Читать книгу Сын гадюки - Денис Анисимов - Страница 10

Междумирье представляет собой бесконечное космическое пространство, в котором свободно летают, как им вздумается, планеты. На каждой планете свои жители и свои законы. Ты никогда не знаешь, где именно окажешься, но можешь быть уверен – Междумирье отправит тебя именно туда, куда тебе нужно прямо сейчас.

Каждый шаман, отправившийся в Междумирье, должен знать: визит туда – это урок. Нельзя слетать в Междумирье на праздную прогулку и вернуться точно таким же, каким был до начала путешествия. Полученный урок обязательно тебя изменит. Может быть, самую малость, а может, полностью, до неузнаваемости. Одно известно наверняка – изменения неизбежны. Ради внутренних трансформаций шаманы и отправляются в мир духов.

Далеко не каждый готов быть шаманом. Меняться не только на словах, не просто делать вид, а преображаться по-настоящему, на самых глубинных уровнях себя – это невероятный процесс. Для одних он схож с превращением гусеницы в бабочку, для других же становится настоящим кошмаром.

Людям, вцепившимся в свои взгляды и убеждения мертвой хваткой, меняться страшно, сложно и больно. Они уверены, что уже все давно знают о мире, себе и собственных возможностях. Отказавшись от прежних взглядов на реальность, они чувствуют себя голыми, лишившимися панциря черепахами. Настоящие внутренние изменения для них равносильны гибели. Мне понятны эти страхи и переживания. Шаман тоже умирает во время таких изменений, но он готов к этой гибели, чтобы родиться заново и вернуться в Мир живых иным, обновленным.

Чаще всего мы путешествуем по Междумирью в поисках ответов на вопросы, которые не дают нам покоя. И если очень повезет, мы находим то, что во много раз ценнее любого ответа – свободу. Свободу от вопросов. Такое освобождение я испытал пять лет назад, когда оказался на Планете плачущих камней.

Планета плачущих камней – странное название, но если связываешься с Междумирьем, странное становится нормой. Несложно догадаться, что та планета населена камнями, которые постоянно плачут – у каждого из них собственная грустная история.

Я познакомился с булыжником, который рассказал мне, что когда-то был великим охотником на гепардов, но как-то раз сам стал добычей гепарда. Мой новый знакомый потерял руку и больше не мог охотиться. Очевидно, что этот рассказ требует небольшого пояснения. Ты когда-нибудь слышал выражение «Камень лежит на душе»? Так вот, эта планета была завалена такими камнями, которые лежат на душах живых. В каком-то из племен Мира живых однорукий человек никак не мог найти себе покоя, скорбя о потере.

Я обошел планету вдоль и поперек, будучи уверенным, что где-то здесь валяется и мой камень. Пришлось выслушать множество печальных рассказов, сопровождавшихся плачем, всхлипами, стенаниями и истериками. Маленькая девочка винила себя в том, что ее мама сошла с ума сразу после ее рождения. Храбрый воин сгорал от стыда, разграбляя мирные деревушки племен, неспособных дать отпор. Наткнулся на гигантское поле камней, причитавших о том, что они лишены выбора и живут не своими жизнями. В общем, Мир живых полон личных трагедий – такова данность.

Наконец мне удалось найти свой камень. Им оказался огромный валун, высотой достающий до колена, постоянно ноющий об утерянном прошлом. От духов-покровителей я узнал, что на той планете есть великодушный вулкан. Если ты сможешь сбросить в его жерло свой камень, вулкан исполнит одно твое желание.

Я катил валун очень долго. За это время он сильно утомил меня жалобами.

– Теперь я не знаю, кто я… – причитал камень.

Восхождение к вершине вулкана с моим камнем стоило больших усилий. Сложно сказать, что создавало больше проблем: вес валуна или его бесконечное нытье. Поначалу оно казалось таким знакомым и понятным, но уже к середине пути я был полностью выжат, мне хотелось есть, пить, спать. Казалось, что я уже давно пропустил обед и вот-вот прохлопаю ужин. Как выяснилось гораздо позже, это путешествие заняло у меня три дня по меркам Мира живых. Но на Планете плачущих камней дни и ночи не сменяются. Там всегда закат, в какой бы ее части ты не оказался.

Несложно представить, что нытье валуна за это время осточертело мне, как племени кано вкус свеклы. В то же время стало очевидно, что этот камень в своей душе я таскаю все время, пусть и пытаюсь не обращать на него внимания, пусть мне и кажется, что я об этом почти не думаю. Но он со мной уже десять лет, и я ни дня больше не хочу с ним жить.

