Читать книгу Время Феофано - Давид Кизик - Страница 8

Наступил день свадебных церемоний[527]. Почти все собравшиеся сегодня в палате Романа были преимущественно бюрократического сословия. Возглавлял свиту цезаря паракимомен Васили Ноф. Пестрая одежда, но с преобладанием зеленых цветов, придавала компании Романа оживленный вид. Присутствие в одеждах зеленого цвета, подчеркивало их партийную принадлежность. Непримиримые сословия бюрократов и военных, даже на свадебной церемонии неосознанно кучковались возле своих лидеров.

Палатин[528] заглянул в зал:

– Прошу занять места, господа, если вас это не затруднит. Церемония начинается.

Роман отправился на свое место в первом ряду и чуть не споткнулся. Его церемониальный халат был ничуть не легче доспехов и к тому же был менее удобным. Бархат вишневого цвета весь топорщился золотыми вышивками. Жемчуг с драгоценными камнями, в изобилии красовавшиеся на груди, воротнике и по рукавам делало одежды просто неподъемными. А широкий золотой пояс, усыпанный рубинами, сапфирами, аметистами, инкрустированный искусной эмалью, весил куда больше, чем солдатский пояс с мечом, ножнами и кинжалом. На голове его сияла стемма[529] цезаря – обруч чистого золота, украшенный драгоценными камнями и эмалями.

Бронзовые двери палаты бесшумно отворились. Первым в открытые двери вышел палатин, задача которого состояла в том, чтобы указывать – кому и куда идти. Плотный, расшитый золотом бархат халата противно шуршал и поскрипывал, когда Роман медленно двинулся за евнухом. Но едва только процессия вышла из здания. Роман порадовался тяжести своего одеяния. Их встретил холодный осенний ветер. Романа подвели к огненно рыжему жеребцу, символизирующего своим окрасом алый цвет осеннего солнца. Василий и остальные сопровождающие из свиты Романа сели верхом на коней вороной масти. Это символизировало их бесконечную преданность цезарю.

Когда верховые заняли свои места, конная колонна шагом выступила из дворцового комплекса по направлению к Собору Юстиниана Ринотмета[530], иначе называемый Собором Святой Софии. От самого дворца вдоль дороги цепью стояла императорская гвардия, сдерживающая толпы плебса, которые вышли поглазеть на церемонию и поприветствовать Романа. За толпой, в тени улочек можно было заметить городских стражников равдухов, готовых в случае надобности пресечь беспорядки.

Перед гвардейцами через небольшие интервалы стояли палатины с мешками наполненными фигами и орехами. При приближении колонны они начинали забрасывать содержимым из мешков горожан стоящих за цепью гвардейцев.

В это же время с другого конца города из ворот дворцового комплекса семейства Фока выдвинулась другая кавалькада. Впереди в парадной военной форме на вороном коне ехал сам магистр Никифор. На правах брата он сопровождал невесту к месту венчания. Рядом с ним на белой лошади, символизирующей серебристый цвет луны, ехала Анастасия. Просторные церемониальные одеяния еще скрывали ее состояние. Платье Анастасии, сшитое из мягкого белого шелка, пронизанное серебряными нитями, украшенное белоснежными кружевами у запястий, казалось, было соткано из лунного, света. Серебряная стемма архонтессы на голове подчеркивала ее красивые каштановые волосы.

Дочери Константина Зоя, Феодора и Агафа не посчитали возможным для себя быть среди подруг невесты, поэтому «подруг» пришлось спешно собирать среди дочерей вельмож. Среди них Анастасия выделила Марию Склирину, дочь архонта Фотиноса, которому принадлежали обширные земельные владения на восточных окраинах Малой Азии. Девушки сразу же подружилась. И Мария стала во главе «подруг», которые тоже ехали на белых лошадях и сразу за Анастасией. Замыкали колонну Никифора военные идинаты – представители землевладельческой знати. Тут были и одетый более светски, чем его брат Лев Фока, и Варда Склир, брат Марии Склирины.

Иоанн Куркуас, по прозвищу Цимисхий, одел поверх шелковых одеяний свою горящую на солнце кирасу. Никакого головного убора он не носил, открывая на обозрение копну длинных, пышных рыжих волос. Ван намывал их лимонной водой, пока они не встопорщились, как львиная грива.

Здесь были и архонты Багратиды из провинции Тао-Кларджети, иначе называемой Верхней Иверией. Возглавлял их Смбат курапалат и царь Картлов из Артануджи. Хотя титул начальника охраны царского дворца был скорее данью традиции, чем его непосредственной обязанностью. Все потому, что храбрые горцы из Тайка[531] и Гугарка по-прежнему составляли большинство гвардейцев дворцовой стражи. Смбат был одет в персидский шелковый халат. Голову его венчал тюрбан, какой носили в халифате.

Рядом по-родственному ехали представители рода Торников. И выросшие в Византии братья Лев с Николаеми ишхан[532] Тарона танутер[533] Ашот.

В одежде свиты невесты преобладали синие и голубые тона, что подчеркивало принадлежность сопровождающих к партии военных. Под ними были гнедые кони. Первой на храмовую площадь вышла кавалькада жениха. По команде препозита[534] Роман и его свита спешились. Подбежавшие палатины перехватили коней под узду и быстро увели их с площади в сторону конюшен располагавшиеся позади храма.

Удостоверившись, что все стоят на своих местах, препозит Иосиф протрубил в дудку. Евнух палатин величаво и торжественно поплыл вперед, задавая скорость остальным. Под приветственные крики толпы жених и его свита направились в сторону распахнутых ворот Святой Софии.

Великолепные барельефы этих ворот были свидетелями бесчисленных торжеств. Венчания на царство и свадебные церемонии. Такой неуклюжий снаружи, храм был настолько светлым, изящным и пропорциональным внутри, что выглядел почти невесомым. Он поражал воображение. Внутри храм по случаю торжества был освещен тысячью свечей. Роман бывал здесь не раз. Но торжественная обстановка, сотни глаз следящих за каждым его движением заворожили его так, что он на миг остановился.

В центре размещалась круглая площадка для молящихся, над ней невесомо парил купол, а вокруг, как в амфитеатре, стояли скамьи. Сразу бросалось в глаза, что мастера имперской столицы обладали куда большими возможностями, по сравнению с провинциалами, чтобы украсить свое творение. Невозможно было даже представить, какие суммы были затрачены на создание этого чуда.

Скамьи Великого храма делались не из прочного, но скромного орехового дерева, а из светлого дуба. Навощенные и отполированные до блеска, они были инкрустированы черным деревом, слоновой костью, сандалом, самоцветами и жемчугом. Позолота и серебро отражались в полированном дереве и металле, отблески драгоценностей мелькали в самых дальних его уголках.

Перед центральным алтарем стояла кафедра патриарха, облицованная искусно вырезанными целыми панелями слоновой кости. Детали рельефа были столь искусно вырезаны, что казались чудом.

