты у нас…

– Я? Да я кроток, как дух мертворожденного младенца! Помнишь, как в детстве я никогда тебя не обижал?

– Потому что я был сильнее. – Ли заведомо солгал. Он знал, что Нио легко попадается на такие слова и сейчас покажет какой-то из своих детских трюков, а ему почему-то очень хотелось увидеть их перед отъездом.

– Это ты-то сильнее? Смотри и учись. – Нахмурившись для виду, Нио ловко спустился по стволу дерева, ухватился обеими руками за ветку и стал раскачиваться туда-сюда, как маятник. Ли посторонился и стал наблюдать за приятелем. Тот качнулся раз, другой, третий – и вдруг бесславно упал прямо на щебень садовой дорожки.

– Не такой уж ты и сильный, – заметил Ли, отступая в сторону.

– Это я просто недоспал, вот руки и пеньковые, – хмуро ответил Нио, вставая и отряхивая свой халат. – Я зачем пришел-то? Слушай меня, друг, слушай меня, судьба! – торжественно заговорил он, опускаясь на колени, упираясь руками в землю и только не склоняя голову. – Пусть будет гладка твоя дорога, пусть легким покажется путь, пусть отрадным будет возвращение, пусть минуют все беды.

– Беды! Беды! Беды! – закричала сорока из листвы.

Ли вздрогнул и посмотрел вверх. Нио вскочил и снова засмеялся:

– Какой же ты суеверный, друг Ли. Ну, доброй тебе дороги, а я побегу, иначе господин казначей надерет мне уши. Хотя… – Нио остановился и призадумался, – я ему и раньше не спускал, а теперь тем более.

Ли посмотрел ему вслед и тихонько пошел к дому.

* * *

В алом платье, расшитом серебром, в легкой накидке, подбитой пухом, госпожа Юмири казалась почти неузнаваема. Кроме того, Ли никогда не видел, чтобы мать причудливо укладывала волосы: она всегда носила хвост – простую прическу мужчин и вдов. Но сегодня ее голову венчала целая башенка из кудрей – исключительно своих собственных. Даже ради столичных обычаев ни одна женщина Востока не стала бы прибегать к поддельной красоте, разве что убрала бы волосы искусственными цветами.

Неподалеку от матери расхаживала туда-сюда, перебирая вещи, ее сестра, тетушка Кими. В непривычном корсете она ходила медленно, дышала с трудом, к тому же черное платье с лиловой оторочкой – в цветах семьи Карито – казалось для нее слишком темным и делало ее похожей на мрачную тень. Однако она сохраняла присутствие духа, весело улыбалась и, кажется, не далее как минуту назад что-то очень живо обсуждала со старшей сестрой. У нее на голове тоже красовалась сложная башенка, только несколько локонов были выпущены и темными змейками касались плеч. Раньше такие прически были модны у молодых женщин всего Фиалама, но с окончанием прошлого кватриона остались лишь среди большинства ценивших традиции донгминок. О том Ли слушал от матери и тети как-то раз, но отчего-то хорошо запомнил. Особенно то, что они порицали манеру донгминских девушек забывать старое и ходить с распущенными волосами.

– Что с тобой, сынок? – спросила мать, и Ли наконец получил возможность говорить.

В кругу семьи Найто отношения слишком теплы и доверительны, чтобы соблюдать строгий этикет и повторять без устали титулы – и Ли был очень рад тому.

– Я хотел спросить, матушка, нельзя ли мне достать мою тетрадку? Мне пришла в голову хорошая мысль.

– Сынок, все вещи уже в сундуках, – мягко, но непреклонно заметила мать. – У нас нет времени искать твою тетрадку, а потом заново укладываться. Не спорю, твое желание вполне достойное и не похоже на детскую прихоть, но лучше прибереги его до более подходящего случая.

– А если я забуду эту мысль? – робко спросил Ли.

– Не забудешь, если она хороша. А если все-таки забудешь, значит, ее и не стоило запоминать, – утешила госпожа Юмири.

Ли понурился было, но вспомнил, о чем на самом деле хотел спросить.

– Матушка, как ты думаешь, мы ведь вернемся?

– Вернемся, сынок. – Госпожа Юмири с некоторым трудом склонилась над сыном и погладила его по голове. – Отчего ты думаешь, будто мы не вернемся?

– Просто… – Ли очень не хотелось рассказывать про сороку, тем более при тетушке Кими, которая стала бы смеяться. – Просто у меня не очень хорошее предчувствие.

– Мы остановимся в храме Святого Лири и помолимся в дорогу, – утешила его матушка. – Ты согласна с моим планом, сестрица?