– А вдруг в моем прошлом осталось что-то важное, о чем я даже не подозреваю? – не успокаивался мой округлый собеседник.

К тому времени я был уже на вершине конуса и поставил валун аккурат на краю кратера.

– Знаешь что, друг… – сказал я своему камню.

– Что? – унылым голосом переспросил тот.

– Пошел ты! – не мешкая, я толкнул его в жерло.

Камень летел вниз, становясь все ближе к магме, а у меня в сердце что-то защемило. Как только он начал тонуть и плавиться, казалось, какая-то часть меня откололась и выгорает вместе с этим камнем. Такой родной и привычный, что я перестал его замечать, но очень остро почувствовал его отсутствие. Затем камень утонул, а я испытал катарсис.

Мое прошлое по-прежнему окутано пеленой тайны, за которую Крут и Онита запрещают заглядывать. И по всем правилам Планеты плачущих камней вулкан должен был мне желание. Я мог потребовать вернуть мою память, но вместо этого заказал перо с бесконечными чернилами. Мне больше не нужен ответ, потому что теперь я свободен от вопроса.

Вернувшись в мир живых, я нашел в своей хижине перо, которым написал эту главу, и напишу еще много. Мне больше не нужно беспокоиться о том, сколько кальмаров придется выдоить ради одной страницы текста. Лично мне ни одного. Спасибо вулкану.

Чаушин зачарованно читал книгу, на обложке которой было написано: «Шаманские тайны. Начата Уомбли». Предполагалась, что следующие поколения шаманов куроки продолжат ее, сохраняя полученные при жизни знания для преемников.

На шее Сына гадюки висело ожерелье с двумя клыками аллигатора. Еще один день без сторонней помощи, и он – взрослый мужчина.

С того момента как Чаушину удалось вернуться живым из Междумирья, прошло полгода. Поначалу Уомбли никого не подпускал к Сыну гадюки, строго-настрого запретив соплеменникам говорить с вернувшимся из Междумирья. Духи дали шаману четкое указание: Чаушин должен все вспомнить сам.

На протяжении месяца Уомбли приводил Чаушина в свою хижину каждое утро и до самого вечера проводил с ним свои странные ритуалы. Ритуалы эти были однообразными и уже на второй вечер начали раздражать Чаушина. Веря в своего наставника, беспамятный Сын гадюки продолжал, несмотря на раздражение. Весь вечер они сидели друг напротив друга. Уомбли задавал один и тот же вопрос:

– Кто ты?

Ни один ответ шамана не устраивал. Уомбли повторял:

– Кто ты?

– Чаушин, – каждый сеанс Сын гадюки начинал именно с такого ответа, хотя знал, что Уомбли это не остановит.

– Кто ты?

– Сын гадюки!

– Кто ты?

– Один из племени куроки.

– Кто ты?

– Я не знаю, что сказать.

– Знаешь!

– Не знаю!

– Ты думаешь, что не знаешь! Перестань думать, тогда ответ появится сам собой!

Так продолжалось по несколько часов. Чаушин перебирал все возможные варианты, но ни один, по мнению Уомбли, не подходил. Уомбли не был уверен, что память вообще к Чаушину когда-либо вернется.

– Я знаю, тебе эти ритуалы кажутся безнадежными, – сочувственно сказала Онита после первой недели вечерних опросов, окончившейся безрезультатно. – И все же – не останавливайся.

– Сегодня вечером мы собираемся с Кезером и Китлом, чтобы поиграть в покер, – добавил Крут.

– Уомбли это зачем знать? – рассердилась Онита.

– Я подумал, может, он присоединится?

– Может быть, – отвечал Уомбли.

– Не будет он с вами играть! – уверенно сказала Онита.

– Это еще почему? – возмутился Крут.

– Сколько у вас в колоде карт?

– Пятьдесят две, – не понимая подвоха, ответил Крут.

– Сколько-сколько? – недоумевая, переспросил Уомбли.

– Ну как бы тебе объяснить, – Крут почесал затылок, догадываясь, где собака зарыта, – это три раза по шестнадцать и еще четыре.

Пытаясь представить это число, Уомбли понял, что у него начинает болеть голова.

– Нет, покер точно не для меня.

– Я же говорила, – Онита ликующе улыбнулась мужу, затем повернулась к старому шаману: – забудь про их глупый покер, продолжай спрашивать!

Тот вечер, в который Чаушин нащупал первые воспоминания, начинался так же, как и все предыдущие – никаких надежд на улучшение.

– Кто ты? – Уомбли покорно выполнял указания духов-покровителей.

– Черепаха…

– Было!