Несмотря на обилие сокровищ, собранных в храме, главным его чудом все-таки оставалось умелое архитектурное решение. Колонны, облицованные чудесным моховым агатом, были просто изумительны по своей красоте. Стены храма воссоздавали небеса, подражая краскам восхода и заката на востоке и западе. Иллюзия эта достигалась использованием красного камня разных оттенков, который постепенно сливался с белым мрамором и бирюзой, покрывавшими северную и южную стены до самого основания.

Колонны, стены, арки, малые купола – все это вело взгляд к одному – к великому куполу, который сам по себе казался чем-то волшебным. Казалось, он лежит лишь на ярких столбах солнечного света, струившегося из больших окон храма. Мягкий поток солнечного света струился сквозь мозаичные витражи арочных окон, делавшие сам купол почти невесомым. Казалось, он парит в воздухе над Собором. Свет отражался от золотой и серебряной фольги, сверкал на плитах пола, покрытых мозаикой и золотом. С трудом верилось и в то, что великолепный купол имеет невероятный вес. Его легче было бы представлять в виде некоего большого мыльного пузыря, так деликатно соединенного с храмом, что легкий ветерок мог унести его и оставить святыню открытой. Игра света в куполе создавалась мириадами покрытых золотом стекол. Это был символ Солнца в его полной силе. Небесного светила достигшего зенита. Это подвижное, переливающееся золотое поле окружало громадное изображение Христа, который смотрел с высоты на свою паству. Удлиненное бородатое лицо со спокойным, но строгим взглядом, он точно пронзал собравшихся внизу. Эти всевидящие глаза, казалось, заглядывали прямо в глубину души.

Стоя под этим божественным взором, человек ощущал всю тленность бытия. Все человеческие деяния были записаны в «книзе животней», которую Христос держал в левой руке. «Великий судия. Будет ли он милосерден ко мне?» – так думал всякий находящийся в Соборе.

На полпути к восточной стене находилась большая ниша – ложа, куда имела доступ только императорская семья. Чудесный занавес из ткани, похожей на газ и расшитый тонким бисером, позволял базилевсу и его окружению видеть все, оставаясь невидимыми для посторонних глаз. Но сейчас занавес был отброшен. Все могли лицезреть Багрянородного царя царей и его августейшую супругу.

Константин Багрянородный был облачен в желтый, шитый золотом шелковый халат, еще более великолепный, чем у Романа. Только острые носки пурпурных сапог выглядывали из-под покрытой драгоценностями оторочки. На голове сверкала золотая императорская стемма, украшенная драгоценными камнями и эмалями, надетая на шапку с тульей, и увенчанная крестом наверху. По бокам стеммы свисали жемчужные подвески. Дополняя это великолепие, на поясе базилевса висела сабля в разукрашенных каменьями ножнах. Навершие сабли украшал большой рубин.

Слева от императора сидела севаста Елена. У нее была смуглая кожа и черные, как смоль, волосы. Однако круглое лицо василиссы[535] сохраняло доброе выражение. На ней было голубое шелковое платье, расшитое серебром. Жемчуг с драгоценными камнями в изобилии украшал грудь, воротник и рукава севасты. Голову ее украшала серебряная стемма императрицы, украшенная драгоценными камнями и эмалями. По бокам которой свисали жемчужные подвески. Красивые темно-синие глаза Елены излучали покой.

Романне глядя по сторонам проследовал к алтарю. Его сопровождающие заняли скамьи справа от алтаря. Места с левой стороны по традиции занимали женщины.

Едва жених занял свое место, со стороны площади донесся гул. Это подошла кавалькада невесты. Все повторилось по уже отработанному сценарию. Палатины быстро увели лошадей. Спешившиеся под суровым взором препозита Иосифа начали выстраиваться в колонну. Палатин евнух подойдя к Анастасии негромко, но внятно произнес:

– Сюда, пожалуйста. Делайте, как на репетиции, и все пойдет как по маслу, – добавил он ободряюще. Анастасия кивнула в ответ. Хорошая актриса – она и здесь играла свою роль.

– И тут театр, – проворчал Никифор.

– Вся жизнь – игра, – вторил ему Цимисхий.

Препозит огляделся, желая убедиться, что вся компания заняла надлежащие места и протрубил. Палатин величаво начал движение вперед, задавая скорость остальным.

Войдя в храм, колонна распалась. Подруги невесты заняли отведенные места слева, а сопровождающие ее мужчины справа.

– Эти бюрократы даже в постель к девчонке затащат скуку, – взглянув на уже сидящих чиновников, произнес Цимисхий. Шутка разрядила обстановку, вокруг заулыбались.

Магистр Никифор подвел невесту к алтарю и, оставив ее там, присоединился к мужской половине сопровождения. Заняв место рядом с Василием Нофом.

Направляясь к Роману, Анастасия улыбнулась и подняла руку, показав браслет с изумрудами, который он когда-то ей подарил. Роман улыбнулся ей в ответ. С того самого дня, как, исполняя волю басилевса, ее закрыли в резиденции патриарха, они не виделись. Анастасия была слегка бледна, но по-прежнему прекрасна.

«Осуждать невозможно»[536], – шепнул Константин Елене, сравнивая Анастасию с прославленной красавицей древности.

Канторы[537] запели:

«Святый Господи, помилуй жениха и невесту! Святой Дух, помилуй их близких! Свят, Трижды Свят, помилуй спутников невесты!»

Неистощимый на выдумки Цимисхий был не в состоянии усидеть на месте больше минуты. Он дерзко разглядывал подруг невесты, посылая в сторону приглянувшихся воздушные поцелуи.

Легкий шепот в храме утих, как только хор монахов-канторов, одетых в черно-белые одеяния появился у алтаря. Звеня колокольчиками, они пели гимн, славящий Христа, подхваченный присутствующими. Толстые стены Великого храма приглушали гул толпы, собравшейся снаружи. Как только последние слова гимна угасли, патриарх Феофилакт, сопровождаемый двумя служками, вошел в храм. Его светлая улыбка разбросала по лицу лучики тонких морщин. При появлении патриарха все встали. Даже император отдал дань уважения духовному Владыке Вселенной.

Патриарх обладал куда более сложным характером, чем могло показаться на первый взгляд. Заняв свое место, Феофилакт как бы отдалился от людей и, казалось, вырос прямо на глазах. Он поднял руки к всемогущему Господу над своей головой и начал молитву, которую повторяли все вокруг:

– Мы благодарим тебя, Христос, Повелитель Правды и Добра, наш великий защитник и покровитель, простирающий свою длань над головами людей и глядящий на них с милосердием. Ты следишь за тем, чтобы Добро всегда побеждало. Пусть же вечно будет длиться твое могущество.

Потом патриарх шагнул вперед, приветствуя жениха и невесту:

– Да благословит этот союз Христос, подобно тому, как Солнце благословляет теплом и светом весь мир, – сказал он. – Присутствующие в храме перекрестились. Патриарх повернулся и повел молодых к алтарю.

