Читать книгу Лишний князь. нет ни друзей, ни врагов – только цель! - Денис Владимирович Морозов - Страница 7

Все знают, что когда-то давным-давно на земле жили боги. Это был их мир, и они тут были хозяевами. Тогда все было по-другому, совсем не так, как теперь. Земля была похожа на чудесный сад, в котором каждый без труда мог найти себе пропитание. Не было войн и страданий, не было горя и зла. Но потом пришли люди, и все испортили. А боги ушли. Не захотели смотреть на то, во что люди превратили их мир. И с тех пор люди маются от бед, которые сами же и изобретают.

Глядя на ослепительное солнечное колесо, катящееся по небу к закату, Буривой думал, видит ли их сейчас лучезарный Дажьбог, солнце-царь и государь Горнего мира. Ведь если это сияет его легендарный шлем, как говорят старые сказки, то значит, что боги никуда не уходили. Они все еще здесь и попросту затаились, наблюдая за людьми, своими непутевыми внуками. В один прекрасный день они сбросят завесу, за которой укрылись от взглядов, и воздадут всем по заслугам. Вот тогда мы все и ответим за наши войны, обманы и воровство, за зависть, за желание убить соседа лишь для того, чтобы забрать себе его добро.

Но что делать, если боги и в самом деле ушли куда-то далеко-далеко, в глубины Вселенной, и никогда уже не вернутся? Это значит, что мир так и останется таким враждебным и мрачным? Что он никогда больше не превратится в тот восхитительный сад, каким был когда-то? Неужели у нас нет надежды? И для чего мы живем? И что нам тогда делать?

Все эти несвоевременные вопросы совсем некстати вертелись в голове Буривоя, когда он торжественно выезжал со двора в окружении нескольких слуг. До ворот великокняжеского дворца было рукой подать, но у бояр было не принято являться к князю на пир без чинов. Им обязательно нужно было показать всему честному народу свое величие и богатство, и они изо всех сил наряжались, навешивали на себя золотые побрякушки, украшали своих коней дорогими накидками из заморских тканей, о каких даже их ближайшие слуги и мечтать не могли.

Буривой подчинялся этим правилам, хотя и презирал их. Но вот супруга его смотрела на эти торжества совсем по-другому. Она рада была показаться во всей красе. Ее возок, похожий на небольшой домик, установленный на телегу, был завешан темно-красным бархатным покрывалом, расшитым золотистыми травами. Возница и кони выглядели так, что простые горожане могли только удивляться их дорогому убранству. Сама Снежана, то и дело выглядывающая из-за занавески, была одета в долгую рубаху светлого небесного цвета, поверх которой была накинута драгоценная накидка, усыпанная жемчугом. В высокую шапочку, под которой были тщательно спрятаны ее густые русые волосы, были вшиты золотые украшения с темно-красными, зелеными и синими самоцветами. Сомнений не было: на княжеском пиру боярские жены будут стараться перещеголять друг друга, и Снежана не собиралась от них отставать. А вот сам Буривой, который ехал верхом рядом с ее возком, был нерадостен – он не знал, как разговаривать с господами Великого Города после недавней ссоры.

Путь до княжеских хором оказался недолгим: вереница всадников нарочно сделала круг по площади, чтобы покрасоваться подольше. На дворе уже толпились гости, приехавшие целыми семьями. Их слуги толкались и спорили, кто имеет право подъехать поближе к крыльцу. На самом крыльце их встречал Держимир Верховодович, на правах княжеского тестя и старшего мужчины в семье.

При виде Буривоя он скривился и отвернулся, не желая даже смотреть на него. Буривой провел Снежану мимо, игнорируя и боярина, и двух его сыновей, стоявших за его спиной, поднялся по ступеням и подчеркнуто радушно расцеловался с тысяцким Твердиславом, ожидавшим на верхней площадке.

Столы для пира поставили на широких сенях, которые опоясывали хоромы. Сени были летними – они располагались под крышей, но не имели стен, отгораживающих их от улицы, так что сидеть гостям приходилось на свежем воздухе, благо, погода была уже по-летнему ясной и солнечной. Слуги рассаживали гостей строго по чину, как и на заседании думы, однако тут все были с женами, а некоторые и со старшими сыновьями, если те уже начали самостоятельную службу и имели свои вотчины.

У входа гости низко кланялись, целовались с хозяевами, говорили приличные случаю слова. Многие шумно смеялись и гомонили. Женщины придирчиво осматривали друг друга и выставляли напоказ свои украшения.