– Когда? – недоумевал Чаушин.

– Две недели назад. Сначала ты сказал «крокодил», потом «кенгуру», затем «черепаха».

– Хорошая у тебя память.

– У тебя тоже хорошая, но ты не позволяешь ей вернуться.

– Я не понимаю, как это сделать.

– Тебе не нужно понимать. Просто позволь!

– Попробую… – выдохнул Чаушин.

– Кто ты?

– Картошка.

– Кто ты?

– Элвис Пресли, – неожиданно для самого себя выдал Чаушин.

– Что еще за Элвис Пресли?

– Король рок-н-ролла.

– Король чего? – Уомбли выпучил глаза от удивления и стал немного похож на Крута.

– Понятия не имею! Ты же сам сказал не думать.

– Отлично! Так и продолжай! Кто ты?

– Андрей Котов…

– Кто ты? – шаман понял, что не имеет смысла останавливаться на незнакомых именах, посчитав такие ответы хорошим знаком.

– Пастух бизонов.

– Кто ты?

Чаушин замолчал. Он несколько минут смотрел на Уомбли пустым взглядом, затем встал со стула и заявил:

– Не могу дальше. Хочу спать, – не дожидаясь ответа, Чаушин вышел из дома Уомбли и отправился в свою маленькую хижину.

Проходя мимо загона с бизонами, он услышал характерное «Ы-ы-ы!» от одного из рогатых.

– Не сегодня, Чингисхан, – не глядя в сторону стада, сказал Сын гадюки, – у меня нет настроения для пряток.

«Откуда я знаю, как его зовут? И с чего мне играть в прятки с бизоном?» – задумался Чаушин. С того момента как Сын гадюки очнулся на бамбуковых носилках посреди ритуальной поляны, ему никто ни разу не сказал, что он был пастухом. Следуя наказу Уомбли, с Чаушином никто не общался, даже Мека и Тэхи.

Мека не стала возвращаться в кано – цель ее визита еще не была достигнута: они так и не поговорили. Все, что хотела сказать Мека – спасибо. Сказать это на том языке, который Чаушин поймет и будет помнить, за что именно его благодарят. Всего один ни к чему не обязывающий разговор – это же такая мелочь. Но этой мелочи вечно что-то препятствовало. Сначала языковой барьер, затем злополучный день многолетия, а теперь наказ шамана. Мека твердо решила, что не уйдет из деревни, пока не скажет это самое «спасибо!»

Тэхи поселила Меку в своем доме. Девушка из кано спала на лежаке, который раньше занимал Чаушин. Мека не раз останавливала Тэхи от необдуманных попыток пойти и все рассказать:

– Чаушин должен знать, что я его мать, – причитала Тэхи, мечась по хижине.

– Если ты расскажешь, он узнает об этом, но не почувствует себя твоим сыном, – голос Меки был как обычно мягким и успокаивающим. – Ему нужно вспомнить это, а не услышать.

– Если честно, – с грустью призналась Тэхи, глядя в окно, на хижину Уомбли, из которой вышел Чаушин и направился в свой маленький домик, – я боюсь, что он вспомнит, какой я была матерью. Мне стыдно.

– Стыд – глупое чувство, – Мека встала рядом с Тэхи и проводила взглядом своего беспамятного спасителя. – Он заставляет людей себя ненавидеть. Но кому от этого лучше?

– Наверное, никому… – задумалась Тэхи, – никому. Просто я места не могу себе найти, пока Уомбли там что-то шаманит, пытаясь вернуть Чаушину память о том, как я испортила его детство.

– По крайней мере тебе есть чем заняться.

– Чем это? – не поняла Тэхи.

– Ты сказала, что не можешь найти себе места, но даже не начинала его искать.

В тот вечер, когда Чаушин вспомнил имя любимого бизона, Тэхи еще долго разговаривала с Мекой о том, что такое «свое место» и как его ищут, а Сын гадюки вернулся домой и при свете луны заметил маленькую белую точку в уголке хижины, которая раньше на глаза не попадалась. Он подошел ближе и поднял с земли острый клык. Эта находка стала отправной точкой в цепочке внезапно вспыхнувших воспоминаний: о детстве, о матери, о том, почему его зовут Сыном гадюки.

На следующее утро Чаушин повел бизонов на выгул. Сидя в тени баобаба, он разглядывал их и вспоминал имена, повадки. Подойдя к Зеркальному озеру, Сын гадюки зачерпнул воды и, утолив жажду, сказал стайке колючих рыб:

– Привет, ребята!

