Читать книгу Время Феофано - Давид Кизик - Страница 4

Прошел месяц. Византийское посольство из Рима возвращалась в Константинополь. Для пополнения припасов сделали остановку в Гитио. После торжественной встречи в порту, затем торжественного собрания в курии, эпарх города пригласил высоких гостей к себе в поместье на обед. Как принято, гости расположились в тенистом саду, утоляя голод у сервированных пищей столов. Вскоре общество распалось по группам интересов. Мужчины обсуждали особенности тактики ведения боя на открытой местности, с применением тяжелой латной конницы. Рассуждали также о лошадях, об урожае и повышении цен на рабов. Патрикий Василий, в окружении дам местного общества, рассказывал о последних римских сплетнях, модах и мимических постановках.

Роман с Анастасией уединились на заднем дворе.

– Роман, ты любишь запах сена? Полезли на сеновал. Оттуда хорошо смотреть на небо днем. Наблюдать за проплывающими облаками. – Анастасия была счастлива. Она смеялась и шутила.

– Настя, ты не представляешь, как я скучал! – Роман неотрывно смотрел на девушку. Он любовался каждым ее движением. – Этот месяц был для меня бесконечным.

– Не надо преувеличивать. Скоро ты вернешься домой, и тебя будет окружать много прелестных девушек. И тогда ты забудешь Анастасию из провинциального городка.

– Это неправда, возмутился Роман. – Я тебя никогда не забуду. Кстати, я хочу пригласить тебя в гости, в Константинополь. Поедешь?

– А как отнесется к этому базилевс базилеон, твой отец?

– Ну, во-первых, у меня «своя половина» в Большом дворце. Там есть изолированные помещения, где, если захочешь, сможешь жить в качестве моей гостьи. Во-вторых, отец так любит меня, что закрывает глаза на некоторые поступки не вписывающийся в принятый этикет. Кроме того, у меня есть сестры, которые будут рады получить несколько уроков театрального мастерства. И я представлю тебя моей матери севасте Елене, – уговаривал Роман.

– Твои сестры не захотят говорить со мной, с простой провинциалкой. А севаста Елена даже не посмотрит в мою сторону.

– Ну и что? Зато я покажу тебе лучшие места Царского города, – продолжал уговаривать Роман. – Ты увидишь архонтов[138] окрестных народов. Мы пройдем по всем столичным театрам, побываем на ипподроме, съездим на царскую охоту и будем устраивать развлекательные морские прогулки.

– А что я скажу папе и маме? Они не отпустят меня просто так.

– Родителям скажешь, что хочешь учиться. Школы Константинополя являются центрами светского образования. Успешный выпускник может рассчитывать на получение должности в рядах чиновной бюрократии или даже при дворе царя царей.

– Я не уверена, что они найдут средства для моего обучения в столице, – ответила Настя.

– Неважно, – продолжал гнуть свое Роман. – Константин Багрянородный, мой отец, основал бесплатную школу при столичном университете для талантливых детей. Он отобрал для нее лучших наставников. Философию и латынь там преподает его личный мистик[139] Константин, риторику – отец Александр, митрополит Никеи[140], геометрию – патрикий Никифор, зять эпарха Константинополя Феофила Эротика, астрономию – Григорий. Все ученики состоят на государственном попечении. Мой Багрянородный отец часто сам делит с ними стол и пищу, а также беседует с учениками. Да я и сам там учусь, – добавил Роман.

– И девушки там учатся? – Поинтересовалась Настя.

– Часть школы как раз и отведена для обучения благородных девиц, хотя у них своя программа. Девушки больше постигают науку хозяйствования: экономику и торговлю. Есть факультеты садоводства и животноводства.

– А театральные факультеты там есть?

– При университете точно нет, но в Царском городе есть несколько студий, где за умеренную плату, желающие могут постигать искусство мимов.

– Я бы поехала, – колеблясь, начала сдаваться Настя. – Но сначала поговорю об этом с родителями. – Твердо заявила она.

– Чтобы облегчить тебе разговор с родителями, я упросил Никифора Фоку, поговорить с твоим отцом. – Роман, как ни в чем не бывало, рассматривал проплывающие мимо облака. – Кажется, он пользуется у него авторитетом, и отказать ему будет трудно.

– Ну, ты и жук!.. – Анастасия, прищурившись, взглянула на Романа и шутливо погрозила пальчиком. – Потом оба взорвались смехом и, взявшись за руки, побежали. В то же самое время, в другом конце поместья Никифор Фока пытался сдержать обещание, которое из него вытянул наследник престола.

– Что ж, эпарх, вижу, что за управление городом ты взялся круто и без проволочек, – начал Никифор свой разговор с Аланом Каратером немного издалека. – Кстати, хотел тебя спросить, откуда появился новый комендант гарнизона с такими длинными белыми усами и бритой головой? Старый комендант показал себя не с лучшей стороны, но и о новом я тоже ничего не слышал. Кон Сивас, кажется? Уверен ли ты в нем?

Алан Кратер улыбнулся.

– Ну, он не всегда был Кон Сивас. На самом деле в боевых братствах известен как Сивый Конь. Это известное имя среди вольных наемников. Его отец из народа казак, а мать из северного племени белоглазой чуди. Это от нее он унаследовал белые волосы. В Гитио попал случайно, охраняя по найму корабль греческого торговца. Лучшего профессионала для организации защиты города мне и не надо.

– А он христианин? Мне доложили, что этот Кон Сивас совершил обряд жертвоприношения, принимая какой-то языческий обет.

– Хм. Уже успели доложить доброжелатели, – хмыкнул Алан. – Да верно он сбрил свой чуб. У казар принято сбривать свои волосы на голове и жертвовать их Богу. По их поверьям, из этих волос строиться воздушный мост на Небо, к подножью Белого Бога. И это не противоречит канонам христианства. Они оставляют на голове лишь клок волос и считают, что за этот чуб Бог выдергивает душу воина из бренного тела после смерти. Лишиться чуба – значит лишиться возможности попасть на Небо. Срезать чуб у воина может лишь враг. Или срезает он сам, в случае, когда принимает обет, не выполнив который не имеет права умереть.

– ???

– Он принял обет, что будет честно исполнять обязанности коменданта порта, пока я не найду вместо него кого-нибудь получше. – Могли бы обойтись простым подписанием договора, – проворчал Никифор. – Волосы волосами, но мне сказали, что он зарезал барана и подвесил его на дереве в роще возле храма. И ты там тоже был! Разве Христос не запретил приносить в жертву животных?

– Пустое. Потому что и это жертвоприношение не противоречит основе византийского христианства – Святой Троице. – Как можно связать жертвоприношение и Троицу? – Искренне удивился Никифор.

– Триединство Всевышнего проявляется в Священном Древе Рода, которое имеет в себе три Уровня – Правь, Явь и Навь. – Стал объяснять Алан прописные истины его родины, изрядно позабытые в цивилизованной империи. – Коренья Священного Древа, его нижняя часть, находятся в Нави – непроявленном мире Первоначал и Первопричин рождения. Это «тот свет» или иной мир, где главенствует безладье и морок. Он может быть одухотворенным и радостным, но также жестоким, черным и злым. Сырая Мать Земля, как говорят в народе.

Мир Яви – это ствол и ветви Священного Древа. В нем соединены видимое и невидимое, духовное и материальное, свет и тьма. В мире Яви Всевышний Род «играет» сам с собой, рождает и разрушает и таким образом познает себя. В «этом свете» проходит жизнь человека и в нем объединяются душа и тело. Именно в нем видно влияние духа на материю, а материи на дух. Здесь, познав Веру и знание Веду, человек сам может стать Творцом. И наконец, Крона Священного Древа – это мир Прави, мир духовной жизни и Законов Природы, Световида. Эти Законы пронизывают все порожденное Родом, давая ему упорядоченность и лад. В кроне рождаются «желуди» – души миров, растений и животных, Богов и людей. Но качества душ разные. Чтобы вырасти и развиться все души сущности начинают свой путь снизу – в Нави и, вырастая из-под Камня Алатыря, жизнь за жизнью увеличиваясь в Яви и улучшаясь, в конечном итоге возвращаются в Правь.

Поэтому казары жертву свежуют на дереве[141], которое символизирует Священное Древо. Дух возвращают Прави. Смерть, кровь и следы разрушения – Нави. А себе в Явь забирают материальное тело – мясо и шкуру.

– Очень поэтично, но я сомневаюсь, что это имеет какое-то отношение к христианству. – Сказал Никифор, терпеливо выслушав собеседника. – И хотя в Византии снисходительно относятся к чужим верованиям, я все же удивлен, что монахи и священники не подняли против него народ. Кто стал бы тогда разбираться в этих теологических тонкостях?

– Формально, кровь жертвы не испачкала алтарь церкви. Значит, это не расценивается, как жертвоприношение. А если Кон решил зарезать барана и угостить шашлыком своих друзей, то это Христом не возбраняется. Тем более, что он совершил благодеяние, отдав шкуру и потроха монахам. – Умно. Но, впрочем, тебе лучше знать это. Ты – эпарх, тебе и решать. – Никифор внезапно сменил разговор и, слегка помявшись, перешел к теме волнующей наследника. – Тер Алан! Позволь теперь мне говорить без обиняков. У тебя здесь сложилась успешная карьера. Дом, прекрасная семья. И гостей ты встречаешь отменно. Но дети… Не оставаться же им провинциалами. Твоя дочь – чудесная актриса, талант которой нужно развивать. Например, в Царском городе можно выбрать хорошее учебное заведение для твоей Анастасии. Ее будет ждать блестящее будущее. В свое время и мальчиков, когда подрастут, можно будет определить в военную или юридическую школы. – Никифор посмотрел на Алана, ожидая ответа. К его удивлению Алан ничем не выдал своего удивления столь неожиданным предложением.

– Я сейчас загружен делами. – Тактично ответил Алан. – Может быть, на следующий год?

– Поскольку ты сейчас занят на новой должности, я с удовольствием доставлю твою жену и дочь под своей охраной в Константинополь, где они смогут пожить в моем доме в качестве гостей. – Никифор тоже не привык отступать.

– Право, друнгарий, вы столичные любите ставить неожиданные задачи. То патрикий Василий озадачил меня неожиданной должностью, теперь и ты вынуждаешь меня в раз сделать то, что требует основательной подготовки. – А что тянуть? Проехать в столицу в свите паракимомена и под охраной стратига Анатолика. Такая честь выпадает не каждый день и не всякому, – продолжал настаивать Никифор.

– Ну, что же, – уступил Алан. – Я не против учебы дочери, но надо спросить у Циры. Захочет ли она проехать в Царский город и оставить там дочь учиться?

– Ну, так пойдем и спросим!