Как было отрепетировано заранее, Роман взял правую руку Анастасии в свою левую ладонь, и они коснулись руками алтаря. Полированное серебро под пальцами было холодным. Улыбнувшись, Анастасия сжала руку Романа, и он ответил ей нежным пожатием.

– Помнишь ту ночь и звездное небо в Гитио? – Спросила шепотом Анастасия.

– Я даже помню выступление Цирцеи на представлении, где впервые увидел тебя, – тоже шепотом ответил Роман.

По завершению молитвы присутствующие сели на свои места, чтобы насладиться зрелищем. Началось таинство венчания.

Глашатаи за стенами храма комментировали собравшимся горожанам происходящее внутри. Толпившиеся внимательно слушали, иногда выражая свое одобрение многоголосым гулом.

Все когда-нибудь кончается. Даже самые сокровенные и возвышенные моменты. По завершению таинства молодожены держась за руки, вышли из храма и остановились в его воротах. Голову Анастасии теперь венчала стемма цесарицы – серебряная, но украшенная каменьями и эмалями. Став женой наследника престола, Анастасия получила другое, тронное имя Феофано. Это означало, что она была «Богом явлена и им избрана».

На площади все изменилось, будто по волшебству. Если бы не двойной ряд гвардейцев, отгораживающий дорогу для процессии, по площади было бы просто невозможно пройти. Вокруг бурлило людское море. Глашатаи, обладавшие могучими легкими, громко закричали:

– Радуйтесь! Празднуйте свадьбу цесарицы Феофано и цезаря Романа! Радуйтесь! Радуйтесь!

Радостные клики стали еще громче. Со всех сторон неслись грубовато-непристойные возгласы и советы, подобные тем, что раздавались на всех без исключения свадьбах, включая и такую церемониальную. Человеческая натура везде одна и та же.

Под их приветствия процессия сошла на площадь. Палатины стали бросать в толпу пригоршни серебряных монет. Традиция требовала, чтобы они опустошили денежные мешочки. Наиболее смекалистые жители столицы хорошо знали это и толпились там, где легче всего было собрать хороший урожай монет. Люди бросились подбирать монеты – давление на гвардейцев убавилось. Минутным замешательством воспользовались и палатины, которые сумели вывести из конюшен на площадь лошадей. Всадники заняли свои места, и кавалькада направилась в сторону ипподрома.

Один из палатинов вложил Роману в руки маленький, но тяжелый мешочек, золотые монеты из которого следовало бросать в толпу. Такой же кошель вложил в руки Феофано другой палатин. Бросали монеты в толпу и слуги, расставленные вдоль всего пути, но в их мешочках было серебро, а не золото.

Тротуары Срединной улицы Константинополя были забиты народом. Кавалькада двигалась медленно. Вокруг выкрикивали приветствия и поздравления. Столичные жители, непостоянные и капризные, аплодировали любому зрелищу. Свадьба принцессы была грандиозным спектаклем, на котором к тому же зрители могли получить золотую или серебряную монету.

– Радуйтесь! Радуйтесь! Радуйтесь! – Выкрикивали глашатаи.

Неспешным шагом процессия миновала трехэтажное здание из красного гранита, в котором размещались правительственные учреждения. Сопровождающие Романа воители дружно отвернулись в другую сторону. Даже от здания, где обитали чиновники, веяло скукой.

– Радуйтесь!

Когда процессия свернула со Срединной улицы, толпа стала редеть. С каждым шагом вырастали на фоне неба стены амфитеатра Ипподрома, и вскоре кавалькада через триумфальные ворота въехала внутрь. Ипподром, который кишел зрителями, взорвался аплодисментами и приветственным гулом. Музыканты с кимвалами добавили ритм в общий шум.

Кавалькада торжественным шагом подъехала к мраморному царскому балкону на Ипподроме, соединенному крытым переходом с Большим дворцом. Феофано и ее подруги спешились, а Роман и остальные сопровождающие остались верхом. Здесь молодым супругам предстояло расстаться. По византийскому обычаю, перенятому у персов, Феофано должна была принимать поздравления от представителей народа и зарубежных гостей в доме родителей мужа. А Роман должен был отправиться в дом невесты, чтобы выразить свою благодарность ее родителям.

…

Две соперничающие партии, бюрократов и военных, разместили собственные органы по обе стороны ложа. Возле органов собрались полухория канторов. Органы заиграли. Гул толпы сошел на нет.

Оба полухория возгласили:

– Прекрасен приход твой, раба благочестия.

Народ на трибунах трижды повторил: «Прекрасен приход твой!». – Прекрасен приход твой, предвестница милосердия! – Снова возвестили два полухория.

Народ на трибунах снова трижды вторил: «Прекрасен приход твой!».

– Ступайте торжественно и мягко, – наставлял палатин, опекавший Феофано и ее подруг.

Под аккомпанемент органов канторы запели:

– Собрала я цветы в поле и поспешила в свадебный чертог. Видела я солнце на золотом брачном ложе; все благословляет желанный союз. Пусть радость будет союзником их ослепительной красоты, пусть они видят розы и красоту, подобную розам. Пусть радость сияет над золотой четой!

Под их пение Феофано и ее подруги вошли в императорскую ложу. Как только они повернулись в сторону ипподрома, пение и музыка смолкли.

Музыканты с кимвалами забарабанили торжественный марш. Роман отсалютовал Феофано, и его кавалькада, под приветственные крики трибун покинула ипподром. Они направились к Фоке, который на правах брата предоставил свой дворец, символизирующий дом невесты. Там на женской половине во главе пиршественного стола восседала мать Анастасии Цира, а на мужской – ее отец Алан Каратер.

Между тем на ипподроме вновь зазвучали органы. Первыми в ворота стали въезжать кавалькады столичных вельмож. За ними шли колонны слуг несущих дары. За византийскими вельможами следовали вельможи зарубежных делегаций. А уже за вельможами выстраивались в очередь колонны с дарами от многочисленных делегаций ремесленных цехов и торговых объединений.

Пройдя под приветственные крики трибун весь ипподром, делегация останавливалась возле ложи Феофано. Перед молодой цесарицей, еще не родившей наследника престола, праскинесис[538] делать было не положено. Поэтому приветствовавшие Феофано ограничивались преклонением[539] в виде простого поклона.

В ее сторону произносились поздравления и под трибуной слуги складывали дары.

После этого дворцовые палатины, как неутомимые муравьи, отрабатывали все по заранее отрепетированному сценарию. Часть из них принимала дары и уносила их в отведенное место. Другие отводили гостей через переход соединяющий ипподром во дворцовый комплекс императорской семьи. Там в Скилах, башне перехода между дворцом Юстинана и ипподромом, гостей разделяли. Женщин провожали в триклин[540] Юстиниана, где их принимала вассилиса Елена. Мужчин провожали в триклин Вуколеона, где усаживали за пиршественный стол, во главе которого восседал базилевс Константин Багрянородный. В Византии все церковные торжества и церемонии сопровождались пиршествами. Пьянство в Константинополе было широко распространено.

