Читать книгу Интоксикация - Даниил Львович Горбунов - Страница 8

Мы

Как сейчас вижу перед собой скромный летний домик на берегу озера. За городом не очень далеко. Ещё до нашего рождения отец Климки приобрёл здесь участок и отремонтировал своими руками. Как любили мы летом ездить туда – к Климке в сад! С ним и его мамой дед на выходные меня отпускал. О днях, проведённых там, я на всю жизнь сохранил самые светлые воспоминания.

Вяжуще-кислые яблоки, малина разных сортов, желе из красной смородины, варенье вишнёвое. Татьяна Власовна с лейкой возле цветочной клумбы, и мы с Климкой бежим по склону купаться в озере – вот далеко не все мои детские ассоциации с этим домиком. Мы знали здесь каждую травинку, каждый кустик; обегали все окрестные луга и поля; облазили все берёзы, все клёны, сосны и ёлки. И больше на свете не надо было нам ничего.

Предвкушение предстоящей поездки бывало подчас едва ли не слаще самого отдыха: с вечера собирая рюкзак, я испытывал тихий радостный трепет перед завтрашним днём. В детском ли, в подростковом возрасте уже одно то, что вставать рано утром, идти на автобус, встречаться на станции с Климкой и мамой его, сидеть у окна в дороге – всё это доставляло мне глубокое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Словно мечта всей жизни каждый раз воплощается по одному и тому же сценарию: мы едем в сад – и больше не надо ни объяснений, ни слов.

Я отдыхал с родителями на море, дед брал меня с собой и в Москву, и в Санкт-Петербург, один раз мы даже за границу с ним съездили – в Польшу. Но всё это было не то. Без стеснения я признавался себе самому, что с большей охотой провёл это время бы с Климкой и его мамой в саду – никакие курорты мне не заменят его! Все насущные проблемы моментально как будто бы испаряются сами собой, лишь только холодным зимним вечером припомнится: «как там наш домик?» или встретишь в городе знакомый автобус с тем самым, всю жизнь согревающим сердце номером.

Однажды мы уговорили Татьяну Власовну взять с собой Саву и Ваву, и с тех пор каждый год в обязательном порядке ездили туда вчетвером. Уже взрослые, в любую погоду, в любой холод и дождь мы по традиции открывали сезон шашлыками в майские праздники на берегу того самого озера. Там же состоялись проводы Савы в армию – я помню этот день по часам. Последнее лето детства, как у Анатолия Рыбакова.

Конец августа, вода остыла, но нам всё равно – как дети, прыгаем и барахтаемся в туче брызг. Вава не хочет купаться. Мы плещем на него – и он, насквозь мокрый и злой, бросается в озеро прямо в одежде и плывёт нас топить.

Потом его вещи висят на верёвке в саду, сохнут долго. Мы переоделись, греемся у огня. Приглаживая причёску, я смотрюсь во фронтальную камеру телефона. Провожу пальцем по тонкому носу, трогаю подбородок, щетинистые щёки – специально не бреюсь, чтоб лицо не казалось треугольным. Краем уха услышал как-то раз о своей внешности сомнительный отзыв, одна из бывших писала подруге: «Внук писателя Галстунского, такой смазливенький …» Стало и лестно, и противно одновременно. Сава уже постригся наголо в преддверии службы. У него мясистый нос, вытянутое скуластое лицо и маленькие, близко посаженные глаза. Здоровяк, качок, ростом под метр девяносто, чем-то напоминает молодого Николая Валуева. Климка – полная противоположность: худощав, белобрыс, невысок, на круглом лице кнопка курносого носа. Растрёпанная голова отражает свет заходящего солнца, и от этого кажется, будто она окружена нимбом. Вава сидит справа от меня. Костёр освещает его греческий профиль: вьющиеся, волнистые волосы, прямой заострённый нос переходит сразу в широкий лоб с намечающимися дорожками морщин. В одних трусах, он дрожит от холода и тянется к огню.

– Водки? – предлагаю я.

Он не соглашается: рассказывает историю о немцах в сорок третьем году, как они тоже пытались согреться водкой. Это перетекает в лекцию о вреде алкоголя на холоде.

– Ну и йадно, – машет Сава рукой, – значит и не пойучишь, свою зойотую медай будешь обмывать соком.

– Я этим соком тогда тебя самого обмою, понял? – наш медалист отхлёбывает из пакета, а остатки выплёскивает в Саву и рифмует его фамилию. Оба сцепляются и тут же кубарем катятся по земле. Мы с Климкой хохочем.

Потом жарим мясо, пьём: за Саву, за его счастливую службу; за Ваву, за его золотую медаль и поступление в медицинский; за наше с Климкой поступление. Я рассказываю о переезде Яны Яновны в город. На вопрос, что собираюсь делать, пожимаю плечами:

– Пока ничего, там посмотрим. Предки против, чтоб мы съезжались.

Климка вздыхает с завистью. Невинный ребёнок, никогда не имел никаких отношений ни с кем. Мне тоже как-то неловко, но алкоголь гонит язык вперёд слов.

– Видели бы вы её… – я показываю руками и многозначительно таращу глаза.

Климка пожимает плечами. Вава одобрительно хмурит брови и выпячивает нижнюю губу. Саве всё равно, он хочет ещё водки.

– За это и пьём! – кричит он, туго соображая, за что, но меня всё устраивает, и мы чокаемся.

«Мне бы мускулатуру Савы, мозги Вавы и доброту Климки – получился бы сверхчеловек… Идеал вселенский…» – я уже навеселе, раз такое в голову лезет.

Мутнеющим взглядом ловлю луч заката, пробивающийся сквозь редколесие на горизонте. Ярко-оранжевый уголёк затухающего костра с гулким звуком лопается напополам. Полной грудью вдыхаю прохладу уходящего лета и окончательно пьянею.

Мне не жаль отпускать Саву в армию: я точно знаю, что он вернётся и всё будет как раньше, как должно быть всегда. Мы ещё много-много раз встретимся тем же составом, на этом же месте. Я пьян настолько, что могу высказать всё это своим друзьям, но они тоже пьяны и вряд ли отреагируют так, как я ожидаю.

Полный юношеского счастья и надежды, я не мог тогда предположить, что это последний раз, когда мы вчетвером собираемся здесь. Что привычная схватка Савы и Вавы стала последней такой вот несерьёзной нашей традиционной борьбой. Что как прежде больше не будет: то лето, которое мы любили и ждали, уйдёт навсегда и не повторится больше никогда…