Мужчины подошли к группе женщин, которые засыпали вопросами паракимомена. Найдя себе благодарных слушателей, Василий чувствовал себя, как рыба в воде. Он что-то показывал на платье и демонстрировал кружева. В ответ слышались «ахи» и «охи», которые приводили паракимомена в умиление.

Стараясь не нарушить эту гармонию, Алан поманил к себе Циру. Он не стал тянуть «козу за хвост», а изложил все прямо и без затей. Никифор с нейтральным видом прогуливался неподалеку, но с напряжением прислушиваясь к разговору.

– Дорогая! Никифор Фока предложил определить Анастасию в столичную школу. Для этого он предложил тебе и Анастасии, в качестве его гостей, отправиться в Константинополь. Что ты по этому поводу думаешь, дорогая? – Я тоже думала об этом, – удивив Алана, ответила Цира. – Осенние праздники завершились, мои ученики разъехались по домам. Думаю, это прекрасное время для поездки. Но ты сейчас занят в твоей новой должности. А провинциалам трудно в Царском городе без связей и покровительства. К тому же обучение требует средств…

Краем уха, услышав ответ, Никифор выпятил грудь и хотел что-то сказать, но его опередили. Незаметно, как это могут лишь дворцовые евнухи, к Цире приблизился Василий и заговорил своим ровным, но вкрадчивым голосом. – Ты во всем права, госпожа Цира! Но эти военные такие прямолинейные и все привыкли решать необдуманно, с наскока. Сегодня здесь, завтра там. Что они могут знать о приличие, моде и светском обществе? Конечно же, неприлично замужней даме и юной деве без сопровождения мужа и отца, быть гостями у вдового мужчины. Поэтому, позволь мне предоставить свой скромный кров, на время вашего пребывания в Царском городе. Это будет в рамках приличия и не вызовет пересудов. – Василий сделал паузу, дав и Цире, и Алану, и Никифору усвоить сказанное. – А еще я одобряю твое стремление дать дочери светское образование. Константинопольские школы и университет – это престиж. Это центр европейского образования. Выпускники этих школ могут рассчитывать на получение должностей при дворе и в рядах чиновной бюрократии. Это самое распространенное образование среди византийской знати. И хоть попасть туда непросто, Анастасию я устрою в дворцовую школу благородных девиц. Думаю, покровительства паракимомена Византии будет достаточно для поступления. К тому же иногородним ученикам этой школы предоставляются комнаты в Большом дворце. И студенты получают денежное содержание из казны.

– Что ж, благодарю благородный патрикий. Это подарок судьбы для того, кто думает о счастье дочери. Тем более, глупо отказываться от того, что само идет в руки. Наши сборы не займут много времени.

Цира оставила гостей и поспешила в дом заняться сборами.

Константин Багрянородный был высок ростом, широкоплеч, широколиц и розовощек. С молочно-белой кожей, орлиным носом и приятным взором. Был он доброго нрава и приветлив со всеми. Любил поесть, выпить вина в хорошей компании. Славился щедростью в дарах и вспомоществованиях. И, конечно же, Константин любил поговорить, пофилософствовать. Но не все темы и не со всеми приближенными можно было обсуждать. Поэтому откровенные разговоры проходили в кругу семьи. С людьми, имеющими право свободно говорить с государем. А таких благодарных слушателей его философствований было немного. Постоянными и внимательными его собеседниками были патриарх Феофилакт и паракимомен Василий. Первый, ввиду своего доброго нрава и положения священника. Второй как человек, чье положение первого министра обязывало быть внимательным к собеседнику.

По возвращению в Царский город высокого посольства басилевс Константин внимательно выслушал доклады Василия и Никифора. Он остался доволен его результатами. В их честь во дворце был устроен торжественный клиторий[142].

После шумного застолья, как это часто бывало, он уединился в своем кабинете со своим неизменным собеседником – архиепископом Константинополя, Вселенским патриархом Феофилактом. Как брат севасты Елены, патриарх входил в число близких родственников басилевса.

В Византии строго соблюдался принцип «двух Владык». Первый Владыка царствовал на Небе. Второй – Владыка, воплощенный Бог на земле, приемник Иисуса – это был сам басилевс. И у него обязательно должен был быть помощник, иерарх[143] Церкви, руководящий «духовными делами». «Народ не может жить без веры, а вера должна быть подконтрольна», – часто говаривал отец Феофилакта, базилевс Роман Лакапин. С его точки зрения, лучше всего, если пост Вселенского патриарха занял бы кто-то из правящей Семьи. И поэтому, с самого детства, его отец, талантливый военный, ставший соправителем Багрянородного, предопределил Феофилакту судьбу священнослужителя.

Хотя, по складу характера, Феофилакт был человеком более светским, чем духовным. Он любил лошадей и скачки. Его любимое развлечение требовало немалых средств. Поэтому патриарх по выражению монахов-аскетов не прекращал всяческие безобразия, «рукополагая архиереев за мзду и прочие глупости». Вместе с тем, как и задумывал его отец, Феофилакт был безоговорочно предан Семье. Пока были живы отец и братья, патриарх был уличен в заговорах против Константина Багрянородного. Но участие в заговорах не выходило из круга семейных ссор. Оба заговора были раскрыты. Рядовые участники заговоров сурово наказаны. А Феофилакт по-прежнему оставался на патриаршестве. Вино и фрукты, журчащий фонтан создали необходимую атмосферу, и полилась непринужденная беседа, переходящая в философствования.

– Я слышал, что Василий привез к себе гостей, – начал беседу Феофилакт. – Еще говорят, что юный цезарь только и говорит о самой молодой из них.

– Что же в этом удивительного, что молодой человек увлекается девушками? – Константин был в благодушном расположении духа.

– Само по себе вроде и ничего, но вот моя сестра беспокоится. Прилично ли цезарю общаться с дочерью простого трактирщика. Нехорошие слухи могут пойти по всей столице.

Константин сделал глоток вина и, не спеша, оценив его вкус, спросил:

– Как звучит имя ее отца?

– По моим сведениям, его зовут Алан Каратер, – коротко ответил Феофилакт.

– Ка-ра-тер. – Словно пробуя на вкус имя, раздельно произнес его Константин и начал рассуждать:

– Судя по фамилии – это не просто трактирщик, но заслуженный ветеран из Скифов[144]. Только у Скифов боевые ветераны имеют право начинать свое второе имя со слова «кара», одним из значений которого является цвет – «черный». Что же из этого следует? Недоуменный взгляд в ответ.

– А то, что он из касты профессиональных военных. – Феофилакт кивнул головой в знак того, что принимает это объяснение. Константин не спеша продолжал: – Рассмотрим вторую часть его имени. В Малой Армении, например, слово «тер» в своем имени могут носить только главы родов. Люди с благородной, «голубой» кровью. Выходит он не простолюдин. Далее, собственность он имеет в Спарте, а не в приграничье. Значит купил ее на собственные средства, а не получил от государства. Следовательно, это не государственный военный, а наемник «казос», составивший свой капитал на войне. А судя по имени Алан, он не из морских бродяг – викингов, и не лесных – тервингов. Значит, принадлежит к касте сауроманов, что полностью соответствует римскому сословию «всадников». Суммируя все вышеизложенное, можно с уверенностью сказать, что столичная спортивная партия «голубых» будет полностью на стороне дочери ветерана. Ну, а расположенность к юной пассии цезаря партии «зеленых» обеспечивает, как наличие у ее отца трактира, так и покровительство паракимомена Василия. И такая поддержка двух крупнейших димов[145] Царского города делают нашу гостью подходящей компанией для наследника. Никаких проблем и пересудов, кроме пустого беспокойства любящей матери Романа. Феофилакт некоторое время широко раскрытыми глазами глядел на Константина, переваривая слышанное.

– И все это ты смог узнать из одного только имени? – Недоверчиво спросил он.

– Ах, дорогой мой шурин. Что касается имен и названий, то люди в этом отношении, как правило, консервативны. На самом деле все просто, если знать основные народные обычаи и традиции, которые у людей в крови и не меняются веками. Особенно в горах и лесах, где люди живут в дикости, вдали от цивилизации. Куда очень медленно доходят новые веяния и политкорректность.

Вот и юная гостья Василия, хоть и дочь трактирщика, но гордится тем, что она из касты скотоводов, а не земледельцев. Хотя о тяжелой кочевой жизни перегонщиков скота знает только понаслышке.

– Откуда ты знаешь, что она этим горда, если ты ее даже не видел? – удивился патриарх.

– Все знать – это моя работа, – с пафосом произнес Константин, но получив удовольствие от вида округлившихся глаз шурина, рассмеялся и сказал примирительно:

– Не только мать беспокоиться, чем живет ее сын. Да и Роман успел мне многое рассказать. По его словам, ему, наследнику престола империи, пришлось доказывать ей, дочери трактирщика, что и он из «всадников», из благородной касты древних скотоводов.

– Что за чушь! Что еще за каста скотоводов? – Фыркнул Феофилакт.

– О, дорогой мой, эта тема стара как мир. Порой мы и не задумываемся даже, что истоки нашей сегодняшней жизни лежат далеко в нашем языческом прошлом.

В ответ на недоуменный взгляд шурина, Константин немного задумался и начал рассказ:

– Когда-то давным-давно люди делились[146] на касты пастухов-шванов и земледельцев-реатов или, если угодно по-славянски, Арий манов. Лишь только появлялась первая трава, пастушеские семьи начинали перегонять отары в горы на альпийские луга. Их не останавливали ни весенняя распутица, ни пронизывающий ветер, дождь или мокрый снег. К тому же шванам приходилось тащить на себе нехитрый скарб и неокрепших ягнят. А еще надо было отбиваться от хищных зверей и хищных соседей. Вот в этой среде и зарождалась среди пастухов, каста воинов – марьев[147].Поздней осенью шваны снова перегоняли отары на зимовья. Но уже вниз, в горные долины. Туда, где все лето, в тепле и уюте, жили земледельцы. Реаты сажали овощи и фруктовые деревья. Они выращивали злаки, заготавливали зерно для людей и сено для скота в будущем зимовье. И, конечно же, пастухи считали, что перенесенные лишения и страдания в горах делали их более значимыми. Поэтому все решения в племени принимали пастухи, и глава общины мог быть только из их касты. А интересы земледельцев в племени представлял совет старейшин. Если племя разрасталось, то умножались и отары овец. Им требовались новые пастбища. И их уже приходилось отбивать у соседей. Получались межродовые конфликты. Но реаты неохотно воевали, бросая свои дома и поля. Для принятия какого-либо решения главам общин приходилось долго спорить с советом старейшин-земледельцев. Вот в таких конфликтах марьи оттачивали свои боевые навыки.

