Читать книгу Пути Миритов. Недобрые всходы - Дана Канра - Страница 9

Утреннее пробуждение показалось Аминану Анвару вязким и горьким и чем-то напоминало забродивший травяной отвар, остатки которого нерадивый слуга забыл в стакане на столе.

Но, как бы ни было неприятно, пришлось вставать, равнодушно наблюдать, как проворный молодой Хасан отодвигает тяжелые занавески, и решать, как вести себя дальше. В сонные глаза ударил ярко-золотой луч солнца. Странно, осенью здешнее солнце так не светит…

Аминан чуть слышно вздохнул, пытаясь разогнать туман сонливости. Он мог бы приказать Хасану задвинуть занавеску обратно, но не имеет права проявлять слабость даже при слугах. Ночью ему снился покойный Антуан: он был печален, говорил мрачно и сурово, но утро выветрило остатки последних воспоминаний об услышанном. Тем не менее Анвар теперь просто не может отступить назад и сдаться, что бы ни случилось.

Если мертвым дано знать о том, что происходит в мире живых, события вчерашнего вечера, вероятно, сильно огорчили и взволновали Антуана. Он всегда не то чтобы верил в приметы, но очень почитал королевские регалии и реликвии, в особенности кинжал Моранси, который считал чуть ли не причиной и основой процветания Фиалама. Может быть, поэтому он и явился во сне к старому другу – надеялся, что он поможет, найдет способ вернуть украденное и уберечь страну от потрясений, о неизбежности которых в конце кватриона в один голос твердят и неграмотные суеверы, и высокоученые историки.

Что ж, Аминан сделает все, что возможно, по крайней мере, если начальник королевской охраны решится задавать герцогу не очень удобные вопросы, ответит на все честно и ясно, стараясь припомнить нужные детали. Впрочем, герцог слабо верил, что из расследования будет прок. Вор, если он достаточно умен, наверное, давно скрылся, и следы его остыли.

«Не смей, – приказал себе Аминан. – Думать так – все равно что сдаться сразу, старый друг не для этого расстался с блаженством Живого Леса и явился к тебе».

– Хасан, подай воды для умывания и бритья, – приказал герцог, садясь на постели. – И приготовь одежду.

– Парадное платье, ваша светлость? – уточнил Хасан.

– Разумеется, и поскорее.

Ожидать долго не пришлось: Хасан поспешил принести требуемое. Несмотря на молодость, он отлично схватывал все на лету и блестяще исполнял приказы. Когда дверь закрылась за слугой с тихим хлопком, Аминан неторопливо оделся и побрился. Солнце уже не терзало глаза, хотя он и не смотрел в сторону окна. Эта неприязнь к золотому свету появилась после того, как Аминан узнал имена предателей, но на пятнадцать лет оно стихло, а теперь вернулось снова.

Аминан осмотрел себя в зеркале и остался доволен. Он, правда, привык к широкой и простой одежде без лишних украшений. Узкий придворный камзол с шитьем и бриджи ему не приходилось надевать почти пятнадцать лет, и Аминан опасался, как бы он совсем не разучился носить одежду, подобающую герцогу Эн-Меридскому.

Разумеется, до представления оставалось немало времени, да и не было особого желания смотреть спектакль. Однако сидеть взаперти хотелось еще меньше, и Аминан вышел в коридор.

В дворцовых покоях, закрепленных за Хранителем Юга и его спутниками, за пятнадцать лет не изменилось ничего, зато в коридоре, который вел от них, переменилось все, что можно. Раньше здесь стояли роскошные вазы из серебра и алебастра, резные и расписные, и несколько старинных парадных доспехов, а теперь места в нишах заняли статуи, а стены, ранее обитые узорчатой тканью, скрылись за гобеленами, которые, кажется, вошли в моду.

Покинув навязчивую пестроту коридоров, Аминан вернулся к себе.

– Ваше сиятельство, – Хасан нашел его, задумавшегося и хмурого, в гостиной, – в какой трапезной прикажете подавать завтрак, в Большой или Малой?

– В Малой.