Те выстроились в форме человеческой руки и начали покачиваться из стороны в сторону, словно кто-то гигантский машет Чаушину из-под воды:

– Я тоже рад вас видеть! – ответил Сын гадюки и вернулся в тень, на край поляны.

Вокруг было тихо. Как-то непривычно и подозрительно тихо. Чаушин бывал здесь много раз, но ни разу не ловил такой тишины, потому что всегда кто-то говорил в его голове. А теперь этот кто-то умолк на веки вечные. Чаушин наслаждался тишиной и спокойствием, глядя на бизонов. Затем заметил, что их тени начали становиться все длиннее и длиннее. В его прошлом это означало, что пора возвращаться. Солнце клонится к закату. Сын гадюки привел стадо обратно в деревню. В это же время в поселение со стороны Бескрайних саванн вернулась нашедшая себя Тэхи.

– Привет, мама, – сказал Чаушин как-то холодно.

– Значит, ты все вспомнил? – Тэхи растерянно остановилась в нескольких шагах от сына, не решаясь подойти ближе.

– Пока не все, брешей в прошлом достаточно.

– Я попрошу меня извинить, – дрожащим голосом начала Тэхи, – за все, что тебе пришлось от меня натерпеться.

– Извинения приняты, – тон Чаушина был холодным и отстраненным.

Тэхи нерешительно сделала шаг в сторону сына.

– Но я тебя не прощаю. Пока не готов… – сказал он и ушел в сторону своего маленького домика.

– Справедливо, – опустив голову, прошептала мать Чаушина.

Встав перед дверью своей хижины, Сын гадюки вспомнил, для чего вообще построил себе дом – чтобы запираться в нем от матери. Он долго не мог уснуть, ворочался, думал о своих словах, почему не прощает ее. Это не было умозаключением, это было констатацией чувств. После всего, что произошло, было недостаточно одних извинений. Ответа на вопрос, чего было бы достаточно, Чаушин не находил. Ворочался половину ночи, гонял по кругу воспоминания всего, что было между ним и Тэхи, пока наконец сон не забрал его из этих болезненных сцен в свои мягкие объятия.

Наступил новый день. Чаушин снова увел бизонов в рощу и опять сидел в тени баобаба. В этот раз насладиться тишиной не выходило. Мысли о матери грызли его разум со всех сторон. Должен ли Чаушин ее простить? Не слишком ли жестоко такое поведение с его стороны? Но разве можно выбрать себе подходящие чувства? Чаушин просто хотел быть честным и с собой, и с матерью. Честным до конца, без прикрас, без страха обидеть или разозлить ее, как это было раньше.

– Как раньше не будет! – твердо решил Чаушин. – Не хочу! Довольно!

Хотя «раньше» еще не успело стать до конца четким. Многих осколков в мозаике прошлого не хватало. Память не возвращалась сама собой, просто так. Ей нужны были подсказки, какие-то детали настоящего, за которые можно уцепиться для связи с прошлым и реконструировать забытые события. Он посмотрел на стадо и заметил одну такую подсказку – Чингисхана не хватало. Бизон вновь решил поиграть.

– Хорошо, Чингисхан, давай попробуем, – с энтузиазмом сказал Сын гадюки и встал.

Он подошел к бизонам, осмотрелся, заметил следы Чингисхана, ведущие в сторону Зеркального озера. «Это все уже было», – промелькнула мысль в его разуме. Точно так же, только с комментариями противного голоса в голове. Чаушин посмотрел себе под ноги.

– Даже не думай, губошлеп! – резко осек он подбирающегося к своему мокасину Че Гевару.

Бизон виновато отвел взгляд и отошел на два шага назад. Чаушин отправился к озеру. Следы Чингисхана вели в воду.

«Ну нет, второй раз ты меня не проведешь», – подумал пастух.

К берегу вновь подплыла красная стайка.

– Ребята, давайте сразу к делу. Куда?

Рыбки выстроились в стрелку, указывающую направо.

– Понял! – бросил напоследок Чаушин и быстрым шагом обогнул озеро.

Следы от копыт тянулись из воды вглубь рощи. Сын гадюки ринулся в погоню.

– Вести себя как бизон, но не быть бизоном, – шептал он на бегу. – Стоп! – Чаушин резко остановился и поднял взгляд.

Прямо перед его носом было Змеиное дерево с отпечатком лба Чингисхана.

– Не в этот раз! – Чаушин пальцем погрозил баобабу.