Иначе было в случае военной интервенции или захвата новых территорий. Для защиты и нападения главы общин соседних племен избирали единого князя-шейха из касты марьев. В период военного положения шейхи обладали диктаторской властью.

Если такое положение сохранялось достаточно долго, то земледельцы и вовсе лишались права голоса. Под страхом смерти реат не мог ослушаться воина. Не мог заступиться за себя или своих близких. Даже если его оскорблял пастух, хотя бы и из другого племени.

– А как же города, ремесленники, цивилизация? Мне кажется, ты преувеличиваешь и сейчас говоришь о реатах, как о простых рабах, – покачал головой Феофилакт. – Да, в наше время подобная дикость встречается разве что у варваров в забытых Богом горах, где пастухов больше, чем земледельцев. Там реаты так и остались бессловесными рабами. Другое дело на равнине. Где хлеборобов было гораздо больше, чем шванов. Тут, со временем, зарождались новые отношения. Ведь мнение большинства людей в сообществе диктуют правила поведения и жизни. – Вероятно, тяжело было бесправным реатам добиться равноправия и уважения со стороны пастухов князей, – с долей иронии произнес Феофилакт.

– Напрасно иронизируешь. Реаты требовали, как минимум, равноправия. И, конечно, права голоса. Им претили кровавые жертвы, которые привычно приносили своим покровителям пастухи. Иногда реаты восставали и сбегали от своих угнетателей. Об этом рассказывается в мифах о легендарном Хайке, вожде ариев Ману. О том, как увел он на север восставших реатов от диктатора и тирана Бела Мардука в Курдских горах.

Земледельцы, освободившиеся от тирании, смогли развить ремесла и построить города. Появились торговцы, осуществляющие связь между городами. Объединенные города создали цивилизацию.

– А как же пастухи? Разве могут земледельцы существовать сами по себе, общинами, без скотоводов, без царей? – Феофилакт подумал, что загнал Константина в угол.

– В том то и суть, что и земледельцы и скотоводы зависят друг от друга и существовать по отдельности не могут, – как ни в чем не бывало, продолжал базилевс. – И речь идет лишь о равновесии. Если угодно – о равноправии в обществе.

Именно поэтому в этой бурлящей среде зародилась новая, третья ветвь власти. Каста Пирров-жрецов. Жрецы выражали волю богов, поэтому имели право выполнять судейские функции между двумя кастами. Это была хорошая узда как для тирании шейхов, так и для анархии реатов. Это уравновешивало власть. Но равновесие – состояние хрупкое и, если оно нарушается, наступает время, кровавого хаоса. Единство и противоборство трех каст продолжается и в наше время. Иногда, чтобы лучше понять день сегодняшний, надо непредвзято взглянуть на день вчерашний.

– Все, что ты рассказал, весьма занимательно, – заключил Феофилакт. – Ты долгое время уделял древним языческим рукописям. Но для христиан имеет значение лишь то, что написано в Библии. Отражено ли подтверждение твоих слов в Священном Писании?

Константин задумчиво взглянул на жизнерадостно журчащий фонтан.

– Разумеется. Наглядный пример такой борьбы донесло до нас и Писание. В записях о хеттском пастушке Хазарсифе и выведенной им из дельты Айгюптоса[148] общины земледельцев. Сам Хазарсиф был сыном хеттского шейха, следовательно, принадлежал к высшей пастушеской касте. Его приняли в семью фараона и первоначально называли по принадлежности к месту обитания его родного племени – Хазар. Так было принято во многих сообществах раньше, да и сейчас тоже. Позже, дочь фараона, воспитавшая его, придумала ему другое имя и стала называть его Моисеем. – Почему вообще семья фараона взяла на воспитание чужестранца с берегов Хазарского моря? Как ты думаешь? – Феофилакт с любопытством взглянул на Константина.

– Это объяснить просто, – терпеливо ответил тот. – Какие люди наиболее пригодны для войны? – Константин спросил и сам себе ответил: – Марьи из касты пастухов! А где фараон мог найти их? В двух местах: на западе – погонщики верблюдов из Ливийской пустыни и на востоке – колесничие народа куриалов, известных по Писанию как гиксы.

– Зачем фараону марьи? Разве у него недостаточно было своих воинов? – Недоверчиво поинтересовался патриарх.

– В спорах за территории недостаточно собственных людей умеющих сражаться. А обучать и содержать большую армию в мирное время и хлопотно и очень затратно. Но всякая война – это тяжелая работа. И побеждает в ней тот, кто имеет больше опытных воинов. Когда-то фараон из Фив Яхмес[149] сделал ставку на марьев из Ливийской пустыни[150]. Сначала их силу он опробовал на юге, в Нубии. А потом разбил государство гиксов в дельте Айгюптоса. Хотя перед этим ему еще пришлось вступить в союз с пиратами Крита[151]. Пираты блокировали побережье, а чернокожие наемники фараона с суши штурмовали и разрушили Аварис[152], столицу гиксов. Так как с обеих сторон сражались марьи, то бои были чрезвычайно ожесточенными. Пленных почти не брали. Желая обезопасить дельту реки от вторичного нашествия гиксов, Яхмес вторгся и в Палестину[153]. Его войска после трехлетней осады, взяли крепость Шарукин[154], последний оплот гиксов вблизи границ Айгюптоса.

Феофилакт, страстный поклонник лошадей, удовлетворенно кивнул:

– Это известная история. Гиксы привели с собой в дельту Айгюптоса лошадей из Нисейской[155] долины. И мы теперь имеем возможность наблюдать на скачках их потомков – прекрасных арабских скакунов.

– Нет худа, без добра. – Константин улыбнулся и продолжал:

– А во времена Моисея в Айгюптсе правил фараон Аменхотеп IV[156], Эхнатон, который сделал ставку на своих восточных, азиатских соседей. Фараон возродил связи с гиксами и объявил себя Верховным жрецом нового божества – Алого Солнца, Атона. Объединившись с шейхами[157] государства куриалов Миттани[158], он смог нейтрализовать влияние на трон шейхов Ливийской пустыни, подчинил олигархов из сената-булэ[159] и установил в Айгюптосе свою диктатуру. – Выйдя из-под влияния западных шейхов, Эхнатон автоматически попадал под влияние восточных. Разве не ты говорил, что надо опасаться приведших тебя к власти, ибо они могут потребовать слишком многого? Например, вернуть им Аварис!

– Это понимал и Эхнатон, – одобрил кивком вопрос патриарха Константин. – И поэтому не слишком полагался на шейхов из Миттани. Для осуществления своих целей он нанял профессионалов наемников, вольных «казос» – гусей, «кочевых птиц», сделавших войну своей работой. Тех, кто прибыл издалека и не имел интересов в Айгюптосе.

Шейхи куриалов, получив отпор от Яхмеса на юге, стали совершать походы на север, где стали известны под именем киммерийцев. В свою очередь на севере киммерийцы растревожили Скифов. Марьи, которые известны в Азии под именем хеттов, в свою очередь, стали совершать набеги на юг. Военным бандам нет смысла воевать друг с другом. Для этого есть богатые города с мирными обывателями и слабыми правительствами.

Поэтому шейхи с обеих сторон договорились и разграничили подконтрольные территории. Таким образом, военизированное государство хеттов в Каппадокии[160] вполне мирно уживалось с таким же государством Митанни в северной Месопотамии. Но все, же они были соперниками. И поэтому сын хеттского вождя у трона фараона стал сдерживающим фактором для гиксов.

– Теперь мне понятно, почему фараон принял в свою семью сына вождя не с Месопотамии, а с далекого Кавказа, – сделал вывод Феофилакт. – Но все, же наемники служат за золото и могут предать, если им посулят большую цену, – проворчал он.

– Друг мой, ты как обычно смотришь в корень вопроса, – похвалил Феофилакта Константин. – Но, во-первых, наемники дорожат своей честью. И, во-вторых, их вождей, так или иначе, привязывают к правящей династии. Хазарсиф[161], например, воспитывался при дворе фараона, его дочерью. По той же причине, Византия прибегает к услугам федератов наемников из далекой Скифии. И всячески приближает к правящей династии их вождей. Их используют в противовес обосновавшимся на наших границах разномастным Гаутингам. Поэтому, дабы укрепить наши северные рубежи, я стал крестным отцом мадьярскому хану Дьюлу[162].

– Вполне ясно. Но как был связан хетт Моисей с земледельцами-реатами Айгюптоса, детьми Сары[163]?

– А вот как. Как известно, благие намерения приводят к страшным последствиям. Война требует не только значительных усилий, но и дополнительных затрат. Земледельцев Айгюптоса стали душить налогами, для содержания воинов. В очередной раз, поставив их в положение бессловесных рабов. Воспитанник фараона Моисей, как представитель благородной касты, был, конечно же, возведен в княжеское достоинство. Для содержания его самого и его марьев, ему были пожалованы земли у дельты реки, населенные сынами Сары. Реатами, оставшихся бесхозными на Ниле, после того, как Яхмес уничтожил их курианских шейхов в Аварисе и Шарукине. Константин на мгновение задумался:

– Фараону Эхнатону нужен был богатейший порт в Абиссинии, контролирующий выход из Красного в Аравийское море. Ему нужно было контролировать весь путь из Средиземного моря в Индию, а также к берегам Восточной Африки. Поэтому долгих сорок лет любимец фараона Моисей возглавлял экспедиционный легион северных наемников. Он воевал в Нубии[164] и Абиссинии[165], собирая сведения о новых землях на юге. Пустыни, тропические леса и многочисленное воинственное население Африки делали войну там бесперспективной. Болезни подточили силы Моисея, и фараон отправил его в свое имение поправлять пошатнувшееся здоровье. А тем временем реформаторские идеи Эхнатона стали мешать торговцам. Война в Абиссинии положила конец их сделкам на юге. Прервался поток кофе и пряностей, сандалового дерева и слоновой кости, золота и самоцветов. Олигархи несли убытки и не жалели золота для смены неугодной власти.

Их усилия были не напрасны. В конце концов, трон в Айгюптосе захватил узурпатор Хоремхеб[166], умертвив наследника Эхнатона – юного Тутанхамона[167]. Хоремхеб объявил Эхнатона еретиком и начал преследование приверженцев культа Атона, бога князей и воинов. По приказу нового фараона беспощадному уничтожению подверглась и столица Эхнатона, Ахетатон. Были разрушены не только храм Атона, царские дворцы, но и особняки приближенных Эхнатона. Был подвергнут опале и Моисей. В таких условиях он стал подумывать об эмиграции. Но и становиться изгоем голодранцем на старости лет Моисей тоже не хотел. Ему помогли обстоятельства.

Константин замолчал и отпил вина. Феофилакт тоже молчал. Весь его вид говорил о том, что он очень заинтересован и ждет продолжения истории. И Константин не стал его разочаровывать.