– Конечно, сестра, – ответила тетушка Кими и сдержанно поклонилась, так что у нее на голове заколыхались кудряшки. – Хотя я заблаговременно обо всем позаботилась: поручила служанкам возжечь возле каждого бога четыре благовонные палочки, каждую вещь, которую мы берем с собой, пронесла под воротцами и пропела песнь смиренной мольбы.

– Ох, Кими, и охота тебе стаптывать ноги ради старых поверий, – покачала головой матушка. Ли заметил, что она назвала тетушку Кими не по родству, как на Востоке положено обращаться к близким, не по родству и имени, как принято между родичами в официальной обстановке, а только по имени, словно чужую.

– А вот и охота! – выпалила Кими и покраснела. – Я же знаю, что это помогает! И нянюшка так говорит!

– Пусть говорит, – ответила госпожа Юмири, вставая, – мне не хочется ее слушать. Ты утомила себя перед дорогой, разве это может принести счастье?

– Мы же все равно поедем в экипаже, – ответила Кими.

– Поначалу да, но потом мы переправимся через реку на лодках, а на том берегу пересядем на лошадей.

– Матушка? Мы будем плыть на лодках? – в восторге прошептал Ли.

– Именно так. Но постарайся выражать свои чувства не так явно. Ты не просто дитя, ты Хранитель. Пойдемте же к экипажам, нам пора в путь. Сынок, ты разве хочешь остаться тут?

– Если бы я и хотел, – ответил Ли, чуть склоняя голову, – мне это не позволено.

– Тогда поспешим. – И госпожа Юмири величественно встала с места.

Поспешать в непривычной одежде оказалось нелегко, но, по счастью, идти было недолго.

– Матушка, – вдруг вспомнил Ли, когда они уже вышли из комнаты. – А я ведь недавно сочинил стихотворение.

– Ну-ка, ну-ка, послушаем. – Кими подскочила на месте.

– Сестрица, не торопись, – укорила матушка. – Что за стихотворение, сынок? Ты помнишь его наизусть?

– Да, матушка, – кивнул он. – Прочесть ли мне его?

– Читай, конечно, читай.

Ли перевел дыхание и медленно начал:

– Недурно, сынок, – благосклонно кивнула матушка.

– Я и триаду в первых трех строчках употребил как положено, – добавил Ли, не в силах сдержать улыбки.

– Это хорошо, но хвастаться не следует. «Не радуйся тому, что сделал, жалей о том, что не сделал», кто это сказал?

– Кинори Добродетельный, – ответил Ли.

– В каком году?

– В семнадцатом году двенадцатого кватриона.

– Хорошо, сынок. А при каких обстоятельствах он это сказал?

– Право, сестрица, сейчас не время для экзаменов, – заметила Кими. – Нам пора садиться и ехать. Если мальчик забыл…

– Он сказал это перед смертью, – тихо ответил Ли.

– Верно, но впредь не перебивай старших. И ты, Кими, тоже не вмешивайся в чужие разговоры. Но вот и экипажи.

Домочадцы одновременно поклонились, прощаясь с господами. Несколько женщин подошли обнять отъезжающих. Была среди них и Кора, которая вынянчила и матушку, и Кими, и самого Ли, а теперь жила в доме семейства Тороми, пестуя близнецов – двоюродных сестер Хранителя, но ради такого случая была отпущена господами.

Восемь прислужниц сели в два расписных экипажа, высокородные сестры заняли простой черный. Слуга поднес Ли широкополую шляпу из некрашеной соломы, которую придется в столице заменить чем-то более подобающим для присутствия на коронации, и мальчик сел в открытую повозку. Экипажи тронулись и неспешно покатили по дороге. За ними вереницей шли слуги. Они махали кто рукавами, кто платками, кто шляпами, чертили пальцами в воздухе старинные знаки защиты и вытирали слезы.

Многие остались за воротами, но некоторые вышли, чтобы проводить господ чуть дальше. Ли сидел в повозке задом наперед и смотрел, смотрел, смотрел, пока дом и слуги не скрылись за поворотом. Но и тогда он глядел назад, пока от тряски и неудобного положения не ощутил дурноту.

Тогда он сел как следует и стал смотреть на дорогу. Солнце было очень яркое, и Ли невольно зажмуривался от его лучей.

Прошло время, и Ли внезапно пожалел, что не едет в экипаже, как ребенок, которого должно уберегать от злого глаза, а сидел у всех на виду, дабы, как полагается мужчине, наблюдать за дорогой и следить, нет ли опасности. Если бы он мог укрыться за шелковой стеной, он бы заплакал. Но эта детская слабость не должна была быть явлена ничьему взору, потому что отныне он называется герцогом Донгмина, несмотря на юный возраст и тихую добрую наивность в темных глазах.