Сын гадюки задрал голову, ища взглядом спрятавшегося среди мертвых веток бизона. Он обогнул Змеиное дерево несколько раз, внимательно рассмотрев каждый его отросток. «Либо Чингисхан притаился в дупле, наверху, либо потерял запал и больше не лазает по деревьям», – подумал Чаушин. Он задрал голову и, разглядывая дупло, скрывавшее в своей темноте либо игривого бизона, либо ничего, собирался с духом, чтобы вновь туда забраться.

Его разум рисовал картину падения с ветки и стремительно ускользающей реальности. Именно из этого дупла на него выскочила мать и укусила. Жуткие воспоминания. По спине Чаушина пробежали мурашки. Тело отказывалось цепляться за ствол и карабкаться вверх. Он хотел громко объявить, что подниматься не собирается и сейчас вернется к стаду. Купится ли Чингисхан на подобный блеф, неизвестно, но отчего не попробовать. Чаушин открыл рот, но ничего не сказал. Его опередил женский голос, поющий какую-то песню на незнакомом языке. Она была такой притягательной, что Сын гадюки невольно повернулся на звук. Голос доносился из-за зарослей папоротника.

«Никуда Чингисхан не денется», – подумал Чаушин и подошел ближе к папоротнику.

За кустами, среди толстых стволов ходила стройная девушка и собирала ягоды. Он сразу узнал эти медовые волосы и короткую белую тунику из паучьего шелка. Незнакомка беззаботно собирала ягоды в плетеную бамбуковую корзинку и напевала песню, которую Чаушин точно уже слышал. Он замер, пригнувшись в папоротниковых зарослях, незаметно подглядывая за девушкой и, наверное, делал бы это очень долго, если бы подкравшийся сзади Чингисхан легонько не боднул его в спину лбом.

Растерявшись, Чаушин вскрикнул и вывалился на поляну, неуклюже распластавшись по земле, животом вниз. Девушка вздрогнула от неожиданного шума, обернулась и, оценив источник шума, тихо хихикнула.

– Я слышал эту песню в Междумирье, – лежащий Чаушин попытался как-то оправдать своё внезапное появление.

– Ее поют душе-страннице, чтобы помочь найти обратный путь, – пояснила Мека, оторвавшись от сбора ягод и встав в полный рост.

Чаушин тоже поднялся и начал отряхиваться. Сбив несколько комков земли с ножен, в которых был нефритовый кинжал, он вспомнил, что именно произошло, когда эта песня звучала в прошлый раз.

– Этот кинжал, – Чаушин снял с пояса оружие, – дала мне ты? Без него ничего бы не вышло.

– Я принесла его, чтобы подарить на твое многолетие.

– Еще я вспомнил, что во время нашей первой встречи ты сказала «Захлопни варежку», – неловко продолжил рассказ сын гадюки. – Наверное, я зря сюда пришел…

– На языке кано это означало «Надеюсь увидеть тебя снова», – с милой улыбкой пояснила Мека, – ты вытащил меня из плена макак. Если бы не ты, сейчас я была бы жирной и привязанной к стволу баобаба, – Мека сделала шаг навстречу Чаушину и взглянула ему в глаза: – Ты – мой герой, – она кончиками пальцев легонько прикоснулась к его предплечью и провела рукой вниз.

Чаушин испытал внутреннее смятение. С ним никогда не флиртовали девушки. Он даже ни разу с ними не разговаривал. Как себя вести в такой ситуации?

– Ы-ы-ы-ы! – послышался из-за кустов папоротника голос Чингисхана.

Все это время бизон стоял в нескольких шагах и бесшумно слушал разговор.

– Его зовут Чингисхан, – представил своего друга Чаушин, обрадовавшись, что вообще подобрал хоть какие-то слова для продолжения разговора, – он тоже там был.

Бизон подошел ближе, и пастух потрепал его по холке.

Мека наклонилась к Чингисхану и заглянула ему в глаза.

– Привет, Чингисхан. Ты тоже мой герой, – девушка выпрямилась. – Я Мека.

– А я Чаушин.

– Это я уже знаю.

– Что еще ты знаешь?

– Что ты недавно вернулся из Междумирья и до вчерашнего вечера ничего не помнил, даже себя.

– Если честно, со вчерашнего вечера немногое прояснилось.

– Ну меня-то ты вспомнил, это уже неплохо.

– Я тут подумал, Мека: ты не против сходить сегодня вечером со мной на берег Зеркального озера? – переминался с ноги на ногу смущенный Сын гадюки.

– Это свидание? – лукаво взглянув на собеседника, спросила Мека.

– Ну, знаешь, – Чаушин стал мямлить себе под нос, – мне нужно натаскать воды бизонам…

– Ы-ы-ы? – укоризненным тоном проревел бизон, глядя на пастуха.

– Да, это свидание, – признался Чаушин.