– Незадолго до этого взрыв вулкана на острове Санторин[168] уничтожил многие прибрежные города Средиземноморья. Затем на побережье обрушилось то, что позже назвали «сорок казней»: пепел, красные отравленные воды, саранча. И последствия: голод, мор и т. д. Надо сказать, что у сарацинских родов был, хоть и находящийся под запретом, но законно избранный глава булэ, с правами Верховного жреца – кузнец Аарон[169]. Князь Моисей назвал Аарона своим побратимом[170] и описал прелести земли Обетованной. Ааронподнял голодающих реатов, сыновей Сары в Исход. В пути переселенцев должны были оберегать от разбойников марьи пастухов с гор Падана[171] под командой Хошеа Навина[172]. Которых пригласил шейх Итро[173], на службу к зятю Моисею.

Под благим предлогом Моисей и Аарон испросили разрешения у фараона вывести голодающий еврейский народ с разоренной дельты Айгюптоса на земли оазисов Синайского полуострова[174]. Фараон поначалу разрешил. Но сообразив, что его обманули, и Моисей собирается покинуть пределы его державы, отправился в погоню. Вполне естественно. Ни один царь не захочет терять людей, приносящих ему материальные блага. А тут уходил целый народ земледельцев.

– Значит, Моисей схитрил?

– Очевидно! Но что делать реатам, привыкшим возделывать землю у большой воды в тесных оазисах? Моисей знал о богатых абиссинских портах, куда свозили товары купеческие корабли из Африки, Персии и Индии. Почему бы реатам не сменить побережье Средиземного на побережье Аравийского моря[175], думал Моисей? – А как ты объяснишь всевозможные чудеса, которые сопровождали Исход? – спросил Феофилакт.

– Оставим чудеса для сказочников. Божественно приукрашивать события – это по их части. Уверен, что марьи Моисея придумывали какие-то военные хитрости по заметанию следов. А перейдя море и избавившись от преследования, Моисей повел реатов западным берегом Аравии[176], к ее южной оконечности. К землям, напротив Абессинии. Но только вот случилась незадача – те земли были уже заняты. Там жили родственные Сарацинам, племена сыновей Агари, Агаряне. Чтобы выжить Сарацинам пришлось батрачить на Агарян. Так минуло еще сорок лет. – Ошибся Моисей, – заключил Феофилакт. – Он ведь полагался на свои сведения о богатых землях по ту сторону пролива.

– Конечно, – согласился Константин. – Поэтому, в конце концов, Моисей стал подумывать о новом Исходе. Теперь уже на север, в земли средиземноморской Палестины. Но надо сказать, что большая волна после взрыва вулкана и «сорок казней» уничтожили не только дельту Айгюптоса, но и цветущие Заросли Палестины. После катаклизма, спаслись лишь пастухи, выпасающие овец высоко в горах. – Что еще за Заросли?

– Хм, – довольный, что может блеснуть знаниями, хмыкнул Багрянородный. – В то далекое время на юге Палестины, обитал богатый народ мадьян[177]. Смешанный из многих племен народ, потерявший свою веру и духовность. Ими владела всепоглощающая жадность. И наживали они свои богатства неправедно. Где обманом, где грабежами. Тем не менее, их обширные земли были покрыты великолепными садами и парками, которые назывались Заросли. Волю народа, якобы, выражало подобие Совета из глав всех родов, булэ. В него входили разбогатевшие на нечестной торговле олигархи. Которые, конечно же, заботились не о народе, а только о своих прибылях. Для защиты народа от врагов булэ назначал князя. В то время, это место занимал шейх и пир[178], князь и священник Итро. И, несмотря на свое высокое положение, все его воззвания к честности и благоразумию олигархов, пропадали втуне. Как видишь, в Зарослях процветали анархия и беззаконие.

Феофилакт кивнул, давая понять, что ему понятны эти обстоятельства. Константин продолжил рассказ:

– Как я уже говорил, Большая волна уничтожила цветущие Заросли. Прибрежные города еще пустовали, но жизнь там постепенно возрождалась. Моисей выбрал подходящий момент. На побережье Средиземного моря снова нужны были реаты выращивающие зерновые культуры и заготавливающие корма на зиму. Нужны были ремесленники, выделывающие шкуры овец. И даже торговцы обменивающие мясо скота на предметы необходимые в быту. В общем, без горожан и земледельцев местные пастухи чувствовали себя обездоленными. Вот почему и Итро сразу согласился, когда Моисей предложил привести с собой на Синайский полуостров реатов сарацинов, влачивших жалкое существование в Аравии. Феофилакт кивнул, соглашаясь с доводами рассказчика, а Багрянородный продолжал развивать свои мысли:

– Сказано – сделано. Достигнув границ Палестины, Моисей категорически запретил Сарацинам родниться с выжившими мадьянами, чтобы те не заразились их греховностью. Моисею пришлось долго ломать голову. Как заставить переселенцев безоговорочно подчиняться себе, при этом, не нарушая своих обещаний о райской жизни и свободе? Сарацины не хотели быть бессловесными рабами. Они хотели, чтобы с ними считались. Хотели возродить свои утраченные вольности, свой булэ. Некоторые даже, назло Моисею, стали родниться с мадьянами. И стали заражаться идеями анархии. Его ждало повторение судьбы Итро. Попав в затруднительное положение, Моисей уединился на горе, чтобы подумать и воззвать к Отцу Небесному.

Надо сказать, что Моисей продолжал быть приверженцем золотого Атона, которого хетты называли Конем Хорса, богом алого, осеннего Солнца и временем сбора налогов. Богом князей и воинов. А реаты Аарона, как все земледельцы, поклонялись серебряному Быку Амону, рога которого символизировали полумесяц. Потому, что это было лунное божество, покровительствовавшее земледелию, которого карфагеняне называли Ваалом, а греки – Блестящим Зевсом. Как можно было в этих условиях совместить две веры и, таким образом, утвердить власть?

– А что же Аарон, побратим Моисея? – спросил Феофилакт. – Ведь на правах Верховного жреца он должен был, как то помочь князю?

– Он и помог. В отсутствие шейха Аарон, на правах Пира, попытался объединить оба культа и выковал бога реатов в новом обличье – в образе Золотого Тельца. И назвал его Израиль[179].

– ???

– Ничего нового он не придумал, – улыбнулся Константин. – Если вспомнить, что у норманнов Тартарии[180] объединяющим символом служит живой белый, то бишь «Серебряный Конь». Где конь символизирует Хорса – солнечное божество язычников, а его серебряный цвет – лунный полумесяц. Позже эту же идею перенял и Соломон, сделав своей печатью изображение звезды в полумесяце. А в недалеком прошлом идею Аарона возродил и Мухаммед[181] в своем Аллахе, который можно перевести как «Золотой Полумесяц». Ведь древний корень «ал» лежит в основе слова «алый», обозначающий цвет червонного золота. И цвет осеннего солнца. Луну же египтяне и сейчас называют словом «Аах»[182]. Свое новое учение Мухаммед с успехом опробовал в Медине[183], когда, под своим Золотым Полумесяцем, примерил и объединил арабских пастухов кочевников и еврейских торговцев самаритян.

– А как же в христианстве? – И в христианстве все тоже! На щите Константина Великого два символа. И Солнце и Полумесяц. Хотя я предпочитаю серебряный равносторонний солярный крест с лучами, расширяющимися от центра к краю. Своеобразный символ маятника качающегося от созидания к разрушению. Ведь равновесие – состояние неустойчивое. В жизни гораздо важнее не оно само, а стремление к нему. – Действительно, этот символ показывает путь к равноправию и равновесию, – согласился Феофилакт и Константин и продолжил рассказ: – Но Моисей, к сожалению, увидел в образе идола Аарона лишь то, что Амона ставят выше Атона. Следовательно, заподозрил он, булэ будет над князем. Очевидно, Моисей не захотел закончить жизнь, как Итро. И тут ему помогли марьи Навина и их земляки левиты, предки которых тоже вышли из княжества Падан, что в горах Загроса. Те, которых позже назвали коленом Левия[184]. Чем это закончилось, ты знаешь.

– «И стал Моисей в воротах стана и сказал: кто Господень, ко мне. И собрались к нему все сыны Левины. И сказал он им: так говорит Бог: возложите каждый свой меч на бедро свое, пройдите по стану от ворот до ворот и обратно, и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего. И сделали сыны Левины по слову Моисея: и пало в тот день из народа около трех тысяч человек»[185].– Просто прекрасно, Феофилакт. Меня всегда восхищала твоя способность говорить цитатами, – похвалил патриарха Константин.

– Это всего лишь зазубривание текстов. И ничто по сравнению с твоим незаурядным умом, – сделал ответный комплимент Феофилакт.

– Ну, вот и обменялись любезностями, – рассмеялся Константин.

– Что же, по-твоему, было дальше с Моисеем и переселенцами реатами? Наверное, Моисей нашел компромисс? – продолжал расспрашивать базилевса Феофилакт.

– Моисей вынужден был искать компромисс. Не мог же он поубивать всех мадьян и всех евреев. В том числе и своего брата. Если опустить пафос Писания, говоря простым языком, скрепя сердце, он согласился на равенство каст шванов и реатов. Он разрешил создать булэ от двенадцати родов. А позже даже государство им созданное стало называться в честь бога земледельцев – Израилем. Но все это при условии сохранения верховной и абсолютной власти князя. И это он отразил во вторых Скрижалях[186]. Дав людям Закон, изложенный письменно, Моисей под страхом смерти запретил всякое идолопоклонство и аллегории связанные с ними. Но и это еще не все.

– Этого было мало?

– Да, разумеется. – Константин неспешно отпил вина, смакуя и наслаждаясь его вкусом. – Заметив вопросительно-ожидающий взгляд собеседника, пояснил:

– Не только Эхнатон начинал реформы с узурпирования жреческой власти. Юстиниан также говорил о двух властях, управлять которыми должен стремиться каждый государь: священстве и царстве. Одной, из которых Создатель поручил заботиться о душах, а другой – управлять телами людей. К этому я бы только добавил, что для уравновешивания первых двух властей и для решения спорных вопросов между ними, существует третья власть, власть арбитра – судейская. – Константин немного подумал и продолжал: – В начале беседы я упоминал, что для сохранения равновесия между тиранией и анархией, для решения кастовых споров между пастухами и реатами, была создана третья сила – жреческий суд. Вопрос только в том: а судьи кто?

В народе Моисея жрецами были избранные народом главы общин! Такие, как Аарон. И значит, можно было предположить, что решения суда были бы на стороне общины, а не князя. А это совсем не нравилось Моисею. Решение ему подсказал тесть Итро.

