Читать книгу Не путать с Доминиканской Республикой. Повести и рассказы - Дарья Гущина-Валикова - Страница 13

Часов пять пополудни. Мы с Сергеевым прямо-таки по-английски сидим за чаем. Он, как всегда, сам заварил его с разными травами. На столе так же собственноручно выбранный им на базаре мёд и грецкие орехи. В углу веранды приглушённо бормочет старенький чёрно-белый телевизор.

Катьки нет, она со своей компанией отправилась с утра пешком в Старый Крым – они теперь каждый день что-нибудь выдумывают, то встречу рассвета на волошинской могиле, то загорание в далёких бухтах – но мне под каким-то предлогом удалось отвертеться. (Я становлюсь всё более ленивой и нелюдимой – к чему бы это?)

Сергеев, кажется, совершенно забыл нашу недавнюю стычку. Он сидит, целиком уйдя в какой-то справочник – по-видимому, тот является кладезем полезных сведений для его нового романа. Изредка отрываясь от страниц, он рассеянно раскалывает орех и вновь углубляется в изучение, время от времени делая на полях пометки карандашом.

А я наливаю себе вторую чашку и решаю в очередной раз понаслаждаться одной из любимейших книг, предусмотрительно сюда прихваченной. Раскрыв наугад, погружаюсь в восхитительный абзац: «Однажды в середине двадцатого века я сидела на старом лондонском кладбище в районе Кенсингтона – тогда ещё могилы не успели сровнять с землёй, и тут молодой полисмен сошёл с дорожки и направился по газону прямо ко мне. Он застенчиво улыбался, словно собирался пригласить меня на партию в теннис. Я сказала, что пишу стихотворение, и предложила ему бутерброд. Он отказался: только что пообедал. Мы немного поболтали, затем он попрощался, сказал, что могилы, верно, очень старые, он желает мне удачи и так приятно было хоть с кем-то перемолвиться словом. Этим днём завершился целый период в моей жизни…»

Краем уха я улавливаю какую-то непривычную, и всё же как будто что-то напоминающую мелодию. Отрываюсь от книги и смотрю на маленький экран. На экране – тощая длинноволосая фигура с гитарой. Глава полулегальной и скандально известной рок-группы. Надо же, теперь их спокойно кажут по ящику – и впрямь, времена пошли!..

Сергеев тоже услыхал; бросив нарочито-беглый взгляд в сторону поющего, он слишком демонстративно вновь зарывается в свой справочник. Всё дело в том, что этот самый глава группы – бывший его зятёк. Катьке – двадцать четыре годка, и пару из них она успела побывать замужем за этим возмутителем спокойствия. Сергеев, естественно, терпеть его не выносит – ещё бы, ведь этот щенок не только имел наглость в своё время увести ненаглядное сокровище, но и посмел в конце концов чем-то этому сокровищу не угодить…

Сама же Катька, похоже, состоит со своим бывшим во вполне приятельских отношениях. Хорошо, что её сейчас нет, – а то бы, небось, громогласно обрадовалась такому наглядному примеру легализации, и ещё стала бы пытаться дозвониться ему в Москву или где он там сейчас… Сергеев бы совсем завял.

Песня с плохо зарифмованным сюжетом социально-политической направленности кажется длинной до бесконечности. Сергеев пытается сделать вид, что ничего не слышит, но это ему не удаётся. Он явно не может успокоиться и сосредоточиться на своих справках. Он обращается ко мне:

– Что ты читаешь?

Терпеть не могу таких вопросов в упор.

– Так, перевод с английского.

– Но кто автор-то?

Всё надо знать!.. Мне в таких случаях чисто инстинктивно не хочется распространяться о любимых книгах – словно чьё-то праздное любопытство, бесцеремонно вторгаясь в столь интимную сферу, способно тем самым нанести им некий урон.

– Мюриэль Спарк.

– Женщина?

– Ну.

Он равнодушно и со знанием дела кивает, хотя явно слышит в первый раз. Ему отныне всё ясно: женская проза, глубокая психология на мелких местах, чтение как раз для двадцатилетней секретарши… Вот гад, а я его ещё тут сижу-жалею!

Причём о себе-то ведь уверен, что пишет серьёзные и необходимые вещи для своего великого народа. А – хоть бы гран тебе той свободы, широты, живости, естественности… да просто – ума, чёрт побери! Где там…

Теперь уже я долго заставляю себя успокоиться. С трудом, не сразу, но всё же сосредотачиваюсь на чтении, и тогда уже забываю про всё, пока не дохожу до места, где героиня идёт вечером со службы, – а служит-то она, между прочим, секретаршей у одного идиота, – и её вдруг настигает мысль…

«Мне совершенно отчётливо подумалось: „Как чудесно ощущать себя художником и женщиной в двадцатом столетии“. То, что я женщина и живу в двадцатом столетии, разумелось само собой. А твёрдое убеждение в том, что я художник, не покидало меня ни тогда, ни потом. Итак, я стояла на дорожке в Гайд-парке тем октябрьским вечером сорок девятого года, и на моей особе чудесным образом, можно сказать, сошлись все эти три обстоятельства и я, столь счастливая, пошла своей дорогой».

Да, хорошо же ей было! Вот в моей собственной судьбе совпадение подобных обстоятельств как-то не столь окрыляет, сколь, пожалуй, тревожит, что ли… Да и суждено ль ему свершиться, стать полным и настоящим, сему совпадению, да не выпадет ли главная его составляющая? Вот вопрос; но его надо задавать себе не здесь, только не здесь.

Я хочу отсюда домой, хочу забраться с ногами в отцовское кресло, включить любимую лампу…

– Кстати, – миролюбивым тоном произносит хозяин здешнего дома, шумно захлопывая книгу и поднимаясь, дабы удалиться в свой кабинет, – помнишь, я говорил, что тебе придётся съездить в Москву? Наверно, на той неделе отправлю – надо будет…

Он кратко излагает, чего для него там надо будет. Всё касается свежеиспечённого романа, который, стало быть, выходит через месяц. Стало быть, можно жарить семечки…

– А нельзя – на этой неделе? – спрашиваю я. И вежливо добавляю: – У меня там тоже дела.