– На свидание пойду, – смеясь, сказала Мека и угостила Чингисхана только что собранными ягодами.

– Значит, встретимся у Зеркального озера на закате?

– Значит, встретимся, – подмигнула Мека и продолжила собирать ягоды.

В этот вечер Мека и Чаушин сидели на берегу озера и говорили обо всем на свете: о традициях своих племен, о том, что можно делать из снега, который Чаушин никогда в жизни не видел, о том, насколько разные в стаде бизоны, хотя выглядят все одинаково. Впервые за свою жизнь Чаушин общался с кем-то, кто не был его мамой или Уомбли. И это было легко. Сын гадюки на одном дыхании рассказал о путешествии в Междумирье, встрече с отцом и их короткой битве.

– И что же было дальше? – сгорая от нетерпения, спросила Мека.

– Дальше? – не понял вопроса Чаушин.

– Когда ты оказался в пасти Аскука и воткнул кинжал в его нёбо.

– Я провалился в его желудок и там умер.

– Как умер? Ты же сейчас здесь, сидишь рядом со мной и разговариваешь. Мертвые так не умеют.

– Вот так, умер, а потом вернулся. Как это произошло, пока не помню. И, если честно, уже не уверен, что хочу вспоминать.

– Почему?

– Слишком много уже вспомнил. А приятного из этого раз-два и обчелся. Но Уомбли говорит, что вспоминать нужно.

– Зачем, если ты не хочешь?

– Он уверен, что раз я убил Аскука, получил его силу. Вот только что это за сила, неизвестно. Наверное, ответ там, – Чаушин прикоснулся указательным пальцем к виску: – ответ на вопрос, который я не задавал, о силе, которая мне не нужна.

– Совсем не нужна? Ни капельки?

– А что я с ней буду делать? Предположим, я смогу, как отец, поджигать все вокруг взглядом. И?

– И люди будут бояться тебя злить, – засмеялась Мека.

– Поздно… Все, кто хотел, меня уже разозлили.

– Ты про маму?

– Ну да.

– Она действительно раскаялась.

– Я верю.

– И сильно изменилась.

– Пора бы.

– Так почему ты не хочешь ее простить?

– Я не говорил, что не хочу. После всего, что между нами было, у меня не получается. Это выше моих сил.

– Если это выше твоих сил, может быть, силы Аскука способны с этим справиться?

– Или все усложнить еще больше.

– Да куда уж больше.

– Почему тебя так интересуют мои силы?

– Меня интересуешь ты, – поправила Мека, затем придвинулась ближе к собеседнику и шепнула: – Силы тут вообще ни при чем. Разве ты не хочешь знать о себе все?

– Хочу и боюсь одновременно. Есть какое-то смутное ощущение, что внутри меня прячется то, чего я вообще не хотел бы знать никогда. И это не сила Аскука.

Мека и Чаушин замолчали. Кроме них на берегу Зеркального озера не было ни души. Лунный свет мягко обволакивал траву и деревья вокруг. Сверчки пели тихо и мелодично. Звезды отражались на поверхности воды, в которой колючие рыбы выстроили контур сердца.

Сын гадюки заглянул в зеленые зрачки Меки и почувствовал, что должен ее поцеловать. Именно сейчас. Чаушину стало безумно страшно. Гораздо страшнее, чем когда он падал в открытую пасть Аскука. Что, если сейчас это совершенно неуместно? Вдруг она против?

«Я никогда себе не прощу, если упущу этот момент», – мысленно уверил себя Чаушин и прикоснулся губами к ее губам.

«А у него хорошо получается, – подумала Мека. – Надеюсь, он не тренировался на бизонах».

На следующее утро после свидания Сын гадюки получил от шамана ожерелье из клыков аллигатора. Уомбли решил, что для Чаушина пришло время становиться взрослым мужчиной. Ритуальное украшение, что преподнес пастуху шаман, было необычайно тяжелым. Никому в племени еще не доставалось такого долгого обучения. Но так уж распорядились духи, явившись в дом Уобмли накануне.

– Отправляйся в саванны и возьми зубы первого дохлого аллигатора, которого там отыщешь, для Чаушина, – сказала Ониты.

– Сколько? – уточнил Уобмли.

– Все, – уверенно сказала Онита.

– Кстати, насчет покера – ты не передумал? – вклинился в разговор Крут.

– Все? – не веря своим ушам, переспросил Уомбли, проигнорировав Крута.

– До единого! – подтвердила жаба. – Именно столько ему нужно.