И тогда Моисей узурпировал обе власти и лишил еврейский народ права выбирать себе судий. Он назначил себя Верховным жрецом вместо Аарона. И назначил жрецами и судьями над сарацинами все тех же левитов, повязанных с князем пролитой кровью израильтян. А во время раздела земли колену Левину, доказавшим свою преданность, отвели сорок восемь городов, из которых тринадцать были назначены для священников-судей. – «И сказал Господь Моисею, говоря: Приведи колено Левино, и поставь его перед Аароном[187]…», – процитировал патриарх. – Слава Богу, что в наше время священником можно стать по зову сердца, а не по назначению. Хотя и мой отец, будучи басилевсом, тут тоже немного схитрил. Обошел-таки и Синод[188] Константинополя и Эпинагогу – византийский свод законов, где прописано равноправие светской и духовной власти. И если Синод Царского города воспротивился воле базилевса и не стал возводить в епископский[189] сан шестилетнего мальчика, то синод Рима оказался намного сговорчивее. И отец возвел-таки меня в сан епископа при помощи продажных римских легатов[190], – засмеялся Феофилакт. – Это было нетрудно, если учитывать, что синод Рима «пел под дудку» Марозии. Развратной дочери римского консула Теофилакта, комита[191] Тускулума[192]. Обладая незаурядным умом, твой отец Роман Лакапин поступил так же, как и Моисей. И таким образом он сосредоточил обе половины власти в одних руках. И через тебя, он добился полного контроля над Церковью, – подтвердил Константин. – Хотя формально церковный и светский суды остались разделенными. Как символ независимости двух ветвей власти. – А я все же считаю, что духовный суд во все времена будет главенствовать над светским, царским судом. Потому что судит не по «букве закона», а Божьей вести, по совести. Закон слеп, а потому, не учитывая обстоятельств, может оправдать вселенское Зло. Слепое соблюдение «буквы закона», может привести к абсурдным решениям.

– И ты можешь обосновать это? – Константин откинулся в кресле, с интересом глядя на собеседника.

– Для этого достаточно обратить взор на Италию. Там где светская власть настолько сильна, что аристократы законом прикрывают свой разврат и грабежи. По прихоти высокородных шлюх духовными отцами народа назначаются их любовники или незаконнорожденные ублюдки. Впрочем, расскажу совсем недавний случай, – рьяно стал отстаивать свое мнение патриарх. – Недавно в храме Божьей мудрости – Святой Софии, разбирали дело одной бедной армянки. Богатый торговец бросил на обочине дороги подыхающего осла из своего каравана. Дети той женщины нашли его и выходили. Осел стал большим подспорьем в их нехитром хозяйстве. Однажды на базаре караванщик увидел этого осла, опознал по клейму и подал жалобу на женщину в светский суд. Судья вынес вердикт по закону. Осла – собственность торговца, вернуть хозяину. А на женщину наложили штраф за воровство. Несчастной грозили тюрьма и разорение. И тогда она обратилась в суд духовный, при храме.

– И какой же вердикт вынес суд духовный? – Поинтересовался Константин, а довольный патриарх ответил:

– Формально осел караванщика издох. Но лишь Божьим соизволением ожил, чтобы служить наградой богомольной семье. Женщине вернули осла, а на торговца был наложен штраф за клевету и месяц покаяния за то, что не разглядел промысел Божий. Решения по обоим судам были приняты противоположенные, поэтому запрос был направлен на Высочайшее Имя басилевса. Тебе, Константин, как Владыке Вселенной, придется выступить арбитром в этом деле.

– Хм, мой секретарь еще не докладывал мне о нем, – задумался Константин и через минуту сказал: – Вот для таких случаев и существует Верховный арбитр, сглаживающий острые противоречия в достижении равновесного баланса двух судов, – подчеркнул он. – Что касается этого конкретного казуса, то я склонен поддержать решение духовного суда. Торговец не обеднеет. А вот несчастная женщина и ее дети – это то, что собственно и составляет народ, охлос[193]. Уверен, что резонанс от этого дела будет работать на укрепление царской власти.

– Это доказывает, что ты наместник Бога на земле и судишь по совести, – заключил довольный Феофилакт. – Вот и получается, что божий суд, по сути, главенствует.

Константин встал, подошел к окну, выходящему на море. Задумчиво глядя на голубую гладь и скользящие по ней корабли, возразил:

– К сожалению, духовный суд не панацея. Я мог бы привести тебе сотню примеров, когда судились язычник и христианин. И решения жреческого суда принимались не в пользу язычника, на том простом основании, что он язычник. – А я слышал, что в Атиле для этого случая находится семь «духовных» судей, – привел пример Феофилакт. – Два кади для мусульман, которые судят по шариату. Два кади для иудеев, которые судят в соответствии с Торой. Два кади для христиан, которые ведут суд по Евангелию. И один для язычников, который судит согласно языческим обычаям, т. е. «по велениям разума».

– Профанация, – тут же возразил Константин. – А если спор возникнет между иудеем и язычником? Какой из кади будет их судить? – Феофилакт не нашел, что ответить и базилевс продолжал аргументировать: – В Хазарии не сложилось единое государственное право, поэтому там нет и светских судов. Малех Атиля по сути скопировал систему судопроизводства введенную Моисеем. Назначенные им судьи создают только видимость духовного суда. На самом же деле подгоняют свои решения под указания тирана.

– Это двойные стандарты тиранического суда, – упрямо буркнул патриарх. – Я же говорю о чистом духовном суде.

– Хорошо, – кивнул головой Константин. – Для примера, давай взглянем на страны Востока. На халифат мусульман. Где во главе государства изначально стояли религиозные лидеры – халифы. Пиры, ставшие шейхами. Праведные халифы были более светскими и могли находить компромиссы. И все бы ничего, но последнего из них убили. Как и следовало ожидать, в государстве началась междоусобица[194]. Основными лидерами противостояния стали военоначальники пророка: Али Талиб[195], занявший место халифа, и сирийский наместник Муавия[196].

– Я слышал, что Муавия обвинял Али Талиба в связях с убийцами последнего халифа. Его сторону приняла и жена пророка Айша[197].

– Это все «пища» для охлоса. На самом деле шла обычная борьба за власть, за право лидерства в религии между представителями арабского и неарабского происхождения.

– Какой прок от этого в самой вере в Бога? – Между борьбой за власть и самой религией нет ничего общего и никогда не было, – подтвердил Константин. – Надо отдать должное Али Талибу. Он встал на путь примирения между различными течениями мусульман, за что и был зарезан фанатиками. За этим последовали очередные экзекуции: сунниты[198], шииты[199] и хареджиты[200] поочередно стали вырезать друг друга. И чем дольше продолжалась междоусобица, тем больше выигрывали фанатики от религии. Шариат – совокупность морально-этических и религиозных норм ислама – подменил Закон, обязательный для представителей всех конфессий. Куда подевалась свобода выбора, совесть и Божья мудрость? Духовный суд исламистов, поставленный во главу государственного управления, привел к кровавым расправам и репрессиям.

Немусульмане стали покидать злосчастную страну, поделенную на эмираты[201]. В том числе и еврейские общины, прожившие в Персии одну тысячу двести лет. Разве такого хотел пророк Мухаммед объединивший когда-то арабов и евреев в Медине? И тут надо отдать должное персидским князьям, или, если угодно, султанам[202] Буидам[203]. Халиф при них занял свое место – место духовного лидера государства. Пира, имама. Через султанскую власть братья Буиды разделили светские и духовные суды в халифате. Теперь государственный закон гарантирует равные права всем гражданам. Независимо от вероисповедания. И тем самым они постепенно возвращают величие Персии. – На Западе все наоборот, – задумчиво сказал Феофилакт. – Там шейхи становятся Пирами и своими законами попирают все нравственные нормы. Похоже, что Рим проявляется в современном мире как продолжение Самарии[204], а халифат как продолжение Иудеи[205], после того, как Великий Израиль времен царей Давида[206] и Соломона[207] распался на два враждебных государства. – Очень похоже, – подтвердил Константин. – Если учесть, что первые свою неуемную алчность прикрывают духовным символом Креста, а вторые свою духовность прячут под маской алчного Полумесяца, сулящего неземные богатства. – И какова же тут роль Византии? – Византия сохраняет позицию вселенского центра. Уравновешивая маятник. Тот самый равносторонний крест Константина, с лучами, расширяющимися от центра.

Наша империя достигла процветания за счет богатств созидаемых реатами, ремесленниками и торговым людом. Им принадлежит «красная», третья по влиянию спортивная партия Византии. Поэтому и базилевс носит красную обувь, символизирующую землю и тех, кто трудится на ней. Но флаг государства «белый», символизирующий священство. И с «голубым» крестом, благодаря архонтам, не жалеющим жизни во славу величия державы. Поэтому базилевс, как вселенский арбитр, должен править не только с божественной справедливостью, но и в согласии с «буквой» Эпинагоги. Опираясь на общественное мнение и поддерживая равновесие. Если же император впадет в грех и превратиться в деспота, то станет ненавистен народу и должен быть свергнут, если на то будет воля Божья. Мы могли бы называться Новым Израилем, но наш бог – Иисус, а не Бык. Мы могли бы называться Новой Арменией, но не к лицу ромеям называться именем персидской сатрапии. Поэтому мы называемся Новым Римом – Византией, по имени маленького порта основанного сарацинскими купцами и ставшего новой столицей великой державы. И при всем нашем величии, мой наследник вынужден доказывать девчонке из захолустной дыры, что его прадеды – пастухи-кочевники, – спустился с облачных высот на землю Константин. Он криво усмехнулся.

– Пастухи, но из династий Великих царей Востока, – добавил Феофилакт. – А я все думал, почему твой дед Василий[208] так сильно хотел получить скипетр[209] власти Аршакидов?

Я подозреваю, что дело не просто в жалкой палке, полученной от архонта Багреванда[210]. Если мои подозрения верны, это было затеяно из-за парфянского наследства. Если бы Ашот[211] признал базилевса Василия приемником Великих царей Парфии[212], то Василий формально мог бы претендовать на всю территорию Малой и Передней Азии, захваченных войсками Багдадского халифа. И это сработало.

– Да ты прав. Но не совсем. Речь идет не только о парфянском наследстве. Это частность. Речь идет о Золотом троне Владыки Вселенной, Верховном судье над всеми царствами, созданными реатами Хайками[213] и о Золотом Руне народа куру. Позабытыми истоками.

– Это еще что такое? Я думал, что Золотое Руно – это один из греческих мифов.

– Это то, что привез вместе со скипетром и красными сапогами Владыки вселенной тагавор[214] Ашот. – Я понимаю, что золотой жезл – ценный дар. Но неужели под Золотым Руном ты имеешь ввиду рыжую шкуру барана, наброшенную на трон Соломона в Большом триклине[215] Магнавры Царского дворца[216]?