…Одной из первых иностранных делегаций Феофано поздравили посланцы эмира Ардебиля Марзубана Мусафарида. Возглавлял делегацию младший сын эмира Ибрахим. Светловолосый и голубоглазый красавец, как и его отец. Он подарил новобрачным гнедого коня нисейской породы и белых кобылиц.

– Луноликая Феофано, да явит всемогущий Аллах свою милость тебе и твоему потомству. Позволь с братской любовью преподнести тебе шкатулку самоцветов, которые меркнут по сравнению с твоей красотой. И этих великолепных коней из горной долины, достойных тебя и твоего избранника. И еще от имени эмира Ардебиля Марзубана позволь передать нижайший поклон твоей несравненной матушке, которая сумела вырастить такой цветок неземной красоты. Пусть она живет в радости и спокойствии, позабыв былые обиды, – завершил свою речь Ибрахим, приложив руку ко лбу, устам и сердцу.

То что окружающие придворные приняли за восточное славословие, имело для Анастасии вполне определенный смысл. Ибрахим знал, что она его сестра по отцу. И, что самое главное, Марзубан не станет больше посылать наемников, чтобы силой вернуть себе ее мать.

Через некоторое время к ложе, где Феофано принимала поздравления, подъехал наварх Василий Гексамилит. Его остановили на установленном церемониалом расстоянии. Он спешился. По его знаку слуги вынесли и поставили перед трибуной золотую и серебряную утварь в сундуках, а также ларцы с дорогими украшениями.

После ритуальных славословий патрикий Василий сказал:

– Прекрасная Феофано, разреши исполнить обещание, данное павшему воину. – С этими словами он вынул и протянул на ладони медальон с изображением Медузы Горгоны.

– Капитан одного вспомогательного судна федератов, очень храбрый человек, просил перед смертью вручить тебе этот свадебный подарок.

По знаку Анастасии палатин принял медальон из руки Василия, уложил подарок на серебряный поднос, поднялся в ложу и с поклоном поднес к ней.

– Странный подарок, – зашептали подруги, взглянув на ужасную Горгону.

– Как звали этого храбреца? – Спросила Анастасия.

– Германарик, – ответил Василий.

– Не припоминаю… – Анастасия пристальней взглянула на медальон, и вдруг, словно озарение нашло на нее. Дом, отец, испуганная девочка прячется в церкви и пираты… Два года назад. Как давно это было.

– Рыжий Эрман, – вспомнила Анастасия и грустно улыбнулась. Она без боязни взяла медальон и повесила себе на грудь. – Благодарю тебя Василий. Вечная слава конунгу Эрману. Пиршественный стол ломился от яств. Стольник, смотритель царского стола, внимательно следил, чтобы у гостей были полные тарелки и не иссякали кубки. Некоторые гости разбавляли вино ключевой водой, а некоторые вину предпочитали подслащенную воду или свежий фруктовый сок.

Периодически палатины вводили в пиршественный зал и усаживали за столы новых гостей. Заздравные тосты и славословия следовали один за другим.

– Слава басилевсу над базилевсами! Слава «царю царей» Константину!

К базилевсу подошел паракимомен Василий и что-то зашептал ему на ухо.

Выслушав его, Константин поднял руку, призывая присутствующих к тишине.

– Не менее ценный подарок новобрачным преподнес, патрикий и наварх императорского флота Василий Гексамелит. Пока мы готовились к свадьбе, он умудрился сжечь большой флот эмира Тарса. Послушаем его рассказ.

Собравшиеся сначала загалдели, затем все умолкли, и взоры сошлись на слегка смутившемся Василии, которого палатины ввели в Триклин. Оглядев собравшихся и увидев любопытные взоры, Василий поклонился в сторону базилевса и начал свой рассказ о морском сражении.

Новость действительно была неожиданная и поражающая воображение, это было видно по напряженным позам послов.

– А захваченных в сражении кади[541] и других пиратских начальников, я привез на суд в Царский город, – закончил Василий. Палата взорвалась аплодисментами и выкриками: «Браво! Слава! Молодец!». Когда накал эмоции спал, Константин снова призвал к тишине:

– Триумфальное шествие и чествование победителей проведем после свадебных гуляний на ипподроме, а пока патрикий Василий прими мою благодарность и приглашение присоединиться к свадебным гуляниям, – с этими словами Багрянородного, стольник преподнес Василию серебряный кубок, наполненный вином. Под подбадривающие крики собравшихся Василий осушил кубок до дна и поднял его над собой. Зал взорвался одобрительным гулом. Палатины отвели патрикия на отведенное ему место, и, когда гул стих, Багрянородный снова призвал присутствующих ко вниманию.

– Теперь моя очередь добавить подарок к тем, что лежат там! – Константин махнул рукой в сторону ипподрома.

Раздались вежливые хлопки в ладоши и несколько буйных выкриков гостей, которые были уже изрядно навеселе. Константин дождался тишины.

– Я объявляю цезаря Романа своим соправителем и басилевсом Византии!

Зал взорвался шумными аплодисментами и криками.

– Слава басилевсам! Слава «царю царей» Константину! Слава царю Роману и царице Феофано!

Как только в зале восстановилась тишина, продолжил:

– Кроме трудов и обязанностей в качестве сопровителя, – Константин сделал паузу давая собравшимся оценить его дар. – Я дарю новобрачным дворец, который начал возводить от основания палаты Романа. Его здания и украшения будут строить и украшать лучшие зодчие Византии. По красоте, количеству украшений и золотых статуй, дворец будет достоин этой прекрасной пары.

– Слава «царю царей» Константину!

На мужской половине дворца Фоки веселье вошло в неуправляемую стадию, когда переставали зубоскалить о женщинах. Гости, кто еще стоял на ногах, стали собираться кучками по интересам, возвращаясь к обсуждению наболевших вопросов и текущих дел.

Курапалат Ивир Смбат Багратуни из Артвина и хозяин дома магистр Никифор Фока беседовали на семитском диалекте, в котором почти отсутствовали гласные. Их говор резал слух тем, кто привык к мягкой греческой речи.

Смбат жаловался Никифору:

– Никифор, дорогой, скажи свое слово базилевсу. Он тебя уважает и потому послушает.

– Хм. А что тебя беспокоит, друг мой Смбат? – Никифор произносил его имя, в свойственной ему манере.

– Меня волнует мой северный сосед, – пожаловался Смбат.

– Который именно? Абхазы или цанары[542]?

– Я говорю о Георгии[543] и его сыне соправителе Льве[544] третьем.

– А так ты о Леонидах!

– Конечно. С тех пор как второй из Леонидов женился на хазаринке, они смогли при помощи наемных алан распространить свое влияние не только на Колхидские княжества: Абазгию[545], Санигию[546], Апсилию[547] и Мисиминию[548]. А его потомки наплевали на границы между царствами и княжествами, установленные византийским Владыкой и царем Гургистана[549] Вахтангом Горгасланом[550]. Абхазы вторгаются на территории царя Картлов и царя цанаров.

Это недопустимо!