Получившееся ожерелье доставало Чаушину до пупа. Тогда казалось, что Сын гадюки умрет от старости раньше, чем Уомбли снимет с него все клыки. По приблизительной оценке Чаушина период-помощи-наоборот должен был затянуться месяцев на шесть, не меньше. Шесть месяцев, в которые даже спросить ни у кого ничего нельзя. Вернее, можно, но пока на шее больше одного клыка, ответов тебе никто не даст.

– Ничего страшного, – подумал тогда Чаушин, – мне никакая помощь и не нужна.

Затея с тяжеленным ожерельем казалась ему абсурдом. Победитель самого опасного духа в Междумирье, вернувшийся из Мира мертвых и блистательно проявивший себя на первом свидании с Мекой, Чаушин сам мог помочь кому угодно. Какие еще доказательства нужны шаману и духам, чтобы назвать его взрослым мужчиной? Неужели всего произошедшего недостаточно? С такой биографией ему была прямая дорога в герои эпосов своего племени, но он почему-то должен был учиться ответственности.

Проведя весь день на Зеленой поляне со стадом, Чаушин вернулся в поселение, пришел к шаману и заявил:

– Слушай, Уомбли, мне кажется, тут какая-то ошибка. Я и так за один день в Междумирье повзрослел на целую жизнь.

– И? – изображая непонимание, спросил Уомбли.

– Зачем это? – Чаушин потряс рукой висящее на его шее ожерелье с клыками аллигатора.

– «Зачем?» – это вопрос, – сказал старик, – и я не буду на него отвечать, пока на тебе больше одного зуба.

– Хорошо, скажу иначе. Духи ошиблись. И это не вопрос. Это протест!

– Протест отклоняется, – отмахнулся Уомбли.

– М-м-м-м, – с досадой промычал Сын гадюки и вышел из хижины шамана, громко хлопнув дверью.

– И где тот застенчивый малый, который раньше прятался от людей среди бизонов? – вслух спросил сам себя Уомбли, когда стены его хижины перестали дрожать.

Выйдя на улицу, Чаушин увидел приближающуюся к нему Меку. Она ступала бесшумно и плавно, словно плывущий по водной глади лебедь.

«Как я теперь должен вести себя с Мекой? Мне нужно сказать или сделать что-то особенное? Помогите-е-е-е-е! – мысленно запаниковал Чаушин. – Так, друг, спокойно! Это твоя девушка. Точно? Наверное… – тут же зародилось в нем зерно сомнения. – Да ладно, кто же она еще? Не забывай: ты победитель. Тебе не о чем волноваться. Просто повторяй про себя: „Победитель! По-бе-ди-тель!“»

– Привет! – сказала Мека, подойдя к Сыну гадюки, и поцеловала его в щеку.

Колени Чаушина задрожали, словно бамбуковые ростки на ветру. Мека сделала вид, что не заметила.

– Милое украшеньице, – сказала она, легонько качнув ожерелье Чаушина своими тонкими пальцами. – Это зубы аллигатора?

– Ага, – немного уняв разыгравшуюся робость, выдавил из себя Чаушин. – Похоже, у него эти зубы в три ряда росли. Специально для меня, – и тут Сына гадюки понесло: – Тоже мне, обучение ответственности. Больше похоже на издевку, чем на ритуал. Я, блин, такое видел, что тут никому и не снилось, а Уомбли мне эту гирю на шею вешает и говорит, что пришло время взрослеть. Он вообще нормальный?

– Последняя фраза звучит как вопрос, – Мека слегка прищурилась и чуть-чуть приподняла уголки губ в еле заметной улыбке.

– Понял тебя, – кивнул Сын гадюки, – больше никаких вопросов.

Следующие полгода Чаушин действительно никого ни о чем не спрашивал. Днем пас бизонов и читал «Шаманские тайны», вечерами гулял с Мекой. Гордыня, овладевшая им после возвращения памяти, постепенно унялась. Сын гадюки больше не чувствовал себя героем. Ведь герой в понимании куроки совершает подвиги ради других, а все мотивы Чаушина во время путешествия по Междумирью были сугубо эгоистичны.

В борьбе за собственную жизнь нет ничего зазорного, но и повод для гордости не особый.

К тому же в герое у куроки не было никакой потребности. Если бы нужно было выбрать всего одно слово, чтобы охарактеризовать племя Чаушина, этим словом было бы «стагнация». Однажды нашедшие тепло, они получили все, чего им не хватало в прежней жизни. Куроки не имели проблем, не ставили себе целей и совершенно не нуждались в герое. Вся их философия сводилась к простой идее: расслабься и получай удовольствие от жизни.