– Это не просто шкура. Как я уже говорил, по старым традициям солнцепоклонников, глава общины – это еще Пир, Верховный жрец. Поэтому он хранит руно золотистого барашка – «хьрка», которую в народе куриалов почитают, как символ божественной благодати Хварр – Солнца. И, конечно же, все цари стремились завладеть Руном, чтобы наглядно показать своим оппонентам, что они владеют не только царской властью, но и жреческой. – Опять языческая блевотина. Ересь. Тьфу, – сплюнул патриарх.

– Это я и имел в виду, когда говорил, что многовековые обычаи так сильно вошли в кровь и плоть людей, что порой трудно понять их истоки. Ты чаще, чем позволительно духовному лицу, посещаешь стадион. – Константин махнул рукой на попытавшегося протестовать Феофилакта. – Речь сейчас не об этом. – Как только Феофилакт угомонился, базилевс продолжил: – Наверняка, ты там наблюдал, как наши архонты братья Фока – Никифор и Лев, а с ними вместе и наследник Роман, частенько носятся верхом. И при этом стараются выхватить друг у друга шкуру барашка? А что происходит в горных поселках, аулах? То же самое. Молодые парни, соревнуясь между собой, бегают, как архары, от аула к аулу. С той же шкурой. Сейчас это игра. Но как часто мы задумываемся над ее древним смыслом? То, что сейчас игра, раньше оборачивалось в нешуточные войны. Со времен аргонавтов все претенденты на трон стремились похитить в горах, у пастухов солнцепоклонников из народа куру, шкуру золотистого барашка – Хварно, Золотое Руно. – Ну, с Руном более или менее понятно, – вздохнул патриарх. – Но не хочешь ли ты сказать, что и золотой жезл имеет свой скрытый смысл?

– Разумеется, – улыбнулся Константин. – Золотой жезл или скипетр – это подобие того оружия, которым владели потомки богов. Так же, как и красная обувь, символизирующая земледельческие общины, на которых держится Владыка. Все эти атрибуты власти придумали потомки легендарного Диметра[217], праотца земледельцев и его брата пастуха Гисанэя[218]. И владеющий ими обладал правом Верховного арбитра над всеми народами. С незапамятных времен ведется соревнование за обладание как Хварно, так и скипера Владыки, за право обладания и жреческой и судейской властью. А местоблюстителем, Владыки и поныне является тагавор Арийстана[219].– Но Ашот не был тагавором Арийстана, когда привез скипетр Василию, – хитро прищурился Феофилакт.

– Молодец, заметил, – похвалил Константин Феофилакта. – В этом и состоял план Василия. Еще задолго до того времени католикос[220] и князья из разных областей Армении организовали собрание и решили выйти из состава Арабского халифата. Они просили халифа Аль-Мутамида[221] признать Ашота независимым царём. Больше десяти лет тянулся этот вопрос.

И тогда Василий решил вмешаться и предложил Багратиду компромисс. Ашот должен был вручить ему скипетр Владыки Вселенной, а за это Василий обещал помочь ему стать тагавором возрожденного Арийстана. О том, что телега была впряжена впереди лошади, со временем никто бы и не вспомнил. – Хм, – хмыкнул Феофилакт.

– Для согласования действий к Ашоту отправился с дарами евнух Никита, – продолжал Константин. – И как видишь все получилось. Василий стал Владыкой Вселенной, а Ашот стал тагавором Ширакского царства в Карсе, т. е. возрожденного Арийстана. – А что же, этот самый Золотой трон Владыки Вселенной? Он где-то существует? – Феофилакт презрительно скривил губы. – Если бы существовал подобный, его давно бы приволокли в Константинополь.

– Незачем, – рассмеялся Константин. – Зачем тащить то, что и так есть в каждом храме?

– ??? – Константин прочитал недоумение на лице патриарха, что заставило его еще больше развеселиться. Когда он вдоволь насладился своим маленьким триумфом, то рассказал:

– Видишь ли, если вспомнить о древних языках, то, как я уже упоминал «ал» – это золотой, а «таш» на скифских языках обозначает камень. Таким образом, Золотой камень можно отождествить с Золотым троном. Что на языке Скифов звучит как алтарь. Согласись, что незачем тащить какой-то алтарь в Константинополь, если он и так есть в каждом храме Царского города.

– Да-а, я не думал об этом, – нисколько не обидевшись на Константина, задумчиво произнес патриарх.

– Если верить поэмам, еще легендарный богоборец Кей Кавус[222], стремился овладеть Алтарем Солнца. Но за дерзость Бог покарал его. По слухам, этот Золотой трон и сейчас стоит где-то в центре Кавказских Альп. Но это, скорее всего очередной символ. Потому что стратиг Мерван Глухой, ставший позже последним халифом Омейядов[223] из Дамаска, долго воевал с каганом[224] хазар за обладание этим артефактом. И, в конце концов, разбил хазар по обе стороны гор. Но Золотого трона он там так и не нашел.

– Наверняка, ему попадались алтари в языческих храмах. Только он, как и я, не увидел тождества между Золотым троном и обычным алтарем, – констатировал Феофилакт. – Ни это ли блестящее доказательство того, что Алтарь Солнца такой же блеф, как и вся прочая языческая ересь? – Может быть. Во всяком случае, мой дед не стал завоевывать горные твердыни ради всевластия. Тагавор всех армян и куриалов является местоблюстителем и хранителем скипетра владыки Вселенной. Именно в Арийстане, в ее области Тарон, когда-то стояли огромные идолы Деметра и Гисанэя. Так, что передав скипетр и руно моему деду, ишханац ишхан Ашот I Багратуниюридически закрепил за ним древнее право быть Владыкой и судьей над всеми царствами мира.

– Мне теперь становиться понятным старинное выражение: «Сломать свой скипетр – потерять трон», – усмехнувшись, заметил Феофилакт.

– Я еще не сломал скипетр, но трон подо мною уже зашатался, – пошутил и перевел разговор на более актуальную тему Константин. – Эмираты агарянского халифата сейчас в Арийстане, Каппадокии и Сирии. Там, где находится богатейшие порты и древние города, цветущие сады и плодородные земли. Лакомый кусок для любого царя. Наши кратковременные успехи в Азии закончились сокрушительным поражением от эмира[225] Хамвдана[226].

– Ты говоришь о сражении при Марате в Сирии? – Догадался Феофилакт. – Да ужасное поражение. Я навестил магистра[227] Варду[228] в его особняке. У него на лице страшная рана. Но еще страшней рана у него на сердце, ведь его старший сын Константин оказался в плену у агарян. Что ты намерен предпринять в этой ситуации?

Константин задумался и стал рассуждать:

– Магистр Варда Фока постарел. Ему уже тяжело командовать схолами[229]. Я, пожалуй, дам ему отставку. Пусть лечится и отдыхает дома. Но было бы неразумно лишать архонтов Азии права на месть. И тут интересы империи, и интересы семьи Фока совпадают. Его средний сын Никифор показал себя как амбициозный и умелый друнгарий, выдающийся стратиг фемы Анатолика. Что скажешь, Феофилакт?

– Я не видел его в сражении, но знаю, что он исправно ходит в церковь и причащается. К тому же он щедр на пожертвования монастырям.

– Богобоязненный военный, – резюмировал Константин. – То, что нужно. Из таких стратигов получаются самые лучшие доместики схол, главнокомандующие. Так как основное внимание в будущей компании надо уделить отвоеванию плодородных земель Азии, я назначу Никифора доместиком схол Византии вместо отца. И возведу его в магистры. А младшего сына Варды Льва поставлю на место стратига фемы Каппадокия[230].– Это разумно. Братья Никифор и Лев смогут на равных сойтись с эмиром Хамвданом.

– Да, военные силы в наших азиатских провинциях будут сбалансированы. Но вот чтобы добиться перевеса, надо будет искать себе новых союзников. Например, активней привлекать к союзу с Византией норманнов Тартарии. Твой отец, Роман, уже делал такую попытку. И не безуспешно, – заметил Константин.

– Это ты о чем? – Феофилакт приподнял бровь.

– О захвате Русами эмирата Барда[231] в Кавказской Албании[232], – напомнил Константин и стал рассказывать более обстоятельно. – Роман Лакапин в своей азиатской политике сделал ставку на другую семью местных архонтов – Куркуасов. Назначенный им доместиком схол Иоанн Куркуас Старый[233] с сыном Романом и двоюродным братом Феофилом, стратигом фемы Халдеи[234] передвинули границы Византии далеко на восток. За двадцать два года они отбили у халифата более тысячи городов и крепостей. Но Двин[235] взять не смогли. И дело не в том, что у них не хватило умения, а в том, что они тогда столкнулись с двойными стандартами в политике Ашота[236], сына тагавора Смбата[237]. А началось все с того, что два Ашота стали претендовать на царское место в Шираке. Ашот, сын Смбата и его двоюродный брат Ашот, сын Шапуха. Я тогда встал на сторону Ашота, сына Смбата, прозванному позже Железным. И даже отправил в 915 году друнгария Млеха, чтобы византийские отряды помогли, утвердиться ему царем Ширака в Карсе. Тогда же, по моей убедительной просьбе архонт Вирка[238] Аденарсе[239] возложил корону на голову Ашота. Ведь по древнему обычаю нахарары[240] Гугарка[241] являются местоблюстителями владык Арийстана. Наместник халифа в Закавказье, в Армянском эмирате арабов, находился тогда в городе Барда. И предпочитал войне торговлю. Поэтому, Ашот, сын Шапуха, заручился для себя поддержкой другого государя – Юсуфа[242], эмира эмиров и наместника Атрпатакана[243]. Но Юсуф не посмел развязать войну с Византией из-за Вирка и Ширака. Тогда он поставил второго Ашота царем в Двине, хотя тот юридически входил в эмират аль-Арминию, Закавказскую провинцию халифата.

Вот так и получилось, что один Ашот стал царем в Карсе, а другой в Двине. Практически все вернулось к границам, по которым еще в 4 веке от Рождества Христова царства Великой Армении поделили[244] между собой Римская и Персидская империи. Но когда базилевс Роман Лакапин, совершенно справедливо полагаясь на благодарность и союзническую помощь со стороны Ашота Железного, думал, что сможет провести ромейские войска через территорию восточной Армении к Гурганскому морю, его ожидало разочарование. Оба Ашота внезапно помирились и объединились. Они приняли приглашение эмира Сбука[245], который к тому времени сменил попавшего в опалу Юсуфа. Вот их объединенное войско и встало стеной на пути друнгария Куркуаса Старого возле Двина. – И ты знаешь, почему Ашот поступил так вероломно? – Феофилакт поджал губы. – Готов поспорить, что тут не обошлось без влияния еретических сект тондракийцев[246] и павликиан, ненавидящих христиан Византии.