– Ты какую границу имеешь в виду? – Уточнил Никифор. – Ту, что по договору между Римом и Персией? По которой княжества Закавказья были разделены на примыкающие к Черному морю и примыкающие к Гирканскому морю. А раздел проходил по реке Арагви[551] в Иверии. – Нет, – скривил лицо Смбат. – Горгаслан стер ту границу. Сначала убедил шахиншаха отдать ему, а не наместнику царство Кавказской Албании. Потом под покровительством персов разгромил иронов на Арагви Овсетской[552] и разорил их союзников в Пачаникети[553] и Джикети[554]. На обратном пути прошел по Абхазской дороге[555] к Черному морю. И пока базилевс Лев Макелла[556] воевал на западе, забрал у него все крепости Абхазии, восстановив свое царство до моря. Шах персидский отдал ему за это в жены дочь свою по имени Балендухт. А в качестве ее пожизненного приданного – персидскую часть Албании до Гурганского моря и часть Армении – Сомхити[557]. Вскоре после этого, Вахтанг отправился в поход на ромеев. За три месяца он осадил Трабзон и подступил к самому Константинополю. Чтобы избежать разгрома, базилевс обещал отдать ему в жены свою третью дочь Елену. А в качестве ее пожизненного приданного земли римской провинции Армения: Спери и Кларджети. Там он и построил крепость Артануджи. На короткий промежуток времени Вахтанг смог восстановить под своим господством границы Великой Албании от моря до моря.

– Да, я слышал о тех временах, когда ромеи были вынуждены были пересмотреть границы провинции Арменикон, в пользу царя иберов. – На сей раз скривил лицо Никифор.

– Но я сейчас имею в виду другую границу. По рекам Кура и Риони[558], о которой договорились позже дети Горгаслана: Ваче[559] Сасанид и Митридат Аршакид[560]. По этому договору старшему сыну стали принадлежать земли Иверии[561], Имерети[562] и Одиши[563], т. е. по левобережью Куры, а младший получил взамен земли правобережья. Таким образом дети Горгаслана восстановили границы Гургистана и Арийстана.

– Понимаю. Ты ставишь под сомнение права Леонидов на Кутатиси и другие земли левобережья? – Спросил вкрадчиво Никифор. – Но разве не обезглавил и не потопил в крови все Закавказье арабские полководцы Маслама и Мерван?

– Это так, – согласился Смбат. – А перед этим арабы смогли захватить Албанские и Аланские Ворота и земли до Лихского хребта[564]. Арагветские[565] князья Давид и Константин Мхеидзе[566] мужественно встретили передовые отряды Мурвана и одержали было над ним победу. Но Мурван двинул на них все свои силы. Разве можно было одолеть 120 тысяч арабов? После той битвы отважные князья были взяты в плен, подвергнуты жестоким пыткам и сброшены со скалы в реку Риони.

– Замечу, – усмехнулся Никифор. – В войске Мервана были не только арабы, но и вспомогательные отряды армянских ишханов. И Багратуни в их числе. Единственный, кто смог противостоять Мервану, был простой архонт крепости Анакопия[567], князь абазгов Леонид I Аносин[568].

Если не ошибаюсь, стены Анакопийской крепости тогда сокрыли от рук Мервана не только абазгов и беженцев из Имеретии и Иверии, но и царя Гогарены Арчила[569] и его брата Мира, бежавших из своих опустошенных резиденций на востоке.

– Не принижай наш род. Некоторые из Багратуни тоже дали отпор врагу. Например, Гуарамсын Степанэ. В то время, когда Мерван Глухой разорял все земли Кларджети[570], Шавшети[571], Тао и Джавахети[572], он нанес его войску большой урон, а сам отошел в горы Кларджети безвредно. И Гуарама за его доблесть базилевс пожаловал в курапалаты и даровал земли, которыми владел с самого начала его дед.

А Льву абхазскому помогла кровавая холера. Тогда за одну ночь скончалось тридцать пять тысяч воинов Мервана.

– После раздела Великой Армениии, Кларджети находился под протекторатом[573] Византии, хоть и был уступлен в качестве приданного Горгаслану, царю иберов. – Возражал Никифор. – Но не стоит забывать, что эти земли у иберов в пользовании пока их архонт является федератом Византии.

Степанэ Багратид воевал против нас и погиб. Вполне уместно, что за заслуги его сына Гурама[574] в войне с арабами, за ним восстановили графство, назначив еще и пограничным клисуархом. И еще… – Никифор поднял палец, заостряя внимание собеседника. – Его отряд был скомплектован из гарнизонных легионеров. В том числе и из воинов византийского федерата Григора Мамиконяна[575], бдешха Тайка и Тарона и наследственного командующего войсками Армении. А Леониду, я думаю, помогла не холера, а чудо. Поражение в битве и поспешное удаление арабов из Абхазии произошло благодаря заступничеству Пресвятой Анакопийской Богородицы, которая явила в ночь перед сражением свой нерукотворный образ.

Не будет преувеличением, если это Анакопийское сражение мы сравним со знаменитым сражением Карла Мартелла[576] с арабами при Пуатье. Тогда, в тридцатых годах восьмого века была предотвращена опасность дальнейшего продвижения арабов на север Европы. А под Анакопией было остановлено их продвижение на северный Кавказ.

– Только давлением обстоятельств можно объяснить, что царь разоренного Гургистана Арчил, отдал за Леонида дочь своего престарелого брата Мира. А с ней в пожизненное приданное всю Имеретию и Иверию вместе с Одиши.

– Зато потом, когда Мерван ушел, сам женился на дочери Гурама из Кларджети. И отдал за нее Гураму в откуп свой Джавахети, – усмехнулся Никифор. – Арчил мог позволить себе такую щедрость и к Аносинам, и к Багратидам, потому как уже фактически утерял эти области. К тому времени в Тпхисе Мерван посадил своего наместника эмира и все окрестные земли Гогарены, вместе с выжившими аристократами отдал ему в подчинение.

– Хорошо, – согласился Смбат. – Допустим, Георгий имеет право отобрать у эмира Тпхиса область Мтианети[577], что расположена по берегу Куры и западнее Арагвы. Но на эту часть Иверии претендуют и хорепископ[578] Квирике[579], и я.

– А Картлы тут причем? – Удивился Никифор и добавил ехидно: – Насколько я помню, Картлоса[580] похоронили на южном берегу Куры. Он так и не смог перейти эту реку. А Мтианети принадлежала Гогарене, то есть кахам, пока не вошла в состав Тпхиского эмирата. Если не ошибаюсь, там даже находилась ее старая столица и духовный центр Уплисцихе[581].

– Зато сын Картлоса построил город Мцхета в междуречье при слиянии Мтквари и Арагви, – проворчал Смбат, пропустив шпильку Никифора мимо ушей. – Даже поэты слагают стихи про то место: «Там, где сливаются, словно две сестры, струи Арагвы и Мтквари».

А Ашот Курапалат[582] убедительно доказал, что если река Мтквари протекает по территории Картли-Кларджети, а Мцхета построена в месте ее слияния с рекой иберов Арагви, то значит и область этого города распространяется на территорию Нижней Иверии. То есть фактически являются продолжением Картли.