В ком племя действительно нуждалось, так это в хорошем пастухе. Чаушин был пастухом с раннего детства, потому что выгул бизонов – лучшее занятие, чтобы спрятаться от людей и забыться. И вот потребность прятаться отпала. Он мог спокойно бросать пастушье дело, становиться кем угодно, но Чаушин изо дня в день водил бизонов на Зеленую поляну. Сначала потому что нужно же чем-то заниматься, а он ничего больше и не умеет. Но чем легче становилось ожерелье, тем яснее было его понимание:

– Я пастух не по каким-то причинам и не ради цели. Я просто пастух и все.

В этом свете все превратности судьбы выглядели более чем оправданными. Сложные отношения с матерью, изводившей его до самого дня многолетия, проекция, любовь Чингисхана к пряткам обустроили жизнь Чаушина наилучшим образом – помогли найти призвание и спутницу жизни. К таким выводам он пришел за то время, что шел период-помощи-наоборот.

Эти концепции достаточно легко описать, хватит всего двух небольших абзацев. Особенно когда это не про тебя, а кого-то там… Кого-то, чья голова полна тараканов, и он никак не может найти с ними общий язык. Тогда все довольно очевидно. А вот Чаушину понадобилось несколько месяцев, чтобы осознать и принять эти простые идеи. И в тот день, когда на шее Сына гадюки висели всего два крокодильих зуба, а после заката на небо должна была выйти полная луна, он ясно понял, что изначально ожерелье было именно такое, какое ему нужно. Ровно столько клыков аллигатора требовалось, чтобы повзрослеть.

Чаушин дочитал главу о Планете плачущих камней и задумался, в чем заключался его урок. Какой вывод он должен был сделать, вернувшись с того света? Помнить о смерти? Доверять инстинктам? Не позволять гигантскому змею глотать себя? Вариантов было много, но ни один из них не казался очевидным. Вероятно, самое главное пряталось в той части воспоминаний, которые еще не вернулись. Посчитав последнее наиболее удобным ответом, Сын гадюки захлопнул книгу и встал.

Солнце клонилось к закату. Время возвращаться в деревню. С наступлением темноты Уомбли снимет еще один зуб с его ожерелья. Чаушин наконец станет взрослым мужчиной и получит право искать помощь, просить советы и снова задавать вопросы.

«Ты выйдешь за меня замуж?» – это первый вопрос, который Чаушин собирался озвучить. Разумеется, вопрос был для Меки.

Чаушин свистом позвал животных. Первым перестал жевать траву и двинул в его сторону Чингисхан, вслед за ним пошло все стадо.

На подходе к холму, за которым скрывалось поселение куроки, Чаушин заметил кровавый отпечаток ладони на толстом стволе баобаба. Он обошел дерево и замер, увидев совершенно неожиданную картину: Уомбли лежал на земле весь в огромных рваных ранах от зубов животных, которых в этой местности не водилось.

– Я надеялся, что ты успеешь меня найти! – хриплым голосом прошептал шаман.

– Успею до чего? – Чаушин знал ответ, но все же надеялся, что ошибается.

– До того, как я отправлюсь в свое последнее путешествие по Междумирью.

– Что случилось, Уомбли?

– Дай мне ожерелье, – попросил старик.

Чаушин упал на колени. Его глаза покраснели от наворачивающихся слез. Он снял с шеи длинную нитку с двумя оставшимися клыками. Трясущимися от бессилия руками Уомбли развязал узел и снял один зуб, а затем снова связал нить. Это был особый узел. Такие, кроме Уомбли, никто не умел завязывать. Секретный узел шамана гарантировал подлинность символа взрослого мужчины.

– Ты должен занять мое место, – сказал умирающий шаман и протянул подвеску.

– Кто это сделал?

– Они дружат с волками и… – по интонации было ясно, что это только начало рассказа. Но продолжить его Уомбли уже не смог. На букве «и» его губы замерли в безжизненной улыбке.

– Они – это кто? – сквозь слезы и всхлипывания пытался получить последний ответ от умирающего Чаушин.

Но ответа не последовало. Вместо слов через рот старика вышла струйка серого дыма – дух Уомбли. Над головой погибшего шамана открылась небольшая воронка из светло-синей энергии, ведущая в Междумирье. Воронка в одно мгновенье затянула весь дымок, а вместе с ним и секрет шаманского узла и целую уйму знаний, что Уомбли не успел передать взрослому мужчине, которого оставил вместо себя. Портал в Междумирье закрылся.

В Мире живых от Уомбли осталось одно только тело, которое Чаушин погрузил на спину Чингисхана, чтобы отвезти в деревню.