– Конечно. Это очевидно. Но не только, – объяснил Константин[247]. – Ашот свои интересы поставил выше союзного договора с Византией. Благодаря своему предательству, он объединил царства Карса и Двина в единое. И вынудил халифа признать его властителем объединенных царств, с титулом «царь царей», шахиншах Ширака.

– И мой отец спустил это Ашоту с рук?

– Твой отец поступил так же, как в свое время фараон Эхнатон. Лакапин плюнул тогда на обоих Ашотов. Не было смысла договариваться с тондракийскими сепаратистами, которые предпочли союзу с христианами союз с мусульманами.

Он стал планировать восточную компанию севернее Армении. Через Кавказскую Албанию. Чтобы достичь победы в регионе, он привлек третью силу, которая не имела своего интереса в Закавказье. Базилевс, ни много ни мало, отправил войско наемников с севера захватить Барда – ключ к Закавказской провинции Арабского халифата. Города, где находилась резиденция самого наместника. И норманны прекрасно справились с поставленной задачей.

Тайное перемещение викингов по водным путям Закавказья обеспечивали византийские федераты: царь Вирка Ашот сын Аданарсе и царь Абхазии Константин из Кутатиси[248]. Сначала норманны поднялись на лодках по Фасису[249]. Потом перетащили лодки через перевал и спустились по Куре. Глубокой ночью миновали Тпхисский эмират[250] и под утро вошли в протоку, ведущую к городу. Затем внезапным налетом с воды, захватили столицу провинции.

По замыслу Романа, пока норманны удерживали Барда, к ним должно было подойти подкрепление с запада. По левобережью Куры – союзнические войска абхазов. По правобережью – объединенное войско ромеев и Картлов Вирка. – Да, если бы планам моего отца суждено было осуществиться! Если бы не дворцовый переворот в Константинополе, – мечтательно произнес патриарх. – Наши легионеры уже мыли бы ноги в Гирканском море. – Возможно, возможно… – согласился Константин. – К сожалению не все его сыновья обладали царскими достоинствами. Ни чета тебе и Василию. Но мы-то с тобой и паракимоменом, главой синклита, сможем продолжать осуществлять его планы. Я не могу пока задумывать боевые действия на востоке, в сторону Гирканского моря. Зато с такими друнгариями, как Никифор и Лев, мы сможем вернуть Византии юг Малой Азии, Сирию и, возможно даже, остров Кипр.

– Можешь всецело рассчитывать на меня и поддержку Церкви, – заверил Константина Феофилакт.

– Что ж, так тому и быть, – заключил Константин и хлопнул в ладоши, привлекая внимание палатина[251]. – Вызвать ко мне паракимомена, асикрита[252] и препозита[253] – распорядителя дворцовых церемоний.

Один из палатинов согнулся в поясном поклоне и, пятясь, удалился выполнять приказание базилевса.

По случаю нового назначения и скорого убытия в Амориум, центральный город фемы Анатолик, в доме принадлежащем фамилии Фока был устроен торжественный прием. В неформальной обстановке семья Фока придерживалась свободных греческих обычаев. Мужчины и женщины собирались для общения в парке и садах, окружающих поместье. Хотя позже, придерживаясь этикета, рассаживались за Пиршественные столы в разных палатах, по отдельности. Собралось много гостей. Дворец и парковая территория были освещены тысячью свечей. Огни сверкали, отражаясь в каплях фонтанов и драгоценных камнях, в украшениях присутствующих женщин. Да и многие из присутствующих мужчин не пренебрегали массивными кольцами на пальцах, золотыми цепями на груди и вышивкой жемчугами. Гости ходили кучками, общались. Повсюду стояли столики с прохладительными напитками, восточными сладостями и фруктами. Обслуживающие их слуги следили, чтобы бокалы гостей были наполнены. В портике играли музыканты.

Слышались приглушенные смешки и взрывы хохота.

– Говорят, в Андалузии сарацины построили фабрику для производства бумаги? – Спрашивал один.

– Шелк и кожа надежнее, а папирус дешевле, – отвечал другой. – Думаю, у бумаги нет будущего.

– Никифор! Расскажи, как ты проткнул эрманского рыцаря, – выкрикнул кто-то.

– Расскажи, расскажи! – раздались еще выкрики. Магистра обступили любопытные.

Никифор слегка смутился.

– Да ничего особенного. Во дворе у герцога я случайно наступил на ногу одному швабскому хлыщу. И он тут же вознамерился дать мне пощечину. – Да ну? И что же ты? – Загалдели слушатели.

– Мне показалось все это нелепым. Просто какой-то гибрид баронской спеси с Кодексом чести нарта.

– Да не про это. Что с пощечиной? Он ударил тебя? И ты стерпел это? Расскажи! Расскажи! – Стали уговаривать его со всех сторон.

– Я же сказал, что он только вознамерился… – Никифор посмотрел на затаивших дыхание слушателей. – Но не успел. Я сломал ему руку.

Дамы шумно выдохнули: – Ах! Ох! Следом за ними мужская половина загоготала и зашумела. – Но ты же с кем-то сражался! Неужели с тем, кому сломал руку? – Допытывался какой-то любопытный.

– Нет, того я больше не видел, небрежно, – с ленцой в голосе ответил Никифор. – Его товарищ прислал мне секунданта. Так сказать, вызвал меня на рыцарский поединок по всем их правилам.

– Ну и что? Тяжко тебе пришлось? Говорят, они одеваются в железо с ног до головы!

– Да нет. Ничего сложного, – махнул рукой Никифор. – Когда этот шут напялил на себя все свое железо, я заметил, что ему двигаться в нем было весьма затруднительно. – Никифор хитро сощурился и сделал паузу, давая слушателям подумать над этим. – И вот мы понеслись навстречу друг другу. А когда мы поравнялись, я слегка отклонил корпус, пропуская его копье мимо себя. Одновременно я привстал на стременах и ударил его копьем поверх щита. Мне даже не пришлось сильно бить. Он сам нанизался на него, как перепелка на шампур.

– Браво магистру Никифору! – Гости поднимали заздравные бокалы в честь Никифора. – Слава доместику схол Востока! Да пребудут с тобой твои победы! На приеме был и двоюродный брат Никифора со стороны матери, несносный Ван из семейства Куркуасов. За свой маленький рост прозванный Цимисхием, что в переводе с армянского звучало, как Туфелька. Семейство Куркуасов – род земельных магнатов, живших возле Трабзона[254] в Цанике, дало государству немало выдающихся полководцев. Выходцы из этого рода традиционно занимали место стратигов в прибрежных фемах Армениак и Халдия. Его дядя магистр и доместик схол после свержения Романа Лакапина попал в опалу, но стараниями Варды Фоки, отца Никифора, Куркуасы вновь заняли подобающее место при дворе басилевса Константина Багрянородного. Не склоняющийся ни перед какими авторитетами, агрессивный, импульсивный Цимисхий уже выказал себя как блестящий военачальник. Он в свои тридцать был назначен стратигом Халдии. Его геройская душа была бесстрашна и отличалась поразительной для такого маленького тела отвагой. Лицо он имел белое, здорового цвета, глаза голубые, взгляд острый, нос тонкий, соразмерный. Борода была вверху рыжая, правильной формы и не подстриженная. Он был роста малого, но с широкой грудью и спиной. В нем таилась гигантская сила, руки обладали ловкостью и непреодолимой мощью. Он один без боязни нападал на целый отряд и, перебив множество врагов, с быстротой птицы возвращался к своему войску, целый и невредимый. Недостатком его была привычка сверх меры напиваться на пирах. Жадный до телесных наслаждений он не оставался надолго ни с одной женщиной. За ним струился шлейф из разбитых дамских сердец и мужских могил.

– Ной, тебе давно пора жениться, племянник, – увещевал Цимисхия Никифор. – Настоящая женщина вдвое уменьшает печаль. И вдвое увеличивает радость. – Никифору казалось, что он рассказывает о поэзии глухому.

– Наоборот! Если тебя интересует мое мнение, я скажу тебе, что женщины увеличивают горе в два раза и разбивают радость пополам. Да и зачем покупать овцу, если тебе нужна от нее только шерсть? – Парировал несносный Ван.

Прожженный ловелас, Цимисхий сразу же выделил в толпе новые, незнакомые лица. Женщины из провинции показались ему легкой добычей. Видя, что наследник Роман не отходит от девицы Анастасии, Цимисхий решил быстрым напором, сорвать победу над другой провинциалкой, ее матерью, которая, впрочем, выглядела ненамного старше своей дочери. – Ба, так это и есть госпожа Цира, о которой мне столько рассказывал Никифор? – Ван устремился в атаку. – Позволь представиться, Иоанн Куркуас. Говорят, что ты чудно играешь на сцене? Твоя красота достойна поклонения царей. А твой муж, кажется, трактирщик? Неужели ты целыми днями помогаешь ему по кухне. Но вот, наконец, ты вырвалась на волю. Такой цветок нельзя держать в трактире. Я тебе покажу, как развлекаются в столице. Мы с тобой посетим ювелирные ряды. Какие украшения ты предпочитаешь? Сапфиры или жемчуг? Нет, я думаю изумруды. Они такие же зеленые как твои глаза…

И так болтая без умолку, не давая ошеломленной собеседнице вставить слово, Ван мимоходом обхватив Циру за талию, непринужденно повел ее в затемненный угол парка.

– Роман, кто этот господин? И куда он повел Циру? – Настя заметила, как Цимисхий бесцеремонно повел куда-то ее мать.

– Не беспокойся, Анастасе. Это Ван Цимисхий, родственник Никифора. Ничего плохого он твоей матери не сделает. Да и она достаточно взрослая женщина, что бы постоять за себя.

– У него неприятный взгляд. Наглый и бесцеремонный, – вынесла вердикт Настя.

Заведя Циру в уединенную беседку, Цимисхий, не переставая говорить, перешел от слов к делу и начал задирать юбки. Внезапно речь его прервалась, глаза остекленели. Он застыл не в силах пошевелиться. Это Цира быстро надавила Цимисхию на известные ей точки на его теле. Потом Цира склонилась над обездвиженным Цимисхием и, глядя ему в глаза, тихо и внятно заговорила:

– Ван, я давно не юная дева, а ты не дикий Мусафарид. Но поскольку в твоих жилах течет кровь куриалов, ты поймешь меня быстрее. Там где я выросла, многие девочки хайков и сейчас учатся при храмах Анахит и Сандарапет[255]. Получая и передавая древние ведические знания. Вспомни и ты Великую Мать Зимы и Вечного Сна. Она не только дает жизнь, но и отнимает. И отправляет души в преисподнюю, в царство Змея Ажи-Дахаки. А теперь слушай меня и внимай! Я, дочь Великой матери, предрекаю тебе: отправляйся с Никифором в Анатолик. Там тебя ждет военная слава. Если же ослушаешься – умрешь без славы и с позором, что для тебя хуже смерти. Сейчас я уйду, а ты посидишь, а через некоторое время вернешься в зал и объявишь о своем решении, – с этими словами Цира снова надавила на невидимые точки на теле Цимисхия, потом выпрямилась, резко развернулась и, не оглядываясь, ушла.

