Читать книгу Сын гадюки - Денис Анисимов - Страница 7

Ко дню многолетия Чаушина вождь племени Гудэх приготовил юноше подарок – прекрасный охотничий бумеранг. Этот бумеранг достался ему в качестве трофея во времена Трёхдневной Войны. Один из воинов Кано умело бросал его во врагов, ранил и калечил их, при этом бумеранг всегда возвращался в руку хозяина. Именно этим бумерангом был сражен дедушка Чаушина. Когда метатель бумеранга пал, Гудэх подобрал его оружие. Уже в мирное время несколько месяцев вождь пытался научиться пользоваться диковинным предметом. Бумеранг действительно возвращался после каждого броска, вот только не в руку. Тренировки вождя заканчивались многочисленными синяками на плечах, ногах и спине, а также огромными шишками на лбу. Отчаявшись, Гудэх принёс бумеранг Уомбли и попросил проверить, вдруг это оружие заколдовано и будет работать правильно не у всех. Тщательно осмотрев предмет, доставивший лидеру племени столько боли, шаман вынес вердикт:

– Это не бумеранг, это твоя рука заколдована.

– Ты можешь расколдовать? – с радостным предвкушением спросил Гудэх.

– Конечно! Дай-ка мне вон тот топор, – старик указал на угол своей хижины.

– Держи, – вождь подал орудие с выражением нескрываемого сомнения на лице.

– Теперь клади руку на пень.

– Шуточки у тебя идиотские, Уомбли! – рявкнул Гудэх, выходя из хижины шамана.

– Какие шуточки? – с недоумением переспросил Уомбли, убирая топор обратно в угол.

Ко дню рождения Чаушина Гудэх сделал на бумеранге красивый бантик из лиан. Но увы, подарок было дарить некому. Именинник лежал без сознания в хижине, которую когда-то построил сам, прячась от ядовитой матери.

Построить дом для Куроки было делом совсем не хитрым. На берегу Зеркального Озера рос бамбук, из которого сооружали стены и крышу. Сверху хижину накрывали шкурами бизонов, чтобы дождь не попадал в помещение. Вот и всё, жилище готово. Обычно юноши занимались этим за пару недель до наступления многолетия. Став мужчинами, они переезжали из родительского дома в своё новое жилище.

Чаушин решил этот вопрос намного раньше сверстников. Уже к десяти годам он закончил строительство весьма маленькой, но очень милой хижины. Места было на одного человека, потому что юноша был уверен, он проживёт всю жизнь один. Сын гадюки не верил, что его вообще можно любить. Его жилище стояло около бизоньего загона. Засыпая, пастух наблюдал за подопечными через окно.

С тех пор, как хижина была готова, Чаушин не раз сбегал туда из материнского дома. Когда Тэхи становилась совершенно невыносимой, он просто уходил ночевать в своё убежище с твердым намерением больше никогда не возвращаться. В тот же момент Тэхи превращалась в добрую и любящую маму, уговаривая его простить прошлые обиды и обещая больше никогда плохого слова ему не говорить.

– Сынок, все порой ссорятся. Не обижайся, пойдём домой. Я приготовила нежную отбивную из бизона. Всё будет хорошо.

– Ты же знаешь, я не ем бизонов. Цезарь был моим другом.

– Хорошо, есть ещё орехи. Что-нибудь придумаем. Пойдём. Не будешь же ты вечно дуться на свою маму. Другой у тебя всё равно нет.

В надежде на жизнь, хоть немного похожую на нормальную, Чаушин поддавался уговорам и возвращался. Мама Чаушина была вторым человеком, в присутствии которого голос проекции замолкал (что логично). Начиналась сказка: никакой болтовни в голове, добрая и любящая мама – много раз он попадался в эту уловку.

– Доброе утро, мама! – наивно начинал разговор юноша на следующий день.

– Для кого-то, может, и доброе, а ты мне опять всё настроение испортил.

– Это как? Я ещё ничего сделать не успел за сегодня.

– А за вчера, капризная маленькая плакса? Вечно сбегаешь в свой игрушечный домик, чтобы все думали, какая я плохая мать, раз сын от меня ушёл. Однажды я сожгу твою лачугу!

Подобные ситуации происходили регулярно. Сын гадюки никак не мог понять, почему он вновь и вновь покупается на её красивые обещания, которым не суждено сбыться. Уомбли на этот счет говорил:

– Видимо, урок ещё не усвоен…

– Не может быть! Я уже давно понял, что ей нельзя доверять, – возмущенно протестовал Чаушин, – вот только не могу перестать это делать.

– О том я и говорю: урок ты понял, только не усвоил, – ставил жирную точку в этом вопросе шаман.

Теперь у входа в домик для пряток стоял Уомбли и никого не пускал внутрь.

– Что с ним? – нервно крутя в руках бумеранг с бантиком, Гудэх допрашивал шамана.

– Его укусила Тэхи.

– Можешь вылечить?

– Не могу…

– Что ты за шаман такой?

– Такой шаман, которому духи сказали его не лечить.

– Ну так пусти наших знахарей. У них есть змеиное противоядие.

– Наши знахари ему не помогут.

– Это ещё почему? – закипая от злости, рычал Гудэх.

– Аскук хочет встретиться с сыном. От этого нет противоядия.

