Читать книгу Навсегда моя - Дарья Белова - Страница 11

Чуть пригнувшись, наблюдаю, как Аленка выходит из дома друга. Дверь подъезда очень тяжелая, еще с прошлого века. Малышка прикладывает все усилия, чтобы широко ее открыть. Уже успел схватиться за ручку, нужно выйти из машины и помочь.

Но Аленка справилась. Она вообще справится со всем, если захочет. Всегда была упрямой, в чем-то наивной и по-девчачьи милой, но прет как настоящий танк.

Малыш медленно спускается по ступеням, на лице очаровательная улыбка. Сердце рвется к ней, пытается просочиться через ребра, не переставая шарахать пульсом под двести ударов в минуту.

Алена неуклюже поправляет сумку, висящую на плече, старается застегнуть пуховик. Не выходит, она хмурится. А я улыбаюсь.

Она меня не видит, потому что не смотрит по сторонам. Но, все-таки у нас с ней какая-то связь. Аленка вскидывает голову и встречается со мной взглядом. Ее ореховые глаза тут же приобретают другой оттенок. Между нами десятки метров. Спросите, как я это увидел? Я просто знаю.

Первый раз я увидел дочь маминой подруги спустя месяц после того, как меня забрали из детдома. Марусю – мою маму – и Гришу – ее мужа пригласили родители Аленки на ужин. Я еще шугался всех, не привык. Смотрел, наверное, на всех огромными глазами и думал, что я там делаю. Деталей не помню. Они стерлись.

Возможно, Марусе повезло, что я отличался от многих детей, которых усыновляют в таком возрасте. Я был смирным, послушным и добрым. Никаких психов, выкрутасов и прочего.

С первого дня в доме Гриши я не чувствовал себя лишним, хотя еще долго стеснялся и часто молчал.

Так вот, в тот вечер, когда я увидел Аленку, первое, что врезалось в память, – ее глаза. Они у нее были большие, светло-карие, почти янтарные, а при искусственном освещении приобретали зеленоватый оттенок. Меня это… напугало. Я никогда раньше не видел такого.

Разумеется, ни о каких чувствах речи быть и не могло. Мне шесть, Алене четыре. Я хотел найти друга. Мне казалось это несбыточной мечтой, потому что в детском доме друзей у меня не было.

Детский дом вообще отдельная страница моей жизни, которую я практически не помню. Только скомканные отрывки. Есть пара фотографий, но они хранятся у мамы, мне они ни к чему.

Лишь приход Маруси запомнился мне за все те годы. Она ворвалась к нам такой яркой, как елка. Помню это ощущение, я подумал, что наступил Новый год. Не знакомая мне пока женщина надарила кучу игрушек, обнимала меня и говорила чудные для шестилетнего мальчика вещи.

Я практически не слушал ту странную женщину, все мое внимание было приковано к конструкторам Лего.

Их потом растащили парни постарше. Мне осталась только разорванная упаковка.

В первую неделю после того, как Маруся с Гришей забрали меня, я присматривался. Ко всему. Не потому, что не доверял, мне было любопытно.

Еще в детском доме рассказывали, что таких больших детей, как я, редко усыновляют, а тем, кому повезло оказаться за стенами казенного дома, часто возвращались. Не они сами, разумеется. Их приводили обратно те, кто обещал заботиться о них. Дети, которые выросли в детских домах, отличаются.

Я не знаю, отличался ли я, сложно судить, но, кажется, неплохо втянулся в жизнь, которую мне подарили мама с Гришей.

И Аленка… Мой друг, который был со мной практически с первого дня. Эта девочка помогла понять, что я дома, я на своем месте. Звучит глупо, но сейчас это точно осознал. Аленка сыграла большую роль в моей, как принято говорить, адаптации. Мы просто играли. Дружили. Я был нужным.

А потом мы познакомились с Костей…

Вспоминаю все это, пока наши взгляды с Аленкой переплетаются, минуя стекло машины, сопротивление ветра, пару кустов…

Душа разрывается от той боли, которую причинил. Мне правда жаль, что я оказался таким идиотом и не понимал – так нельзя. Точнее, понимал, свои желания просто представлялись важней.

Аленка не уходит. Длинные ножки стоят ровненько, вместе, как по линеечке. Пальцами в сумку вцепилась и продавливает толстый материал. Милая, хоть и злится.

– Ты решил преследовать меня, Радов?

Так гневно выплевывает мою фамилию. Никогда ведь не обращалась ко мне так. Радов – фамилия Гриши. После опеки, а следом усыновления, Румянцев Иван Егорович стал Радовым Иваном Григорьевичем.

Меня это задевает, потому что на самом деле я не захотел бы менять фамилию, если бы меня спросили. Я не знаю, кем были мои родители. И все, что у меня от них осталось, это фамилия и отчество. Это то, что хоть как-то связывает меня с ними, кем бы они ни были.

И малыш это знает.

– Ты добилась своего, Ален. Мне больно. Правда, – развожу руки в стороны и сцепляю челюсти так крепко, что слышу хруст.

Разумеется, не отрицаю своей вины, готов сделать все, что потребуется, чтобы снова заслужить доверие, но не думал, что встречи Костяна и Аленки будут так ранить.

– Больно больше оттого, кого ты выбрала. Он же мой друг.

Она отворачивается. Не могу понять, о чем думает и что вообще чувствует. Аленка смогла закрыться от меня на замок. А ключ к нему подобрать уже не получается.

– Я разрушил нас, ты добиваешь. Ты лишаешь меня друга. Потому что, если он к тебе прикоснется…

Слов не находится, насквозь пронзает от одной лишь подобной мысли. Аленка и Костян…

– Ты уже не имеешь права так думать, Ваня. Я не твоя. И твоей уже не стану. Никогда.

Глаза ее метают молнии, только и поспевай защищаться. Была бы это обычная ссора, можно было бы поумиляться. Гневная Аленка это то еще зрелище.

– Зачем ты ее так целовал?

– А ты разве не догадываешься? Чтобы ты меня остановила. Я смотрел на тебя и видел, как тебе хочется это сделать, но… я наломал дров, Ален.

– Это уж точно.

Мы замолкаем. Раньше могли молчать часами и нам было комфортно. А сейчас не знаешь, что и сказать, чтобы как-то продлить нашу встречу.

Когда-то давно мы с Аленкой и Костей поклялись никогда не предавать нашу дружбу. Ольшанская вычитала какой-то там ритуал, и мы его совершили. Дурь дурью, но Аленка была в восторге. С Исаевым весь этот процесс незамысловатый переглядывались и думали об одном: Аленке же нравится, значит, надо терпеть.

Но, получается, я предал первым.

– Дай нам время, Ален. Не руби сплеча.

Я вижу ее застывшие глаза, прозрачную пленку, которая капельками скатывается по щекам. Она плачет. Твою мать, моя Аленка плачет, и я готов разорвать всех. В первую очередь себя, конечно.

Думал ли я, что когда-нибудь все вскроется? Нет. Есть ли мне оправдание? Уверен, что уже нет. Все, чем я себя оправдывал, вспыхивает и сгорает, обжигая свежие раны.

Аленка ведет плечами. По крайней мере, это некатегоричное “нет”. И я улыбаюсь. У меня, блин, надежда появилась. Тусклая, правда, как разрядившийся фонарик, но она есть.

Дверь подъезда открывается и оттуда выходит Исаев. Смотрим друг на друга. Два друга, блядь.

И я отступаю. Пока отступаю…