– Ну, вот видишь, цела и невредима, – сказал Роман Насте, показывая на Циру, которая, как ни в чем не бывало присоединилась к группе судачащих дам.

Через некоторое время в зал вошел и Цимисхий. Он был бледен. Не глядя по сторонам, он подошел прямо к Никифору.

– Уважаемый магистр! А не найдется ли местечка в твоем легионе и для меня? – Слегка ерничая, обратился он к Никифору.

– Ван! Ты меня изумляешь! – Никифор был несколько озадачен. – Когда я предлагал тебе ехать со мной, ты категорически отнекивался, не желая покидать Царский город. Теперь ты сам просишься! А как же твои актрисы и светские дамы, которые не переживут разлуки с тобой? – Теперь усмехался Никифор. – В городе станет скучно без твоих скандальных похождений.

– Что-то засиделся я в городе, Никифор. Душа жаждет славы на полях сражений! Кстати, говорят, что в провинциях, актрисы гораздо талантливее. – Цимисхий бросил косой взгляд в сторону Циры.

На следующий день Никифор и Цимисхий отправились в Амориум.

Прошла неделя. Анастасия была зачислена в дворцовую школу, как и обещал патрикий Василий. Цира засобиралась домой.

– Анастасия, неспокойно мне. По-моему, ты думаешь не об учебе, а больше об увеселительных заведениях большого города. Ты как мотылек, вьющийся над пламенем. Да еще и наследник Роман таскается за тобой.

– Мама, мы с Романом дружим. И с ним интересно. Все цари и вельможи рады принять его в своем доме. В театрах и на ипподроме – у него везде свои ложи. Мне не приходится ни за что платить. Имея таких друзей, как Роман, не говоря о Василии и Никифоре, в столице можно добиться многого. И у меня есть неплохие шансы сделать карьеру в Царском городе.

– Кого ты обманываешь? Плата может оказаться слишком велика, – продолжала настаивать Цира. – Я же вижу, что ты и наследник каждый день ищете повод встретиться и уединится. У вас ничего не получится. Слишком большая пропасть разделяет вас.

– Мама! Мне уже 13 лет! Я уже взрослая и это моя жизнь. И я хочу прожить ее по-своему! А может я влюблена? Мне от него ничего не надо, – сбивчиво оправдывалась Настя. – И нам никто не нужен. Константинополь – город огромных возможностей. А вокруг столько интересного. И жизнь здесь кипит. – Сейчас ничего не нужно! А когда добившись своего, он выбросит тебя, как ненужную вещь, куда ты придешь? К отцу с матерью. А если в подоле принесешь ребенка? Кто тебя возьмет порченную?

– Да лучше мне сразу умереть, но и как прежде жить я не в силах, – разрыдалась Настя.

Цира обняла дочь за плечи. – Что ж, каждый волен пройти тот путь, какой выбирает, – стала успокаивать дочь Цира. – Это твой выбор. И я не стану более тебя вразумлять. Доводы разума бессильны, там, где дала всходы первая любовь да еще, сияя, манят огни большого города. Я уезжаю, оставляя тебя наедине с твоей судьбой. Но в день разлуки, я должна поведать тебе, дочь моя, тайну твоего рождения. – Цира замолчала, как будто что-то припоминая. Потом решившись, твердо сказала: – Знай же, что Алан не родной отец тебе.

– Как? – Глаза Насти стали круглыми и слезы мгновенно просохли на ее лице.

– Конечно, Алан любит тебя, как свою родную дочь. И может даже больше, чем родных сыновей. Но все-таки твой родной отец – сын шаха Дайлама[256] Марзубан Мусафарид[257], – печально сказала Цира. Ее глаза затуманились и в их уголках сверкнули слезы. – Это произошло случайно, когда я с группой танцовщиц-вардзак и музыкантов-гусанов зарабатывали представлениями. В тот день мы выступали в столичном городе Барда, что на реке Тертер[258] в Карабахской долине. Столица закавказской провинции халифата этот богатый город уступал ну разве, что Табризу[259]. Основа его богатства – производимый тут шелк, который не уступал по качеству, ввозимому из Чины[260]. Барда сверкал первой жемчужиной во всем северо-восточном Иране. Марзубан был в гостях у эмира Барда, наместника закавказской провинции багдадского халифата. Вероятно, уговаривал того примкнуть к союзу дейлемитов[261]. Наместник халифа, чтобы ублажить грозного гостя, позвал танцовщиц-вардзак с гусанами. Но не учел эмир, что дейлемит – воин, взращенный в суровых горах, который за свою жизнь мало сталкивался с высоким искусством вардзак. Я играла сцену «страсть Шамирам», из пьесы Арам и Шамирам. Видя мое выступление, он как будто взбесился. Всепоглощающая похоть заслонила его разум. Он грубо схватил меня в охапку и разбросал всех, кто пытался его остановить. Рыча, как дикий зверь, он заперся в башне и овладел мной, пока я была в беспамятстве. Когда разум вновь вернулся к нему, он трезво взглянул на то, что сделал. И осознал, что совершил поступок недостойный, позорный. Стыд охватил его. Не говоря ни слова, он вскочил на коня и умчался в Дайлам. Наместник постарался щедрой платой мне сгладить этот казус. Через положенный срок родилась ты. Пастушья семья в горах, недалеко от города, была добра ко мне. За небольшую плату я оставляла тебя у них под присмотром. Сама же продолжала выступать в городе. Ведь теперь мне надо было прокормить нас двоих. И так продолжалось, пока эмир Марзубан не захватил всю Карабахскую долину. – Цира замолчала, вспоминая те далекие, тревожные дни. Анастасия слушала с широко раскрытыми глазами и не перебивала. – А почему дядя Кахраман не помог? – Спросила Анастасия.

– У мужчин свои дела. Брат долгое время ничего не знал обо мне. Он был в походе где-то далеко, в России[262]. В составе братовщины из вольной Хоранты. Но мы договорились встретиться в окрестностях Барда. И я ожидала его возвращения. – Цира снова замолчала. Анастасия видела, как тяжело матери вспоминать о тех далеких днях.

– А тем временем арабский наместник раскрыл ворота столицы провинции, перед дейлемитами без боя, – продолжила свой рассказ Цира. – Сразу же люди Мусафарида стали разыскивать меня. Ведь я была его позором. Живым напоминанием о его слабости, недостойной великого завоевателя. Что мне оставалось делать? Только бежать и скрыться. Но уйти из города не удалось. Стражники выследили меня, схватили и бросили в тюремную камеру. На мое счастье, в то время Марзубана не было в городе. Мне оставалось только молиться и уповать на волю Божью. И Бог услышал мои молитвы. На город внезапно нагрянули ромейские наемники – казары. Среди них был и Кахраман. Казары прихлопнули дейлемитов, чувствующих себя хозяевами в завоеванном городе, как мух. Они сразу же освободили всех пленников. Так я и познакомилась со своим будущим мужем – отцом моих сыновей. Братство Журавлей, так называли себя воины отряда, в котором находился Алан. – Цира улыбнулась. В уголках ее глаз блеснула влага.

– А что же эмир Марзубан? Разве он не пытался отвоевать город? – Марзубан несколько раз пытался выбить казар из города, но тщетно. Горстка воинов удерживала Барда, насмехаясь над ним. Представляешь, в каком он был бешенстве? Потом все пошло наперекосяк. Сначала ромеи предали и бросили казар на произвол судьбы. Потом, в результате подлого предательства, зерно из которого казары варили кашу, было заражено грибами красной спорыньи[263]. В крепости началась эпидемия. Я догадалась и предупредила Алана, но было слишком поздно. Многие воины уже умерли. Не было больше смысла оборонять никому не нужный, мертвый город. Оставшиеся в живых ночью покинули Барда и ушли на ладьях, в сторону Хоранты. Туда, где расположились передовые отряды абхазов и кахов, отвоевавших половину Эрети у арабского халифата. И тут на берегу реки оставшиеся в живых казары сожгли свои корабли. Враги не осмелились преследовать их на левобережье Куры. Казар, в том числе и воинов из отряда Алана, укрыли у себя аланы-кахи из Гогарены. Там многие из них долгое время лечились.

А потом пути казар разошлись. Некоторые из них так и остались жить в верховьях Алазанской долины[264]. А некоторые отправились через Ворота Аланов[265] в город Белого Дива[266], поклониться могилам Великих царей древности[267] и вознести молитвы Небу по случаю благополучного завершения похода. Тогда же твой фактический отец Алан, ради меня оставил братство Журавлей. Мы решили обосноваться здесь, в сердце Византии. Подальше от Марзубана и халифата. На то, что нам удалось собрать, мы приобрели землю и обустроились. Алан стал примерным семьянином и заботился обо мне и детях.

Но все хорошее когда-нибудь кончается. Марзубан за это время стал уже владетелем Атропатены[268], но не забыл обо мне. Его ищейки нашли меня и в Спарте. Это по его поручению Пираты напали на Гитио. Он хочет вернуть себе то, что, по его мнению, ему принадлежит: меня и свою незаконнорожденную дочь – тебя. Ну, а остальное ты сама знаешь. – Почему ты не рассказывала это мне раньше, мама?

– Потому что сейчас ты покидаешь родительское гнездо и отправляешься в самостоятельную жизнь. И сейчас я этому даже рада. Но впереди тебя ждут большие испытания. А ты должна знать, с какой стороны можно ожидать неприятности. Ведь Марзубан знает о тебе. И кто знает, что может прийти в голову этого бешеного волка. Так будь же счастлива, как сможешь. Только любовь поможет тебе справиться с грядущими испытаниями. Помни дочь, жизнь – это театр. И все люди в нем – актеры. Играй свою роль достойно. Но все же помни, что дверь отчего дома для тебя всегда открыта. А если понадобиться помощь – дай только знать. Мы все: и я, и твой отец, и твои братья, и Кахраман – мы все придем тебе на помощь. – Как только Цира закончила говорить, Анастасия бросилась на шею матери. Они долго стояли, молча прижавшись к друг другу, и казалось, что никакая злая сила не сможет навредить им.