Нечего роскошествовать, по крайней мере, настроения к этому вовсе не было. Если бы в гости заехал Адис, Аминан приказал бы накрыть в Большой, но в одиночестве там слишком неуютно…

Аминан помнил негласное правило долгих празднеств: в первый день можно пировать в свое удовольствие, а во второй и последующие на людях надлежит есть как воробей, поэтому, хотя и не испытывал сильного голода, откушал пищу простую, но обильную и сытную: яичницу, ароматный сыр, холодное мясо, молодое вино и свежий хлеб. Тем временем солнечное золото за окном сменила серая пелена, и начался неприятный мрачный ливень.

Когда он покончил с трапезой и ополоснул руки душистой водой, вошел Хасан и с поклоном доложил:

– Ваше сиятельство, в приемной вас ожидает виконт… э… – на фамилии слуга споткнулся, – словом, капитан охраны.

– Вот как? – Он ждал, что Силиван придет задавать вопросы, но не думал, что так быстро. – Тогда проводи его в гербовую гостиную, пусть туда подадут вина и чего-нибудь легкого.

В последний раз опустив руки в подогретую чашу и хорошенько обтерев уголки губ, Аминан поднялся с места и направился в гостиную. Волнения герцог не чувствовал, поскольку разговор с начальником охраны – дело ожидаемое, но как вести себя, не знал. Впрочем, не он украл, не ему и переживать об этом. Дверь подалась тяжело, пришлось толкнуть ее еще раз, после чего Аминан смог войти. Деметрий Силиван устроился в герцогском кресле за столом так вольготно, словно хозяином покоев был он, а не Аминан. Впрочем, не сгонять же его с места, так что Анвар поздоровался и сел напротив.

Силиван походил на крысу хитрыми глазами, тонкими губами, хищно вытянутым носом, но внешность часто бывает обманчивой и не стоит по ней судить. Даже если на его гербе воинственно кружит золотой коршун.

– Рад видеть вас, неано Аминан, – с умеренной вежливостью произнес начальник охраны.

– Счастлив принимать вас, виконт Деметрий, – ответил Аминан тем же тоном. – Сейчас принесут вино и закуски.

– Благодарю, я не испытываю голода или жажды, – ответил Деметрий. – Я пришел по делу.

– Это один из обычаев Эн-Мерида – даже если гость пришел по делу, ему должны поднести угощения, в противном случае хозяин просто перестанет себя уважать.

– Благодарю вас и прошу прощения, я действительно был невежлив, но события прошедшего дня… вы же понимаете, как они подействовали на нас всех. – Глаза Деметрия неприятно забегали.

– Я понимаю, – согласился Аминан, немного нажимая на «я», – и догадываюсь, для чего вы пришли. Хотите расспросить меня о моей свите? Все слуги до единого и охрана приехали со мной из Эн-Мерида, никого нового в городе я не нанимал. Мои люди честны и надежны, и я верю им, как себе.

– Надеюсь на это, – пожал плечами капитан королевской охраны. – Но такие люди будут проверяться в последнюю очередь. Я предполагаю, что первым делом к этому могут быть причастны дворяне, и поэтому сначала собираюсь допросить всех приехавших. Не принимайте на свой счет, простая формальность. Надеюсь, в итоге она окажется полезной. Расскажите, пожалуйста, о каждом из своих вассалов, только в этот раз беспристрастно.

Аминан сначала решил, что этот Деметрий над ним издевается, но потом напомнил себе, что столичным жителям не очень интересно, что происходит в провинциях, и ровным голосом начал:

– Я немного могу сказать о большинстве моих вассалов. По некоторым причинам в последние годы я мало с ними общался.

– И какие же это причины? – подобрался гость.

Нет, он действительно издевается!

– Эти причины не имеют отношения к краже кинжала. Словом, я расскажу вам все, что могу рассказать, а вы судите, насколько можете доверять моим словам.

Ему не нравился Силиван, но дело тут было не в гордости и не в обиде; Анвар сам не знал, почему этот странный и скользкий человек вызывает у него такую неприязнь. Но симпатии и чувства им противные лучше оставить на потом, чтобы сохранять холодность души и ясность ума. В конце концов, он не заносчивый юнец, чтобы выказывать антипатию к почти незнакомому человеку. Поэтому он сейчас расскажет…

Да, надо рассказать. О Мариам, Инамах, Мистанах, хоть те и являются вассалами Бедилей. А о Бедилях он не будет говорить, ведь… Неважно. Просто не стоит о них рассказывать, равно как и думать о побудивших его на то причинах.

