Читать книгу Радужная Топь - Дарья Зарубина - Страница 35

…не догнать.

Сколько ни беги. Этого вороного не догонишь, хоть лапы в кровь сбей.

Проходимец тоскливо смотрел на дорогу. Покрутился, пытаясь взять след, чихнул – проклятущий запах словно въелся в шерсть, и, сколько ни нюхал Проха, всюду мерещилась лишь болотная гниль да квашеная капуста. Ушел, знать, манусов мучитель.

Хоть Проха и расстроился, да не таков был любимый гончак князя Казимежа, чтоб вешать блестящий нос. Проходимка завалился у обочины на траву и принялся ловить блох, выжидая, покуда отпустит гнилой дух. Может, тогда и удастся уловить в воздухе запах бродяги, что ускакал на красавце-вороном.

Прошка задумчиво оглядывал дальний лес, дорогу, выцветшее от жары небо. И тут с небом начало твориться что-то странное: оно выгнулось, провисло между деревьями как опавший без ветра парус, потемнело и пошло над лесом лоскутами и нитками. Громыхнуло вдали, и Прошка почувствовал, как его ударило по носу что-то маленькое и теплое – первая капля дождя. Следом хлопнула по дорожной пыли вторая, третья…

Проха вскочил и бросился обратно, надеясь, что дождь разгонит с площади двуногих дармоедов и придет черед благородного племени псов.

Однако и здесь он ошибся. Ливень ухнул на Бялое плашмя, растопырив сизые крылья, распахнув влажные объятия. На улицах не осталось никого. И Прошка долго скребся под дверью, надеясь, что его пустят в дом. Выглянула девка. Прошка сунулся в двери, но противная деваха обругала пса и, подобрав подол, чтобы не испачкаться, вытолкала ногой наружу.

Почти потеряв всякую надежду переночевать в тепле, Проходимка потрусил к конюшням, но вдруг заметил слегка приоткрытый ставень. Не заставив себя упрашивать, он просунул в щель нос, толкнул ставень и перемахнул через подоконник.

Сухая теплая темнота шагнула ему навстречу. Проха отряхнулся и прислушался. Где-то совсем рядом, видимо за дверью, слышались громкие сердитые голоса. И пес решил, что не станет соваться хозяину под руку, пока тот не в духе, и стал наугад тыкаться во все углы, ища другую дверь.

– Сделано дело! – рычал Казимеж, и Проха слышал, как он ходит по комнате, тяжело ступая сапогами. – И говорить тут нечего! Ты хоть понимаешь, о чем речь идет, Якубек? Какими слезами отольется нам Элькина дурь?

– Да разве же это можно?.. – с нажимом проговорил княжич. – Ведь она мне сестра!

– А мне дочь, – оборвал его Казимеж. – Да только ежели она мужа к себе не пустит – я сам, слышишь, собственными руками ее задушу. От позора! Или из дому выгоню… Так-то воспитал, так-то лелеял. А она родному отцу нож в спину! Жениха ранила, бесстыдница…

Проходимка отчаялся найти другую дверь и теперь тихонько подглядывал в щель, надеясь, что хозяева уйдут и голодному псу удастся наконец добраться до кухни и наполнить прилипшее к спине брюхо.

– Может, с Элькой потолковать? – уже не так уверенно предложил Якуб.

– Что с дуры взять? – прошипел Казимеж. – Ведь плюнет Владислав, откажется. Вернет срамницу и восвояси поедет. Ему-то нет ничто, а с нами что будет? Слетятся все на Бялое, как вороны на кусок мяса. После такого позора Эльке замужем не быть. Помощи ждать неоткуда. Да самому Владу – только руку протянуть. С его-то силищей, дружиной, богатствами заоблачными… Бялое и так возьмет, без женитьбы.

– Может, матери сказать? – совсем тихо предложил княжич.

– Агате? – взревел Казимеж, подскочив к сыну. – Не смей, ветер тебя побери! Хоть словом обмолвишься, греха не оберешься. Или ты не знаешь, что она решит?!

– А ты что решишь? – горько проговорил Якуб. – Заставишь Эльку?

– Надо будет, привяжу и держать буду, – тихо и грозно отозвался князь. – И ты со мной пойдешь, чтобы уж в случае чего Владиславу Чернскому не отвертеться…

От грозного голоса хозяина Прошка невольно попятился, налетел на что-то впотьмах. Казимеж тотчас рванул дверь, и кто знает, что ждало бы любого другого на месте бедового пса.

Князь побелевшими от ярости глазами уставился на взъерошенного грязного Проху, и бывалый лизоблюд решился на самое верное средство: развесил уши и осторожно, заискивающе вильнул хвостом. Раз, другой. И гнев в глазах старого князя начал потухать.

– Не могу я так, Якубек, – тихо и горько проговорил он, глядя не на сына, а в голодные карие глаза Прошки. – Разве ж в человеческих это силах… Жестоко карает меня Судьба за былые грехи. Ведь думал, все, женаты. Смирилась Элька. Ради нас всех смирилась. И видишь, оно как…

Казимеж положил руку на мокрую голову Прошки, и тот, изловчившись, лизнул хозяину ладонь. Но князь не заметил лохматого подхалима. Тяжкая, мучительная мысль терзала его.

– Может, Элька позора боится? Может, Тадеуш твой уже…

– Не важно, – ответил ему новый, не Якубов голос. Владислав вошел бесшумно, просто возник из темноты, как нетопырь. И в чертах его было сейчас что-то хищное, злое, звериное, и одновременно все в нем: лицо, фигура, расправленные плечи, открытый взгляд – было наполнено уверенностью и спокойствием. Тем спокойствием, с которым бывалый охотник смотрит на угодившую в капкан лису. Лай, кусайся, скули – тебе уже не вырваться.

– Не оставит ли нас с позволения отца юный княжич? – вежливо, с легким поклоном спросил вошедший.

Казимеж лишь коротко взглянул на сына, и Якуб вышел, притворив за собою дверь.

Проха сжался в комок за спиной хозяина в надежде, что Владислав не заметит его. Казалось, и сам Казимеж желал бы быть сейчас где угодно, только не рядом с новоиспеченным зятем.

– Мне не нужно целомудрие. Моя… – Влад усмехнулся, заметив, как дернулась скула его собеседника, – молодая жена не носит чужого ребенка, и этого достаточно. Если ты помнишь наш уговор, князь, мне нужна только одна ночь, когда твоя дочь будет в моей постели, и год, чтобы она выносила и родила моего сына. Дальше, если пожелает, может убираться на все четыре стороны. Я объявлю жену погибшей, и каждый поверит в искренность моей скорби… Но сегодня… я не желаю тратить ночь на войну с девкой. Я не нарушу обетов и не стану накладывать заклятий. Но ты, князь, обетов не давал. Хочешь – колдуй, хочешь – за руки держи, но только на одну ночь сделай свою дочь покладистее, и тогда наш договор в силе… Может, скрепим его родственным рукопожатием? – Владислав протянул тестю темную руку, и Казимеж вцепился в нее, словно утопающий.

– Вот и славно, тестюшка, – бросил Владислав, и алый рубин на его лбу сверкнул в свете свечей словно глаз ночной птицы.