Читать книгу Не путать с Доминиканской Республикой. Повести и рассказы - Дарья Гущина-Валикова - Страница 7

Проговорив «Здасдядьмиш!» старичку на вахте, взбегаю по лестнице заводского ДК и пересекаю гулкий тёмный коридор. Направляясь на полоску ярко-жёлтого цвета, выползшую из приоткрытой двери, слышу протяжное, с завываниями и заиканиями, декламирование: очередное заседание нашего ЛИТО идёт полным ходом.

Я отворяю дверь. Егоров, как всегда, сидит за столом, и, набыченно глядя из-под чёрных мохнатых бровей, сосредоточенно внимает какой-то бледной всклокоченной немочи в грязно-белом свитере. Вроде как новенький.

Витька с Димкой машут мне с задних рядов – забили местечко. Отпустив обществу виноватый поклон-приветствие (действительно, сколько можно опаздывать – как будто самая тут занятая!), пробираюсь к ним.

– Здорово.

– Привет!

– Привет!

Вера тоже здесь.

– Ну, что жизнь? – осведомляется Витька Карманников.

– И не спрашивай!

– Вот именно, – вздыхает Вера. – Что наша жизнь?

Она – инженер-технолог и мать-одиночка. Иногда ей удаётся публиковать юмористические рассказики, что пишутся «так просто», и никогда – лирические стихи, которые у неё «всерьёз».

– «И матерились, как в аду!» – завершает меж тем немочь своё творение.

– «И матерились на бегу», – вполголоса поправляет Витька.

– «И матерились!.. Упаду!!» – патетически восклицает Димка Фёдоров, художник-оформитель.

– «И матерились, как в бреду», – вношу я свой скромный вклад.

– «И матерились на беду», – пророчески бросает через плечо сидящий впереди Володя Могельницкий, штатный корреспондент заводской многотиражки и вечный студент-заочник Литинститута.

И как в воду глядит – так как один за другим начинают подниматься взволнованные ораторы и призывать к ответу новоиспечённого автора вместе с персонажами его последнего опуса.

– А слыхали – Кунаева скинули! – говорит Димка.

– Слабо экспромт, Витечка?

– Мне?! – оскорбляется Витька и, не задумываясь, выдаёт: – Наконец-то

показало кулаки добро. Вон, Кунаева выводят из Политбюро!

– Наконец она настала, дивная пора, – задумчиво бормочет Димка, потом уверенно продолжает: – Раз Кунаева выводят из Политбюра!

– Все мы верили – пребудем в золотой поре, где Кунаева попросят из Политбюре.

Это уже моя импровизация.

– Ну вас, дайте послушать, – отмахивается Вера.

Но послушать уже ничего не удаётся: объявлен перерыв. С грохотом отодвигаются стулья; кто идёт курить, а кто – к Карманникову, хлопать по плечам и поздравлять.

– А что такое – именинник, что ли?

Оказывается, вчера по ящику в популярной воскресной передаче знаменитый ведущий прочёл свою пародию на витькино четверостишие, в которой заодно ухитрился высмеять его фамилию, – пока меня тут не было, народ успел всё это горячо обсудить.

Карманников среди нас самый способный и удачливый – у него опубликовано несколько серьёзных подборок, и книжка наконец в плане одного нехилого издательства, и критика его уже упоминает в разных обоймах, правда, не забывая отметить, что он пока является «поэтом одного стихотворения». Что ж, одного так одного – если оно и впрямь стоящее. Каждому бы такое, где банальнейший сюжет был бы обыгран с таким невероятным блеском и свежестью!.. А теперь, стало быть, Карманников прогремел и просиял на весь Союз – есть, значит, с чем поздравить товарища, скромного инженера местного КБ.

Витька принимает поздравления со сдержанно-благосклонным видом.

– Суров Сан Саныч, – говорит, подходя к нам, Егоров.

Глаза его смеются. Выйдя из-за стола, он уже не пугает грозной сосредоточенностью, становясь самым добродушием, местами переходящим в чистую нежность.

– Ерунда, – бодро ответствует Витька, даря ему широчайшую улыбку, – вот у Юрки Колесникова на эти стихи была пародия – помните?