Силиван неприятно улыбался, а Аминан медленно говорил:

– Мариам – семейство, что называется, себе на уме. Граф Эмин, который ныне является старшим в роду, к тому же в то время, что я водил с ним знакомство, был легкомыслен и своеволен, впрочем, время меняет людей, и каков он теперь, я не знаю.

– Нрав нельзя изменить, разве что скрыть, – заметил Силиван.

– Возможно, – Аминан нахмурился, – но, полагаю, вы пришли слушать меня, а не говорить, поэтому прошу меня не перебивать. Эмин также всегда был честен, кража для него немыслима.

Силиван с сомнением покачал головой.

– Не судите по… поспешно, – посоветовал Аминан.

– Вы тоже не судите… поспешно, а будьте беспристрастны, я вас об этом уже просил, – парировал Силиван.

– Я беспристрастен, иначе я отозвался бы о графе гораздо суровее, но, хотя мы далеко не дружны, я не могу не отдать должное его достоинствам. О Басире Мистане, моем дяде, я и вовсе не смогу сказать ничего плохого, да это и лишнее, его ведь здесь, к сожалению, нет.

– Почему же к сожалению?

– Он наблюдательнее, чем я, и мог бы заметить и поведать вам нечто важное. Но я догадываюсь, что больше всего вы хотите услышать об Инамах.

Силиван не сказал ни слова.

– Гаэтано всегда был не столько южанином, сколько столичным жителем, да и в Эн-Мериде бывал наездами. Одно время мы вели переписку, но постепенно она сошла на нет. Он славный человек, благоразумный, спокойный и миролюбивый, хотя временами слишком снисходительный к чужим недостаткам. Вот, собственно, и все, что я имею вам сказать о моих родичах.

– Правда? – Силиван поднял брови. – А я полагал, что услышу от вас и о Бедилях? Ведь, кажется, именно эту фамилию носит ваш друг?

Отвечать, да и вообще разговаривать с этим человеком, глядя в его серо-льдистые холодные глаза, у Аминана не оставалось желания, но кто спрашивал его? Не спросили тогда, отрекаясь от сюзерена, не спрашивает Силиван и сейчас, а медлить с ответами себе дороже. Рассказать про Эльмазов, планировавших убийство Антуана, или нет? Про них следует молчать, как и про Бедилей, потому что… Собственно, виконт что-то знает о Бедилях, общеизвестное, но неприятное. Ему, Анвару, неприятное.

– Да, он мой друг, – подтвердил мужчина, стараясь не менять тона. – Мне бы не хотелось говорить о нем, поскольку хочу оставаться беспристрастным и дальше.

– Что ж, думайте что хотите. – Во взгляде виконта мелькнуло что-то вроде презрительной усмешки. – Итак…

Вошли двое слуг: один держал поднос, на котором стояли откупоренная бутылка вина и бокалы, другой – небольшое блюдо с незамысловатыми закусками, из тех, что на Юге насмешливо называли «пища незваного гостя». Оба поклонились, и Хасан – именно он нес вино – быстро и изящно разлил его по бокалам.

– Угодно что-то еще? – спросил он.

– Благодарю, пока ничего не нужно, – рассеянно сказал Аминан: он думал сейчас не о винах и лакомствах, а о том, что может спросить Силиван и что ему ответить.

Слуги ушли, и Аминан приглашающе повел рукой:

– Угощайтесь же.

Силиван пригубил вино, но тут же снова поставил бокал на столик.

– Что я хотел у вас спросить? Ах да, надо полагать, о своих вассалах и родичах вы сказали все, что могли. Теперь меня интересует, не видели ли вы чего-нибудь подозрительного?

– Ничего подозрительного, – отозвался герцог, перед этим взвесив в уме события вчерашнего. Разговор, коронация, перепалка Запада и Востока, но это же такие пустяки… А еще легко доказать, что все герцоги и вассалы собрались в одном помещении вчера, значит ли это, что среди приглашенных во дворец дворян нет даже подозреваемого?

– Уверены?

– Да, – собственный голос прозвучал неприятно и надтреснуто, потому что уверен Аминан не был.

Герцог Эн-Меридский никогда не умел искусно лгать, в крайнем случае он предпочитал молчать о том, о чем говорить не следовало. Силиван, как подозревал Аминан, тоже это понимал и мог в любой момент обвинить его в попытках сокрыть истину, однако почему-то не делал ничего подобного.

