Читать книгу Офис-дзен (сборник) - Даниэль Орлов - Страница 6

С младых ногтей. С рядом стоящих горшков. Один с цветочком (у него), другой с грибочком (у меня). И ему пригАдился именно с грибочком, потому что у моего с грибочком черная глазированная ручка, а у его сральника просто эмалированная. Я его понимаю. Чужое завсегда кайфовее. Нас разнимали. Нам вытирали задницы и отправляли в разные углы стоять и думать. Чем думать? Мозгом с кулачок? О чём думать? О том, что Андрюха – гад и фашист? О том, что я его ненавижу? Об этом я конечно думал. Ещё думал о запеканке на полдник, которую не люблю. Меня накормят запеканкой, – облюю им всю столовую. И станут ржать. И этот урод громче всех. Горшок ему мой понадобился. Пису к носу!

И на флоте оказались в одной команде. Ползём под кроватями. На локтях. Ночью. Это погружение. Это тайный рейд вдоль вражеского берега. А сверху на кровати прыгают дембеля. Не тощие долговязые очкарики-дембеля из авиации наземного базирования. Хрен! Настоящие ДСФ. Огромные, накачанные, в кедах и спортивных свитерах. Они прыгают и кричат: «Глубинные бомбы, мазута» Они орут: «Пиздец, мазута! Вешайтесь!» А потом ремнями по чреслам. Так, чтобы военно-морской якорь с военно-морской звездой отпечатался на наших сухопутных жопах. И в сортире нет ни грибочков, ни цветочков. Восемь дырок вряд. Восемь эмалированных дырок, очищенных тормозами до блеска. До белизны арктического льда. Льда, под которым сидеть глистами внутри огромной черной селёдки. И мечтать дышать вкусным воздухом. И думать о воздухе.

Потом я облысел. А он отрастил длинный хайр. Он завязывает его в хвостик. У него манерный хвостик, баки и козлиная бородка. У него аккуратные ногти. У него респектабельная внешность успешного мерзавца.

И год назад он мне говорит, что ему нужен свой человек.

– Ну, ты понимаешь. Чел, которому я могу доверять. Типа, свой чувак. Моя команда.

Он бы ещё расплакался от пафоса. Денег сколько? Сколько денег? Сколько денег и сколько из них моих денег? Я не привык воровать. Я привык зарабатывать тем, что я – это Я. А за меня надо платить дорого и платить мне. Он согласен. Он рисует мне картину в стиле импрессионистов. Яркие краски и широкий уверенный мазок прекрасно передают атмосферу июльского полдня, когда усталые после трудовой недели горожане (их на картине двое, вон там, чуть выше центра ближе к левому краю полотна) ложатся в тень и наслаждаются гармонией окружающей их природы, – прекрасной природы северной Франции.

И я поверил. Вдохновился. Влез по самые пятки головой вперёд. Так, что дышать стало тяжело и невкусно. С девяти утра до одиннадцати вечера невкусно дышать. Мне думается, что это вредит здоровью. Это вредит здоровью больше чем сигареты и просмотр новостей. Это вредит здоровью без всякого удовольствия. Мне хорошо, когда я курю. Мне прекрасно, когда я выпиваю. Про наркотики мне рассказывали, что там тоже всё вначале ура. А когда мне невкусно дышать – мне невкусно дышать.

Он сидит в соседнем кабинете. Общается со мной через секретаршу служебными записками. На них написано «To emu! Srochno» или «ОК. Ya». Или по электронной почте: «Мляха!» Иногда, впрочем, он звонит по телефону. Говорит невнятно, что-то такое шелестит-прожёвывает в эфир. Словно ему и общаться со мной впадлу. За хрена что-то объяснять? И так я должен всё понять, подорваться и быстро начать невкусно дышать вдвойне глубже.

Раньше было иначе. Раньше он кричал в трубку: «Привет Брателла!» Он кричал: «Как дела, Брателла?! Что-то давно тебя не слышно! У тебя всё нормально, Брателла? Тебе не надо помочь, Брателла?». А дела шли прекрасно. Мне не нужно было помогать. Меня не было слышно, потому что я занимался делами, а между занятием делами я любил женщин, читал книги, смотрел картины и дружил с друзьями. И с ним дружил. Он приезжал ко мне на мудацком корейском ведре и подолгу отмокал в моей сауне. Он методично выжирал содержимое моего холодильника. Он трахал найденных в моем доме девок (чужое завсегда кайфовее). Он рассказывал им о своей великой идее, и они сами расставляли ноги. Иногда даже на моей кровати. Я прикрывал дверь и уходил спать в кабинет. Один. С томиком Умберто Эко. Как импотент. Или как друг.

Теперь он приходит в своем английском пиджаке, купленным в Лондоне за английские деньги. Он садится жопой на край стола, поправляет английские очки и начинает пиздеть на меня при подчиненных. Обычно это происходит после того, как его вызывают к главному директору. Главный директор Андрюху не любит. Он его любил вначале, посылал ему цветы и посвящал премии. Но потом появился другой. И любовь как-то забылась. Думаю, что главного директора раздражают воспоминания о былых чувствах. Потому он трахает его по обязанности, без удовольствия и грубо. Когда не трахает, то игнорирует. А этот дурень мучается. Он же влюбился, как мальчик. Он же поверил, что всё будет хорошо. И про север Франции поверил. И про юг Италии. Теперь ему обидно и страшно. И он винит меня, что я стал свидетелем. Он винит меня за то, что обманул меня. Он винит меня за то, что я продал своё Я. Я продал Я, и теперь ему уже не приехать ко мне и не трахнуть кого-нибудь, кто попадётся по пути или того, кого он найдёт у меня дома. Ему не пригласить меня к себе. Это неправильно приглашать к себе в гости подчиненных. Нет. Не так. Недопустимо поддерживать внерабочие отношения с персоналом. Да… Как-то так.

И он грустно смотрит из окна своего кабинета, как я галантно открываю дверь баварского автомобиля, как я сажаю на переднее сидение прекрасную жопу с прекрасными ногами, как я затягиваю ремень безопасности на прекрасной груди. На третьем размере груди его секретарши. И я отъезжаю от поребрика тяжело и неотвратимо. Как подводная лодка от причала северного города. Как длинная чёрная атомная подводная лодка. Ядерный запас на борту. Двадцать четыре ракеты. По две в час. По шесть за ночь. А что поделать? Возраст…