Читать книгу Псевдоним(б). В поисках Шекспира - Даниэль де Труа - Страница 19

Уилл с болью в сердце вспоминал осень 1577 года. В сентябре он пошел в школу. Это был его третий учебный год. С этого момента Анна, которой как раз исполнилось шесть лет, очень привязалась к брату. Она мечтала вместе с ним ходить на занятия и вообще как можно скорее покинуть дом, где она разучилась радоваться. Анна хвостом ходила за Уильямом, как только тот возвращался с занятий.

Поначалу сестра расспрашивала его об уроках, но, не получив сколько-нибудь вразумительных ответов, отступилась. Она поняла, что эти вопросы вызывают у брата какое-то болезненное раздражение. И Анна продолжала ходить за ним уже молча. Уильям ее не прогонял, хотя часто она мешала ему: при ней не слишком удобно было вести наблюдения за жизнью свиней или прислушиваться к разговорам в соседних комнатах. При Анне ему почему-то хотелось быть лучше, да и вообще благодаря сестре он впервые начинал задумываться, что такое хорошо, а что такое плохо. «Какая кроха, – думал Уилл, – а уже все чувствует!»

Вопросы Анны будили старую неприязнь к отцу, возникшую как раз с момента появления в их доме Патрисии. Почему все-таки его не отдали в школу своевременно? Этого Уилл не мог ни понять, ни простить. Отец всегда говорил, что его некому было водить в школу, а в одиннадцать лет уже стало можно отпускать одного. Но Уилл в такие объяснения не верил. Ведь до стратфордской грамматической школы от дома Шаксперов было всего четверть мили: пройти по Хенли-стрит, повернуть на Чепл-стрит и зайти за Цеховую часовню. Первые три года учебы он мог бы ходить с Патрисией. Но Джон Шакспер меньше всего думал об образовании сына. Его беспокоили только собственные интересы. И вся эта история с поздним зачислением в школу Уильяма имела корыстную подоплеку.

Заказы на перчатки шли не только отсюда, из Стратфорда, но и из самого Лондона. Несколько очень хороших мастеров так умело шили их, что спрос рос год от года, и по прошествии нескольких лет это была уже не мастерская, а целый цех. Богатство Шаксперов увеличивалось, а вместе с богатством росла и социальная значимость в городе отца семейства. Он уже в 1564-м попал в городское управление, на год избирался бейлифом,[10] а потом через три года и олдерменом.[11] Он стал фактически членом Управляющего совета города. Но всего этого ему показалось мало, и Джон подал бумагу в высшие инстанции с просьбой о предоставлении ему и его роду права иметь собственный герб. Иными словами, потомственный свиновод, умело использовавший капиталы жены, чтобы стать еще кожевником и перчаточником, выразил претензию на благородное происхождение.

Но с гербом не вышло. Прошение не стали даже рассматривать, и к 1575 году Шакспер уверился в окончательном отказе. Он грешил на грамотеев: наверное, одной задней ноги даже того здоровенного борова писарю показалось мало, и тот не проявил должного прилежания. Но проверить свою гипотезу Джон не мог и впервые в жизни пожалел, что не умеет читать. Вот тут-то ему и пришло в голову отдать в школу своего старшего сына. Уильям научится и будет бесплатно писать бумаги, да получше этого вымогателя, мечтал Шакспер-старший.

В довершение всего к этому времени его позиции в совете Стратфорда сильно пошатнулись. Поползли слухи, что он берет взятки за предоставление выгодных заказов. И слухи небеспочвенные. Его официально обвиняли в незаконной перепродаже шерсти и ростовщичестве. Так что, пока он имел право на бесплатное обучение своих детей, стоило этим правом воспользоваться. А то, что ребенок начнет учебу на четыре года позже, это Джона не волновало совершенно.

Так что, получается, Уильям уже не застал в грамматической школе Стратфорда преподавателем Саймона Ханта, которого именно в том, 1575 году изгнали за его католические убеждения. Покинув Англию, он стал священником и позднее в Риме вступил в орден иезуитов. Его место занял Томас Дженкинс. Насколько удачной была эта кадровая перестановка, судить трудно, а Уильяму вообще было не до собственных суждений: учеба для него превратилась в сплошной кошмар. Прежде всего его угнетал новый режим дня. В доме Шаксперов, конечно, просыпались рано, но не настолько, как теперь приходилось Уиллу. В летнюю пору в шесть часов утра уже нужно было сидеть за партой. Соответственно, вставать в пять, чтобы успеть умыться и перекусить. Именно перекусить: завтракали в доме в восемь, и никто ради Уилла не собирался лишний раз накрывать на стол.

Зимой занятия начинались в семь, но это было еще хуже: он с трудом заставлял себя тащиться по темноте и холоду. Хоть и близко, но все-таки четверть часа плестись по замерзшей, разбитой копытами и колесами повозок дороге.

С одиннадцати и до часу дня в школе был перерыв. Забежав домой, Уилл работал в мастерской и в половине первого выпрашивал себе чего-нибудь на кухне: обед начинался ровно в час, и на него он опять не успевал. Хорошо еще, что по средам и субботам после обеда занятий не было. Значит, три раза в неделю Уилл обедал полноценно, со всеми.

Но это все внешние трудности учебы. Главное, Уилл был совсем чу жим в школе. И по возрасту, и по интеллекту. Он был глупее самого младшего ученика в классе и старше самого умного. Уилл в свои одиннадцать, двенадцать, тринадцать лет чувствовал себя среди этих восьми-, девяти-, десятилеток просто недорослем, тупым, большим, неповоротливым ничтожеством. И сестренка Анна, движимая каким-то шестым чувством, поняла это и старалась незаметно смягчить его душевную боль. Потому и ходила за Уиллом хвостиком, пытаясь развлечь его. Он тоже очень привязался к ней, но в марте 1579-го получилось так, что он этот хвостик потерял.