– В таком случае, – сказал виконт, – разрешите с вами проститься. Я должен успеть опросить еще очень многих. И кстати, я прошу у вас разрешения на небольшой разговор с вашей свитой и прислугой, в особенности с прислугой. Люди скромного звания, знаете ли, часто замечают больше господ. – И снова он усмехнулся, то ли издеваясь над Аминаном, то ли находя свою незатейливую максиму безмерно остроумной.

Он встал с места и стремительно прошел к двери.

– До свидания, герцог, и прошу вас не проявлять гнева и не чинить препятствий, когда к вам придут.

– О чем вы? Кто придет? – начал Аминан.

– Сожалею, герцог, что дело вынуждает прибегать к подобным мерам, но, надеюсь, вы меня поймете и не будете создавать помехи расследованию. Есть подозрение, что кинжал Моранси спрятан во дворце, поэтому все помещения необходимо проверить.

– Виконт, вы понимаете, кому вы это говорите? – помрачнел Аминан, поднимаясь с места.

– Понимаю и сожалею, если мои слова и действия покажутся вам оскорбительными, но я повторяю, обыскивать будут все комнаты, весь дворец сверху донизу, поэтому никакого бесчестия вам не причинят.

– Ну да, когда все в грязи, никто никого не называет грязным, – протянул Аминан.

– Не совсем так, но я признателен, что вы меня понимаете. Если стража позволит себе какую-либо грубость, сообщайте мне, виновные будут строго наказаны. Они также предупреждены, что в случае нарушения порядка я приму строгие меры. Это все, что я могу для вас сделать.

И он молча встал и вышел, не произнеся более ни слова и не услышав ничего от Аминана. Оставшийся в звенящей тишине одиночества, южанин переводил взгляд с закрывшейся за Силиваном двери на нетронутые закуски. Впервые за очень долгое время он не знал, что говорить и что делать, а сердце отчего-то неистово колотилось в груди. Не желая оставаться сломленным и слабым, он шагнул к двери и велел отнести закуски слугам. Раньше Аминан так не делал, но куда ему сейчас до благоразумия и спокойствия?

Коридоры встретили его пустотой и пронзительной тишью, а звук собственных торопливых шагов показался слишком громким. Наконец он вошел в Большую залу, где представление вот-вот должно было начаться, и сразу отметил, что остальные Хранители уже здесь. Мелькнула темная низкая макушка взволнованного Ли, впереди замаячили белокурый и седой затылки: видимо, Север и Запад продолжали оставаться приятелями. А где Адис?

Аминан оглядывал залу, задержавшись недолгим взглядом на королевском столе. На этот раз здесь присутствовали не только венценосные супруги, но и родственники со стороны королевы. Слева от Ее Величества Камиллы восседали супруги Инам: благообразная пожилая дама и статный старик с резкими чертами лица, которые, по счастью, не передались его дочери.

Прежде, говорят, на дворцовых представлениях был обычай – сажать наименее родовитых подальше, более знатных – поближе, а королевскую семью – прямо на сцене. Однако после того как лет пятьдесят назад королева, испугавшись, чуть было не потеряла дитя, этот порядок отменили и места распределяли по жребию, вынимая номерки из небольшой вазы. Новая затея оказалась полезна еще и тем, что теперь дворяне уже не ссорились из-за мест – кто же обижается на судьбу? А чтобы гости не чувствовали себя одинокими, на каждом билетике с двух сторон было написано два соседних номера, и тянуть полагалось вдвоем.

В одном из кресел Аминан заметил подле Фрэнсиса донельзя беспокойного и по-старчески хмурого, не имеющего ничего общего со сдержанным герцогом Дальгорским молодого человека, который оглядывал окружающих с неприличным любопытством и только что не ерзал на месте. Впрочем, не стоило его осуждать: сам Аминан, впервые посетив столицу, вряд ли выглядел солиднее, хотя был постарше. С другой стороны увидел старого знакомого, мальчика Ли, но тот был ужасно взволнован, смотрел перед собой и не заметил, как герцог ему кивает. Дамы, которые сидели рядом с юношами, тоже не удостоили Аминана Анвара своим вниманием, ни женщина в цветах Найто, скорее всего, вдова прежнего герцога и мать нынешнего, ни ее худощавая спутница в лиловом.