– Ну, а как же! – не без ехидцы отзывается Егоров и поворачивается ко мне: – Марфа, почитаешь что-нибудь сегодня?

Я мотаю головой.

– А что там Адриан Сергеевич поделывает?

– В Африке заседает.

– Здорово. А над чем работаем?

– Уже наработали.

– Роман?

– Роман. Мы на мелочи не размениваемся.

– Когда читать будем?

– В сентябре, наверно. В «Дружбе народов». И в «Совписе» параллельно,

в «Избранном».

– «Типичная пошлость царила в его голове небольшой», – провозглашает Димка Фёдоров.

Егоров, продолжая улыбаться, смотрит на Димку укоризненно. Любая вещь, удостоенная появления в советской печати и тем более хоть как-то отмеченная критикой для него как бы автоматически становится фактом литературы, а факты, как известно, упрямы, факты следует уважать. Этих самых фактов он вообще знает и помнит неправдоподобно много – кажется, ни одна новая подборка стихов, либо крошечная рецензия в разливанном море литературных изданий не ускользнет от него, будет им препарирована и – скорей всего – одобрена. Он мастер выискивать какие-то отрадные оттенки в заведомой серости и удачные строчки у несомненной бездарности. Он серьёзно вычисляет, кто из молодых московских поэтов первым откликнулся на очередную новую тему, заволновавшую общество, или кто из прозаиков нашего ЛИТО успел раньше других отметить такую-то деталь, появившуюся в недавно в быту.

Сам он – поэт, член Союза писателей. Читая его сборники, ты получаешь как бы не стихи, а сплошную работу над стихом… А вот поэзию моего отца он, кажется, хорошо понимает и любит, и даже пытается пропагандировать согласно своим скромным возможностям; за это ему можно всё простить.

Егоров отправляется на своё место. Перерыв окончен, все не спеша усаживаются. Пётр Иваныч, техник одного из цехов, откашлявшись, приступает к продолжению нескончаемого романа на производственную тему.

Мы тихонько играем в буриме. Впрочем, и Витька, и Димка, и Вера прислушиваются к монотонному чтению, изредка похмыкивая – у Петра Иваныча фигурируют прототипы производственного объединения, где все они трудятся. Мне скучно, ведь я работаю на Сергеева, а не на это самое объединение, а хожу сюда уже лет шесть потому, что живу неподалёку – благо, Егоров не возражает…

Но в конце концов всё заканчивается, и мы медленно бредём по домам под накрапывающим дождичком. В подземном переходе девица в красных штанах с безразличным выражением лица хрипло выкрикивает через равные промежутки времени:

– «Лысая певица»! Пьеса Ионеско! Лауреата Нобелевской премии!

Много их сейчас развелось – этих театриков полупрофессиональных, – сходить бы куда, что ли?

– Лучше б она пирожки горячие предлагала, – ворчливо произносит Карманников, изображая из себя циника.

– Опять завтра на работу, – вздыхает Вера.

– Кому на работу, а кому и нет, – отвечает Димка. – Хорошо тебе, Марфа, – можешь спать хоть до часу дня!

– Нет, это тебе везёт, – мрачно заявляет Карманников. – Ты щенками не обзавёлся. Можешь хоть завтра в литсекретари податься. Восемьдесят в зубы, и – пиши себе сколько вздумается!

– А что, вот выберу генерала и пойду наниматься!

– У генералов все штаты укомплектованы, – говорит Вера. – Ну, всего. Марфа, звони, не пропадай!..

Они с Димкой сворачивают в метро; мы с Витькой поднимаемся наверх. И вот там-то, возле пустой автобусной остановки, Витька вдруг поворачивает ко мне страдальчески побледневшее в свете фонаря лицо и в сердцах бросает:

– Нет, как-то не так мы всё-таки живём. Не так!

Эта тривиальная, в общем, сентенция – настолько не из витькиного лексикона, что становится ясно – и ему, весельчаку нашему, впрямь поплохело, и его, оптимиста записного, достало…

Я только киваю, не спрашивая, что случилось. Да и почему обязательно должно что-то случиться? Вон, у меня-то ведь тоже – ничего такого особенного…