И тогда он разбил войско эмира Тпхиса и отобрал у него земли левобережья до реки Ксани[583]. Теперь область Мцхета-Мтианети именуют у нас не иначе, как Внешняя Картли.

– Не знаю, насколько убедительным был Ашот, но эмир Тпхиса расценил его вторжение на свою территорию, как наглое и бесцеремонное. – Заметил Никифор. – Недолго арабы позволили Ашоту владеть этими землями. И если мне не изменяет память, эта бесцеремонность в конечном итоге стоила Ашоту жизни.

Оба немного посопели и выпили вина. Потом Смбат продолжил:

– После великомученика Арчила единой страны оставшейся от Вахтанга Горгаслана больше нет. Сегодня она поделена на три части. Столица абхазов в Кутатиси. Столица цанар – в Телави[584]. Наша в Артануджи. А Мцхета и Уплисцихе, древняя твердыня и культовый центр Гургистана остались в центре земель, как камень преткновения.

Сейчас земли Мцхета-Мтианети принадлежат Аносинам. Но там кафедра нашего архиепископа, который старается сохранить веру христианскую у ее жителей. И он ближе всего к Уплисцихе. Кому как не нам владеть Внешней Картли?

– Выходит империя Вахтанга Горгаслана распалась так же, как и подобная ей эфемерная империя Карла Великого на западе, – усмехнулся Никифор. – Я слышал, что цанары стали отрекаться от веры «сирийских[585] отцов» и стали разрушать христианские храмы и монастыри. Тут явно видна политика Тпхиского эмира и наместника Арминии из Барда.

– Да нет же, – возразил Смбат. – Они ничего не разрушают, хотя и не строят. Мтиулы цанары вернулись к старому язычеству Владыки гор[586] из Сирака. А наместник арабского эмирата Арминия теперь находится не в Барда, а в Карсе.

– Какая разница, – махнул рукой Никифор. – Пока вы только стараетесь сохранить веру христианскую, Георгий Аносин уже принес икону Богородицы в землю Мтианети, снова отбив ее у эмира Тпхиса. Так почему же он не может владеть ею по праву победителя?

И к тому же, если я не ошибаюсь, архиепископ Мцхета входит в епархию каталикоса из Питиунта?

– Только формально, – тотчас возразил Смбат. – Во время гонений на иконопочитателей, жители Иверии были недовольны официальной доктриной Константинополя. И тогда вспомнили о патриархе Сирии возглавлявшем оппозицию. Арагветский князь Давид послал в Антиохию большую делегацию для того, чтобы поставить в областях Иверия и Имеретия автокефального католикоса. Большая часть участников посольства погибла по дороге от рук арабов и разбойников. До Антиохии дошли только двое. На Соборе Антиохийской Церкви[587], было решено рукоположить одного из них в самостоятельного католикоса, а другого – в епископа. Но когда, первый католикос Иоанн вернулся, то обнаружил, что все Закавказье, занято арабами и что кафедра архиепископа Мцхета на территории Тпхиского эмирата. Тогда, по приглашению герцога Льва Аносина, он своей кафедрой избрал Питиунт в Абазгии. Рядом с Себастополисом[588] в Апсилии, где находилась кафедра Константинопольского архиепископа. Но название – Иверский католикосат все же сохранилось. Отныне Иверская церковь имела право избирать и рукополагать католикоса Собором местных епископов и не зависеть от патриархии Константинополя, объявившей гонения на иконопочитателей.

Этим воспользовался и Лев Аносин, чтобы вывести свое герцогство из протектората Византии и создать независимое царство.

– Пусть так, – согласился Никифор. – Патриархии разные, зато вера одна. И абхазские цари сохранили эту веру даже в период гонений на иконопочитателей.

– Как же сохранили, – едко заметил Смбат. – Пригрели у себя гонимых со всех земель. Установили у себя культ Богородицы и несут свою ересь соседям.

А разве не наши епископы, во главе с архиепископом Мцхета сохранили преданность Константинополю, даже когда вся Азия встала на сторону Фомы Славянина?

– Я бы не стал этим гордиться, – возразил Никифор. – Такая позиция скорее была на руку халифату и сектантам павликианам, которые травили иконопочитателей.

– Каталикос, под предлогом того, что до Константинополя путь неблизкий, всех окрестных епископов рукополагает в Питиунте, – продолжал жаловаться Смбат. – И, конечно же, эти епископы выбираются из священнослужителей лояльных Леонидам. Это ведет к расширению Абхазского царства. Лазское[589] и Одишское епископства давно в составе Иверской церкви. Архиепископ Мцхета, хоть и рукополагается в Константинополе со времен Горгаслана, тоже освещает миро в Питиунте. А теперь еще к абхазам примкнула и Гурийская область[590], к югу от реки Чорохи[591], народ которой внезапно изгнал эристава[592] от Багратидов и призвал эристава от Леонидов. Под предлогом того, что их не устраивает епископ, назначенный из Мцхета. Это уже прямое посягательство на нашу территорию. Между прочим, за ней на запад вдоль побережья уже Чанети – земля византийской провинции Халдия. Разве тебя, как византийского магистра это не беспокоит?

– Почему это должно меня волновать? Георгий освобождает побережье от ставленников халифата. Он очистил Одиши и Лазику от арабов. Им уже закрыт выход к Черному морю. А что делали Багратуни из Тао-Кларджети, когда Византия изнемогала от войн с мусульманами? – В свою очередь переспросил Никифор. – Двойная позиция Багратидов и привела к тому, что не жалуют Картлов ни в Гурии, ни в Лазике, ни в Иверии. Горские народы еще помнят, как пес Аббасидов Буга[593], прошелся огнем и мечем по Закавказью. И еще помнят, как князь Баграт[594] из Самцхе[595] помогал Буге зверствовать.

А Аносины обстраивают и возобновляют города и храмы. Укрепляют и строят крепости и монастыри. Патриарх Константинопольский Феофилакт высоко оценил заслугу Гиоргия за сохранение и распространение христианства в Кавказских горах и послал царю благодарственное письмо. Давай выпьем за веру христианскую! – Никифор жестом подозвал виночерпия, который наполнил чаши вином.

– А как бы ты поступил, если бы твоих сыновей вместе с их семьями держали в заложниках? – Заступился Смбат за деда Баграта, осушив чашу.

– А зачем он отдал их в заложники? – Парировал Никифор. – Мог бы сражаться с арабами, как Мамиконяны.

– Наши деды и прадеды иногда вынуждены были служить халифу, чтобы сохранить свой род и народ, – возразил Смбат. – И сохранили! А род Мамиконянов истребили.

– И двуличные Багратуни из Кларджети тотчас воспользовались этим, чтобы присоединить к себе их вотчину, провинцию Тайк, а вместе с ней и наследственную должность армянских спарапетов, – тотчас добавил ехидно Никифор. Рука Смбата непроизвольно потянулась к рукояти кинжала. – Неужели я тебя так обидел, что ты нарушишь законы гостеприимства и обнажишь кинжал на хозяина? – Усмехнулся Никифор, заметив это. – А где инстинкт самосохранения, присущий Багратуни?