Аминан, наверное, долго стоял бы на пороге, размышляя неизвестно о чем и попирая правила приличия пристальными взглядами на малознакомых людей, однако вскоре услышал веселый возглас:

– И долго вы, герцог, намерены здесь стоять?

– Доброе утро, Адис. Я ждал тебя, – ответил Аминан, увидев друга.

– Вот как? А без меня ты не можешь войти? Можно подумать, не я твой вассал, а ты мой. – Адис засмеялся. – Извини, глупая шутка. Я немного не в себе из-за вчерашнего, и еще этот Силиван.

– И тебя успел допросить? Быстрый…

– Мы поговорили, – пожал плечами Адис, – обсудили кое-что. Не бери в голову. Силиван заносчив, но свое дело знает отлично. Старается во дворце, чтобы не выставили со службы и не было причины ехать домой, к семейству, – последнее слово он выдохнул с подавленным сожалением и запустил руку в низкую серебряную вазу.

– Вот наши места, – сказал он, показывая номерок. – Пошли сядем, заодно договорим.

Договорить им не удалось: вокруг беседовали мужчины, посмеивались женщины, толкали друг друга и оживленно разговаривали дети. Благо последних было немного в зале – лишь несколько смешливых проворных пажей и Ли, а еще молодые порученцы заняли свои места, и многие из них – уроженцы Запада. Вскоре Анвару наскучило наблюдать за ними, и он взглянул на высокие кресла с резными спинками, в которых восседали король и королева.

Кажется, оба были совершенно равнодушны к представлению, и Аминан понимал их, в особенности сына Антуана. Король редко бывает весел в дни своей коронации, когда осознает до конца, какую ответственность принимает на себя и чего лишается до конца дней. Только себялюбцы или непроходимые глупцы радуются королевскому венцу, для всех остальных он даже если желанное, все же бремя. Жена тем более не может быть счастлива и весела, когда мрачен и задумчив ее муж, разве что она жестока и легкомысленна.

Даже если бы вчерашний день прошел без происшествий, и тогда бы Виктор Моранси не был безмятежен. Но проклятый вор – или воры – до того замутили чистую воду, что настроение короля, казалось, передалось всем придворным. Никто не был спокоен, никто не радовался, в зале висела тугая, тяжелая тишина, от которой не бывает ничего хорошего. Может быть, этого и добивались неведомые злоумышленники – сеяли страх и тревогу.

Запели скрипки, зазвенела труба, и на сцену вышел актер в старинной, подобающей времени действия одежде. Он начал декламировать, как водится, объясняя зрителям, что происходит, и Аминан не сразу понял, что это Ганнон.

– Не смеет он, как же, – буркнул Адис. – Ничего, скоро осмелеет.

Сидевший впереди, немного правее, герцог Эртон не поленился обернуться, сурово посмотреть на Аминана и сказать несколько гневных фраз, заглушаемых музыкой, однако того поведение склочного старика ничуть не трогало. Интересно, разговаривал ли с ним уже Силиван? Аминан покосился на беззаботного Адиса, что вольготно, совсем как Деметрий в его гостиной, сидел в соседнем кресле и наблюдал за сценой.

Анвар решил после спектакля как следует выговорить другу, который, в конце концов, был его вассалом, значит, герцог Эн-Меридский отвечал за поведение графа и за то, что о нем думают другие.

Пока он ограничился суровым взглядом, на который Адис ответил показным смущением, и снова стал смотреть на сцену.

– сокрушалась на сцене актриса.

– А она хороша, – задумчиво произнес Адис.

– Правда? – равнодушно откликнулся Аминан. – Я не разбираюсь в искусстве декламации.

– А я и не о нем, – ответил Адис и продолжил смотреть на сцену.

Аминан ожидал, что герцог Эртвестский снова сделает замечание, но тот промолчал. Причины этого, как справедливо рассудил южанин, вовсе не имели отношения к тому, что старик вдруг решил скрыть вздорный характер. Отец, которого Фрэнсис Эртон пережил на добрый десяток лет, иногда упоминал о его ветрености и любви к женщинам, что неистово бурлила в крови западного герцога. Теперь Эртон умрет, не оставив наследника, и его провинцию разберут на куски вассалы, так же как в свое время и Эн-Мерид. Но полно тосковать, лучше ненадолго забыться в игре актеров и музыке.

