Читать книгу Москва слезам не верит - Даниил Мордовцев, Даниил Лукич Мордовцев - Страница 15

Пасмурное утро застало Хлынов еще тлеющим, подобно тлевшей когда-то Трое – «священному Илиону». Дальнейшее распространение пожара удалось остановить.

Начались сборы «больших людей»: купечества, духовенства, правящих сословий и всего зажиточного населения Хлынова, горькие их сборы в далекий, неведомый путь… «Меньшие люди» оставлены были с их животами на пепелищах севернорусской Трои.

«1 сентября, – говорит летописец, – воеводы развели Хлынов». Как некогда Агамемнон, Одиссей и другие вожди данаев «развели» Трою… Кассандру Агамемнон увсл в плен в свои Микены – хлыновскую Кассандру, Оню, увел князь Данила Щенятев пленницею в Москву…

Когда Оня прощалась с родным городом, садясь в лучший ушкуй своего батюшки, чтобы плыть к Москве под надзором стрелецкого головы Пальчикова Семена, она невольно взглянула на недоеденный птицами, все еще висевший на виселице труп дедушки Елизарушки, хлыновского Лаокоона.

Горькое это было «разведение» Хлынова, невольное переселение из «земли ханаанской в землю халдейскую»[33], на реки вавилонские, Москву-реку и Яузу. Вятка-река, а потом и Кама были запружены ушкуями, теми ушкуями, на которых хлыновцы еще недавно и так победно гуляли по всей Волге до столицы Золотой Орды – Сарая. Теперь ушкуи завалены были тюками домашнего добра хлыновцев, всякими «животами», то есть нажитым имуществом.

Вот эта флотилия ушкуев вышла уже в Волгу. Неприютно здесь на большой воде, холодно. Осень с дождем рано завернула. По небу летели на юг последние перелетные птицы, жалобно перекликаясь высоко в небе. Прибрежные леса грустно теряли свои пожелтевшие листья.

Когда нестройная флотилия переселенцев плыла мимо Казани, толпа татар высыпала на берег Волги.

– Ля-илля-иль-алла, Мухамед расул Алла! – кричали одни, махая в воздухе шапками.

– Селям алейкюм! Алейкюм селям! – приветствовали другие.

– Кесим башка Хлынов! – злорадствовали третьи.

Микита-кузнец с бессильной злобой показывал им кулак с своего, заваленного кузнечными принадлежностями ушкуя.

Оня беспомощно жалась к своей подруге и глядела печальными глазами на серые, неприветливые воды потемневшей Волги. Свою мать она похоронила в Хлынове: не хотела та плыть к рекам вавилонским и умерла с тоски по мужу.

В Нижнем переселенцев ожидали земские подводы, на которых хлыновцы и тащились с своею рухлядью от яма до яма.

И вот они в Москве, на реках вавилонских. Оню Пальчиков отвез в дом князя Щенятева, а Оринушку с матерью – к боярину Морозову.

– Не плачь, Онюшка, не плачь, сиротинушка, – утешала ее подруга, – мы с матушкой будем ходить к тебе.

– Где уж нам, полонянкам, видеться! – грустно покачала головой горькая невеста горького жениха-колодника.

– Нету, милая: добрый дядя, Пальчиков Семен Николаич, сказывал, что мы будем ходить друг к дружке.

Через несколько дней бирючи трубили на площадях Москвы и возглашали:

– Православные! Завтрея, по указу государя великаго князя Ивана Васильича всея Русии, на Красной площади, на лобныем месте, будут «вершить» хлыновских коромольников! Копитесь, православные, на Красную площадь!

Москвичи и без приглашения рады были таким зрелищам. Какие у них были развлечения?.. Одни кулачные бои да публичные казни… Новгородцев уж давно «вершили», и москвичи скучали…

– Ишь паря, глядь-кось, три «кобылы» в ночь соорудили… Но-но-но, кобылушки!

– И три люльки высокия, качели… Вот качацца будут, таково весело!

– Ведут! Ведут! – пронеслось по площади.

Их действительно вели. Между москвичами виднелись на площади и некоторые хлыновцы. Они смотрят и тоже плачут.

– Москва слезам не верит, – говорил кто-то в ответ.

– На кобылы кладут…

К палачам подходит Пальчиков.

– Вы полегше, ребята, – шепчет он, – тоже хрестьянския души…

Я не стану описывать все то возмутительное, что произошло дальше.

Оникиева, Лазорева и Богодайщикова не стало. Свершилось то, что видел дедушка Елизарушка «втонце сне»…

* * *

Не стало скоро и Они, хлыновской Кассандры…

Князь Данила Щенятев относился к сиротке с отеческой добротой. Постоянно тихая, молчаливая и грустная, она возбуждала в нем глубокую жалость.

– Домой бы мне, на родимую сторону, – говорила она иногда князю.

– Зачем, деточка? Там никого из ваших не осталось. Всех государь велел расселить в Боровске, Алексине, Кременце да в Дмитровке.

– В монастырь бы мне.

– Обживешься, детка, с нами. Мы тебе женишка подыщем. Хорошева отецково сына женишка!

– Мой жених пред Господом. Я в Хлынове заручена батюшкой родимым.

В дом князя стал учащать Шестак-Кутузов. Пораженный красотою девушки еще в Хлынове, он возгорел к ней страстью…

Но девушка, видя это, была особенно холодна с ним.

И страсть влюбленного старика превратилась в ненависть…

– Погоди ж, тихоня, – неистовствовал он в душе. – Так не достанешься ж ты никому!

Скоро княгиня Щенятева получила письмо, в котором какой-то мерзавец (мы догадываемся кто) писал княгине, что их Онисья… любовница князя Данилы.

Ревнивая княгиня поверила гнусной клевете и извела несчастную сироту отравным зельем.

Да, это была наша Кассандра. Как ту, Кассандру «священного Илиона», погубила Клитемнестра, жена Агамемнона, так и нашу другая Клитемнестра (жена князя Щенятева).

Только у нашей Клитемнестры не было сына Ореста[34], который бы отомстил своей матери за убийство убийством, не боясь гнева Немезид…[35]