На первый взгляд Уомбли был совершенно невозмутим. Однако и для него ситуация оказалась весьма непростой. Он без всяких знахарей знал, как приготовить зелье, способное обезвредить гадючий яд. Но Крут и Онита совершенно однозначно запретили лезть в это. Уомбли столкнулся с одной из классических шаманских дилемм, когда советы духов и разума были противоположны. В этот раз, пожалуй, случай был самым сложным. Старик всем сердцем хотел спасти юношу, которого так любил. Казалось бы, сделать это совсем просто. Однако покровители были иного мнения. Конечно, Уомбли мог найти в себе смелость, чтобы ослушаться духов и остаться без их покровительства, перестать быть шаманом и превратиться в дряхлого старикашку, не приносящего племени совершенно никакой пользы. Но его останавливало вовсе не это. Шаман догадывался, что Крут не просто так запретил ему помогать. Видимо, яд Тэхи вовсе не тот, что у змей, и обычное противоядие тут не поможет. Мучаясь от бессилия и непонимания происходящего, Уомбли сохранял невозмутимое лицо, чтобы не пугать соплеменников ещё сильнее. Хоть кто-то в сложившихся обстоятельствах должен был выглядеть уверенно.

– Дай угадаю, – терпение Гудэха переполнялось, оставалась всего пара капель, – духи сказали ничего не делать и никого к нему не пускать?

– Сказали не пускать тех, кто помочь не может.

– И кто же ему может помочь?

– Понятия не имею… – пожал плечами шаман.

Пока Гудэх молчал, пытаясь хоть как-то унять свое раздражение, к хижине подошла молодая девушка, которую Уомбли видел впервые. Ничего не говоря, шаман отошел от двери и пропустил ее внутрь.

– Ты хоть знаешь, кто это? – в голосе вождя всё сильнее чувствовалась ярость, которую он так старательно пытался сдерживать.

– Понятия не имею, – сохранял свою невозмутимость Уомбли.

– Это Мека из племени Кано. Она гостила у нас полгода назад, учила язык Куроки. Она тут что сейчас делает?

– Понятия не имею, – словно заевшая пластинка, продолжал свою песню шаман.

– Так какого чёрта ты её пустил? – после минутной паузы стало очевидно, что Уомбли не собирается отвечать, – Дай угадаю: духи сказали, что она поможет?

Уомбли смотрел на Гудэха, как на пустое место. Словно не слыша и не видя его вообще.

– Знаешь, что, Уомбли, – окончательно вскипел лидер племени, – сдаётся мне, что вся эта твоя болтовня про духов, силы и Междумирье – просто бред сумасшедшего старика. Лучше отойди от двери. Не мешай тем, кто еще не поссорился со своим разумом и реально может спасти парня, иначе…

Старый шаман помолчал ещё немного, затем подошёл к Гудэху так, что их носы почти соприкоснулись, и шёпотом сказал:

– Помнишь, ты говорил, что если я смогу положить конец Трёхдневной Войне, ты будешь у меня в долгу? – Уомбли ткнул вождя пальцем в грудь, – Если замолчишь и не будешь мешать, считай, что мы в расчёте!

Вождь стоял, как истукан, провожая взглядом шамана, скрывшегося за дверью вслед за только что вошедшей туда Мекой.

– Ну, что сказал Уомбли? – поинтересовался один из охотников, который долго наблюдал за их разговором со стороны и наконец осмелился подойти и спросить.

– Всё в порядке, – промямлил Гудэх, медленно приходя в себя, – он сказал, что племени очень повезло с вождем.

Из-за двери послышалась песня на незнакомом для Куроки языке. Голос Меки звучал чарующе и внушал надежду.

Несмотря на то, что девушка была родом из другого племени, ей довелось однажды познакомиться с Чаушином. Полугодом ранее Мека отправилась в поселение Куроки для изучения их языка, поддерживая традицию, зародившуюся по окончании Трёхдневной Войны. Проходя через Баобабовую Рощу, она стала пленницей стаи макак. Тех самых макак, которые несколько поколений закидывали охотников племени Кано кокосами, но однажды перестали.

Дело в том, что макаки в Иной Вселенной были очень прожорливы и имели огромные животы. Их вид обладал врождённой завистью. Они особо остро завидовали людям, имеющим стройное телосложение. Как-то раз, прыгая по веткам, вожак стаи искал подходящее место, чтобы сесть и подкрепиться недавно сорванным кокосом. Примат увидел идущего по земле человека. Это был Кичи – будущий основатель племени Куроки. Кичи был строен и подтянут. Упругие мускулы, кубики на прессе, ни капли жира. Примат взглянул на своё огромное пузо, затем перевёл взгляд на Кичи. Его охватила такая завистливая ярость, что обезьяний вожак даже передумал есть. Он размахнулся и запустил кокос в человека. Просто от злости. Кокос попал прямо в голову Кичи, который тут же свалился без сознания. Примат ликовал. Его переполняло чувство установленной справедливости. «Это тебе за то, что ты такой идеальный» – подумал он и помчался к своей стае, чтобы рассказать про новый способ установки справедливости. Каждый обладатель хорошей фигуры должен за это заплатить, был уверен обезьяний лидер.

С того случая макаки начали караулить людей в баобабовой роще и кидаться в них кокосами. Обезьяны были не очень умны. На протяжении нескольких поколений они даже не догадывались, что оказывают племени Кано огромную услугу. Приматы просто так приносят им горы кокосов из дальних тропических земель, о существовании которых эти люди даже не догадываются. Из поколения в поколение макаки кидались в людей и уже забыли, зачем вообще это делали. Новый вожак стаи, хоть и не был гением, но однажды решил, что это занятие бесполезно, так что пора прекращать. Лишившись поставок тропических орехов, охотники Кано начали заходить всё глубже в Баобабовую Рощу, пытаясь найти новые источники пищи, пока не встретились с людьми племени Куроки. В каком-то смысле макаки способствовали началу Трёхдневной Войны.