Это оказалось проще, чем Аминан ожидал. Старая история была изменена до такой степени, что стала казаться новой. Стихи были неплохи, а произносимые приятными голосами актеров так и вовсе стали хороши. К тому же он знал о правилах нынешнего театра: поменьше жестокостей и странных несообразностей, побольше добрых примеров, и любопытствовал, как можно соблюсти это правило при подобной основе.

Драматург справился с делом: предатель и вправду оказался несчастным и ни в чем не виновным человеком – его друг погиб по горькой случайности. Саму гибель показали изящно и просто: сцена повернулась, оставив декорации и скрыв актеров, а затем гулко, будто издали, зазвенели голоса:

– Держись, мой друг, держись! На помощь я иду!

– Скорей спеши, Ганнон, не то я упаду.

Правда, голос одного казался слишком ровным для бегущего, а другого – слишком звучным для того, кто боится вздохнуть.

– А лет двести назад эту комнату использовали для казней, – шепнул Адис. – Вращающийся пол увозил человека прямо в комнату с палачом – к полной для него неожиданности.

– Будь добр, дай послушать, – буркнул Аминан.

Слушать было что: сначала скорбящий Ганнон оплакивал друга, держа в руке его случайно сорванный перстень, а затем вернулся на родину, к его невесте, втайне надеясь на ее благосклонность. Эльда, однако, вовсе не желала менять жениха, и Ганнон рассказал обо всем происшедшем сам, без всяких нежданных птиц, прекрасно понимая, что ему грозит смертный приговор, но не желая жить.

– с горечью сказал он, завершая свой монолог.

Его увели за сцену, видимо, чтобы предать казни, а Эльда выразила желание уйти в монастырь, считая себя виновной в смерти Ганнона. Пьеса закончилась, и под рукоплескания, сначала неуверенные, но затем все более сильные и слаженные, актеры вышли для поклонов и реверансов.

Аминан сидел, чувствуя, как внутри со странным клекотом начинает закипать непонятное волнение, и до самого последнего шага стоявших на сцене людей сидел безмолвно и неподвижно. Впрочем, Адис не аплодировал тоже, как и некоторые другие. Мальчишка и старик, что словесно сцепились вчера за столом, смотрели на опустевшую сцену с недоверчивым волнением, и Анвару подумалось, что в кои-то времена эти двое хоть в чем-то схожи. Тишина, воцарившаяся после ухода актеров, враз исчезла, уступив законное место восторженным возгласам и громким обсуждениям.

Адис Бедиль неспешно встал, опершись ладонями о мягкие подлокотники, и слегка улыбнулся другу.

– Как тебе трагедия?

– Недурна, хоть и упрощена до безобразия. Надеюсь, что комедию нам покажут достойную, – покривил душой Аминан. Он не был полностью уверен, что разочаровался в трагедии.

– Возможно. – Судя по тому, с какой неохотой улыбнулся Адис, он тоже хотел сказать иное.

Недомолвки между друзьями – прямая дорога к жесточайшей ссоре – так сказал дед Аминана его отцу, когда сам Аминан был еще мальчишкой, но вряд ли это имеет отношение к нему и Бедилю. Просто оба устали и взволнованы.

– Герцог, вы разве не знаете, что комедию отменили?

Вопрос был задан самим королем, который под руку с женой шел к выходу из залы. И Аминан почувствовал, как внутри у него что-то нехорошо сжалось. Произошло еще что-нибудь? Нет, королевская чета выглядит и ведет себя слишком спокойно для новой беды. Наверное, в краже заподозрили придворных актеров.

– Поймите меня правильно, неано Аминан, – именно таким теплым тоном разговаривают со спасителем своего отца, – люди не видят повода для радости, когда их силой удерживают во дворце и в городе, а начальник дворцовой охраны опасается нового происшествия.

– Да, Ваше Величество.

Анвар посмотрел на удаляющуюся пару, на безмолвно стоящих в углу гвардейцев, одетых в черно-желтые мундиры, на безмятежное лицо лучшего друга и четко осознал, что очень многое вокруг далеко от его понимания, как небо от земли, и что в этот раз он не менее бессилен, чем тогда.