Кровь ударила Смбату в голову, и он потянул кинжал из ножен. Но Никифор перехватил его руку и, надавив сверху, с силой вернул кинжал в ножны.

– Ладно, ладно, остынь! Будем считать, что я погорячился, – примеряющее сказал Никифор. – Давай не будем портить праздник царевичу Роману.

– Баграт стал арабским наместником в Гугаркеи тем самым сохранил его население от истребления, – проворчал Смбат, взяв себя в руки. – Это, между прочим, оценил и базилевс. Когда Буга ушел из страны, он закрепил за Багратом наместничество в соседней с Гугарком провинцией Тао, присвоив ему высокое звание курапалата.

– Ну и хорошо, – удивительно быстро согласился Никифор. – Базилевсу, видней кому и что присваивать. Некоторым, иногда удается усидеть на двух стульях сразу.

– А разве не варварством можно назвать то, как поступил Георгий со своим сыном Константином? – Снова стал обвинять своего северного соседа Смбат. – Когда он занял Мцхета-Мтианети и север Джавахети до Триалетского хребта[596], то назначил эриставом в Уплисцихе своего старшего сына Константина.

Трагическая картина разворачивалась у нас на глазах. Я, например, тоже не люблю иверийцев и цанар. Но что с того, что молодой эристави подружился с мцхетскими азнаурами[597]? Стал часто бывать на совместных пирушках. Может он и перестал слушать своего престарелого отца, но разве можно было за это убивать? Гиоргий сначала выжег ему глаза, а потом оскопил, от чего тот вскоре умер. А своим приемником и эриставом Уплисцихе Георгий теперь назначил своего второго сына Левана.

– Тебя это волнует или то, что Леон занял север Джавахети? – спросил Никифор и не дожидаясь ответа добавил. – Георгий поступил жестко, но правильно. Смерть от яда гуманнее, но в этом случае теряется воспитательный момент для других.

И еще я слышал, что не только иверийцы подстрекали Константина против отца. Иверия граничит с Имерети. И иверийцы имеют на это моральное право, ведь Уплисцихе ее старая столица, которую они хотят вернуть. Раздвинув свое царство так далеко на восток, Георгий вторгся в пределы Гогарены и Отены. Он стал представлять опасность не только для иверийцев и цанар, но и для ишханов Армении. Не потому ли Константина поддержали тбетцы, жители Васпуракана[598]? – Никифор исподлобья взглянул на Смбата.

– Тбетцы были из Нахчевана, – поправил Никифора Смбат. – Еще Смбат Мученик передал Нахчеван провинции Сюник[599]. Нахарару Сюни была поручена охрана прохода из Ворот Албанов. Сейчас ишханы Сюника и Арцаха[600] объединились с цанарами в Союз кахов.

– Все равно, – махнул рукой Никифор. – Если бы Роман Лакапин поступил бы так же со своим старшим сыном, то до сих пор бы царствовал.

Что если бы твой сын поднял бы на тебя меч, послушавшись твоих недругов? Что бы ты сделал? Молчишь? Предательства нельзя прощать, друг мой Смбат, ни своим, ни чужим. Предатели губят царства. Давай, друг мой выпьем за Лакапина. Царствие ему небесное!

Приятели наполнили чаши и выпили.

– А как относится эмир Тпхиса к расширению царства Леонидов на своей территории? – Спросил, закусывая Никифор.

– Эмир предпочитает отсиживаться за стенами неприступной крепости Нарткала и не воюет с Леонидами, считая пограничной реку Куру разделяющую их. Он хоть номинально, но входит в Армянский эмират халифата, наместником которого сейчас поставлен Ашот Милостивый. Эмир рассчитывает на его поддержку и защиту.

– А что на севере? Как цанары Гогарены ладят с эмиром и абхазами?

– Цанары? – Переспросил Смбат и хмыкнул. – Ваче, сын Горгаслана отказался от престола своей части Кавказской Албании в пользу персов. Потом персидская держава вошла в состав арабского халифата. Абхазское царство отразило нашествие арабов и теперь, считая себя правопреемником Горгаслана, постепенно отвоевывает у них территории, которые принадлежали персам. И все бы было неплохо, если бы на пути абхазов не встали азнауры цанаров. Хмурые горцы, подстрекаемые «царем сакалиба», которого еще называют Владыкой гор, постепенно заняли всю Алазанскую долину и, опередив абхазов, стали возрождать персидскую часть Гургистана до моря.

– А горному Владыке что надо?

– Ну, это как раз просто, – объяснил Смбат. – Густонаселенный город в горах требует много пищи и товаров, которые трудно вырастить в высокогорных долинах. Раньше поток караванов и паломников к горным святыням шел через Аланию. Теперь аланский царь принял иудейство, а простые аланы стали мусульманами. Количество караванов с пищей и товарами резко сократилось. Чтобы избежать голода «царю сакалиба» прошлось искать новые пути снабжения пищей жителей своей твердыни. И самым оптимальным решением было восстановить ее поставку с другой стороны гор. Из плодородной Алазанской долины.

– Но это не может стать причиной, по которой цанары не могут договориться с абхазами. Скорее наоборот. Ведь абхазы воюют, прежде всего, с арабскими эмирами? – Рассуждал Никифор.

– Да, действительно, – подтвердил Смбат. – Тем более, что абхазы отбили у эмира Тпхиса не только Мтианети, но и все северное побережье вдоль Куры, включая нижнее Эрети.

Тут дело в другом. Аносины хотят, чтобы цанары вошли в состав их царства на правах вассалов. А цанары, сами выбирают своих правителей. И предлагают абхазским царям равноправный Союз, как было в старину. Может быть, поэтому остатки саджитских[601] эмиратов Отены, включая крепость Нахчеван, так легко вошли в Албанский Союз цанар. Горцы не вмешиваются во внутреннюю жизнь эмира Албанских Ворот у Гурганского моря и других эмиратов, включая и эмира Тпхиса. Им все едино, что христиане, что мусульмане. Зато из эмиратов, как в старину, продолжают свободно идти караваны с продовольствием и товарами к ущелью Арагвы. Потом, через Аланские Воротав сторону горной твердыни Сирака в сопровождении овсов – гвардейцев Владыки гор.

А недавно азнауры гардабанские[602], те, что живут между Тпхисом и Барда начали сговариваться с царем Георгием. Они отложились от Квирике и захотели, чтобы христиане абхазы поставили им эристава, какгурийцам.

Хотел Квирике наказать гардабанцев, но Георгий выступил в поход и разбил цанар. Самого Квирике сын Георгия Леван взял в плен. Видя это, брат хорепископа Шурта примкнул к царю Георгию и поднес ему свою крепость Уджарму[603], а сын Квирике, Фадла сдал абхазам крепость Нахчеван[604].

Овладев страной, Георгий повелел восстановить там христианские церкви и установить царскую власть. И Гогарену стал называть по-гречески – Кахетия. Чтобы показать свое великодушие, царь абхазов оставил у себя заложником Давида, младшего сына хорепископа. А самого Квирике отпустил зимовать в крепость Бочорму[605].

– Молодец Георгий, – похвалил Аносина Никифор. – Усмирил цанаров и охватил эмира Тпхиса в полукольцо с севера.

А что же дальше? – Спросил Смбат у Никифора. – Ждать, когда Георгий вторгнется в Арийстан, замкнув кольцо с юга? Тем более, что начало положено, после взятия абхазами северного Джавахети. На очереди мое Самцхе. А потом Георгий продолжит замыкать круг, захватив гавары вассалов Ашота Милостивого на востоке – Дзорапор[606], Колбопор, Цобопор и Кангарк?

– Не преувеличивай, гавар Самцхе останется при тебе, – отмахнулся Никифор. – Бдешхство Тао-Кларджети расположена на границах Византии и находится под ее покровительством. Но нельзя долго сидеть на двух конях одновременно. Рано или поздно рискуешь свалиться под их копыта. И тебе Смбат надо будет определиться, с кем ты будешь заодно, когда вокруг эмира Тпхиса начнется сжиматься кольцо. С Ашотом, тондракийцами и арабами или же с Георгием и византийцами.

– Да, конечно. Провинция Тайк – это протекторат Византии. У меня с базилевсом подписан федеральный договор. И наши воины служат в охране дворца. А наши эристави участвуют во всех войнах Византии. Но реальной помощи от Византии я давно не получал, – проворчал Смбати пожевал свой ус. – Покровительство Византии создало Картлам больше проблем, чем можно представить. Ведь шахиншах Ашот Милостивый признанный глава Союза объединенных Армянских эмиратов.

Византия дала мне титул куропалата и денежное содержание. А венец «царя Картлов»[607] и бдешха, начиная со Смбата Мученика, по-прежнему возлагает тагавор Арийстана, хоть он и считается арабским эмиром эмиров. И Ашот считает мой договор с Византией покушением на свое главенство в роду Багратуни. И многие ишханы и азнауры Картлов не хотят ломать сложившиеся веками традиции и поддерживают его, – неохотно добавил Смбат. – А еще Ашот хочет возродить былой Арийстан – Великую Армению. И собирает войско в Карсе, благо вокруг полно живущих в этой местности воинственных алан и курдов.

– И он хочет сделать это, находясь в халифате? – Удивился Никифор. – Арийстан – неотъемлемая часть наследства Аршакидов, а значит, его глава должен признавать старшинство базилевса Византии. Еще Ашот Железный, публично признал право базилевса на наследство Аршакидов, когда вручал скипетр владыки Вселенной деду Багрянородного, – твердо сказал Никифор и поинтересовался: – А что же Мушег[608], его брат? Крепость Карс не мала для двоих? Насколько я помню, он всегда был сторонником сближения с Византией.

– Если бы мог, Мушег Багратуни давно бы примкнул к Константинополю. Но Ашот держит его при себе, как своего главнокомандующего. И обещает ему в случае повиновения корону бдешха.

– Зато тебя никто не держит, бдешх Смбат, – ткнул пальцем в грудь Смбата Никифор. – Ашоту хватает проблем с арабскими шейхами, которые спят и видят, как бы отхватить очередной город у иноверцев. Ему сейчас не до тебя, – усмехнулся Никифор и полюбопытствовал: – А что Ашоту не мешает то, что он христианский царь и наместник в мусульманском халифате?

– Каталикос из Двина придерживается единобожия. Это не противоречит исламу мусульман. Существует же, в конце концов, кафедра патриарха Антиохии в сирийском эмирате Хамвада из Алеппо.

– Кафедра существует. Да, – подтвердил Никифор. – Только сам Хамвад не христианин. Стать сильным царем в халифате можно, лишь сменив веру. Рано или поздно Ашоту и его ишханам придется сделать это. Вот персидские Буиды это поняли давно. Поэтому их султан сегодня хозяин в Багдаде. Халиф ал-Мути[609] лишь предводитель верующих при нем. Как патриарх при базилевсе.

Пускай церкви Константинополя и Двина пошли разными путями после Халкидонского собора, но все же их объединяет вера в Мессию Иисуса, а не в учение пророка Мухаммеда. Когда встретишься с Ашотом, подскажи ему, что Великую Армению легче построить и удержать, будучи союзником Константинополя, а не Багдада.

– Ладно. С Ашотом я поговорю. И, думаю, он меня выслушает. Для войны с Мусафаридами и Раввадидами ему нужна будет помощь картлийских эристави. А как быть с царем Гиоргием? Никифор задумчиво потер ухо:

– А вот с Леонидами, думаю тебе не надо ссориться. То, что твой архиепископ в составе католикосата не Двина, а Питиунта – это хорошо. Это дает тебе моральное право проводить политику независимую от политики главы Армянских эмиратов.

Конечно, в идеале, твоему архиепископу надо бы выйти из католикосата подчиненного патриархии Антиохии и напрямую войти в состав патриархата Константинополя. Ты говорил об этом с Феофилактом?

– Да что там «говорил»! Он лучше меня знает о наших проблемах. Но патриарх даже слышать не хочет о том, чтобы вывести архиепископство Мцхета из Иверского католикосата.

– Ну, вероятно еще не время, – подумав, сказал Никифор. – Послушай, Смбат. Если тебе мерещиться опасность со стороны Георгия, укрепляй свои границы с ним династическими браками.

– И то верно, – хлопнул себя по лбу Смбат. – Будем поступать как сами Леониды. Вернем наши утраченные земли в качестве приданного. У Георгия есть двухлетняя дочь Гурандухт. И у его сына Левана тоже есть дочь. А у меня есть сын и еще полно малолетних племянников. Никифор, прошу тебя, устрой им сватовство.

– Чего ты хочешь? – Переспросил Никифор.

– Меня устроит любой расклад. Лишь бы с приданным, – настаивал Смбат.

– Правду говорят: «Не выдвигай идей. А то самому и придется их исполнять», – изумился Никифор. – Мне быть сватом? Как ты себе это представляешь?

– Очень просто, – сказал воодушевленный Смбат. – Я знаю, что митрополит Какарский[610] из рода византийских архонтов Куркуасов. И даже Ноя Цимисхия грамоте обучал. Поговори с Куркуасом. Он же тебе родня. Может митрополит намекнет каталикосу Питиунта. А тот, как-то повлияет на обоих Леонидов.

– Хорошо, попробую, – согласился Никифор. – Цимисхий давно зовет меня в гости. Навещу поместье Куркуасов. Заодно загляну в Какары и Никопсию, поклонюсь мощам Святого апостола Симона Канонита. Там и поговорю с обоими епископами.

– По рукам! – Обрадовался Смбат. – За наш обоюдный договор надо обязательно выпить!

Слегка покачиваясь, приятели побрели к столу с яствами.