Длинный стол, накрытый белоснежной скатертью с кружевами, тянулся через все сени. По обе стороны от него стояли лавки, на которые были наброшены мягкие покрывала. Места во главе стола предназначались для хозяина и хозяйки, а прямо напротив, лицо в лицо, должен был расположиться Буривой со своей супругой, так как он, в отличие от остальных гостей, был единственным носителем гордого княжеского звания, помимо самого Всеволода.

Первым по левую руку от князя, как обычно, расположился начальник городской тысячи Твердислав Милонежич со своей супругой Доброгневой. Это была блестящая пара. Сам Твердислав, со своей знаменитой золотой гривной на шее, был высоким и сильным мужем. Одет он был так, что скорее его самого можно было принять за великого князя. Шелковая рубаха, бархатное корзно с золотым шитьем, сафьяновые сапоги – все было сделано с блеском и украшено жемчугами. Его круглая гривна, обвившаяся вокруг шеи, была выполнена в виде двух сцепившихся в схватке львов. Он был чуть постарше Всеволода и Буривоя, но выглядел лихо и молодцевато. Супруга его, Доброгнева, была ему подстать. Ее украшения могли посоперничать с великокняжескими, и уж с кем они точно соперничали – так это с женой Держимира, Сбыславой Красимировной, которая расположилась прямо напротив, через стол, по правую руку от князя.

Рядом с Держимиром сидел его сын Мечислав с женой Звениславой, дальше – Боронислав Стоимирович с Радомилой, Судимир Хотовитович с Ладиславой, и Ислав Моиславич со своей супругой. Рядом с Твердиславом на лавке устроились его друг и товарищ Переслав Воротиславич с женой Чарославой, немолодые уже Родолюб Дорогомилович с Желиборой, казначей Сдеслав Издеславич и богатый боярин Жирослав Негорадович, все со своими женами, а также самый старый, хотя и не самый знатный из бояр – Домагост Намнежич, который был вдовцом. Последним в этом ряду отвели место молодому и худородному Негославу Остромировичу с женой Всемилой.

Но самым шумным и суетливым выглядел Видослав, которого более знатные бояре упорно не хотели пускать в думу, чтобы не допустить вытеснения старинных родов новичками. Видослав горячее всех расцеловался у входа с Держимиром, долго тискал в объятьях обоих его сыновей, а после сразу же прилепился к Буривою и ходил за ним, как хвост.

– Буривой Прибыславич, ты ведь князь, такой же родовитый, как Всеволод Ростиславич, – при каждом удобном случае ныл он. – Ты уж будь добр, замолви за меня словечко, чтобы меня пригласили за стол вместе со всеми!

Сам Буривой не хотел садиться раньше великого князя – ведь ему предстояло сидеть на противоположном конце стола, а это было совсем не то же самое, что на лавках с боярами сбоку. Это было почетное место второго после хозяина человека, почти такого же значительного и многовластного.

Наконец, из верхней светлицы по ступеням спустились князь с княгиней в окружении жильцов и боярынь, многие из которых приходились родственниками почетным гостям. Все пришедшие разом встали и поклонились хозяевам в пол. Начался обычный в таких случаях обход: князь подходил к каждому из гостей, здоровался с ним, обнимался и расцеловывался, и то же самое проделывали княгиня и боярские жены. Любомысл с зажженной свечой и солью обежал вокруг стола, чтобы отпугнуть злые чары, и пир наконец начался.

Всеволоду поднесли огромный круглый каравай с солонкой, он порезал его и лично подал по кусочку каждому из присутствующих. Слуги начали выносить блюда с едой, виночерпии – разливать по чашам вино. Зазвучали здравицы в честь княгини и великого князя, и ответные здравицы от хозяина в честь гостей. Наконец, на небольшой площадке перед крыльцом, оставшейся свободной от столов, устроились скоморохи, и начали играть, плясать и петь песни.

– А где Радомысл? Радомысла давай! – гулким голосом закричал Держимир, который уже успел порядком набраться вина, чтобы не огорчать хозяина и не отстать от других.

Всеволод махнул рукой, и на площадку вышел старый певец с длинными седыми волосами, стянутыми на лбу перевязью. Борода его была такой же седой и длинной, но синие глаза из-под кустистых бровей смотрели ясно. Ему подставили кресло. Он уселся и тронул пальцами струны гуслей. Полилась музыка – настолько прекрасная, что не верилось, будто она может исходить из-под пальцев этого ветхого старика.

Неожиданно чистым для своего возраста голосом Радомысл запел о том, как в незапамятные времена боги создавали для людей этот мир, как сражались с чудовищами и пытались загнать бесов в глубины земли. Он пел про Дажьбога, который катится по небу в своей солнечной колеснице, и Перуна, который стреляет блиставицами в огромного змея. Отдельная песня была посвящена предательству Переплута. Эту сказку все знали, но в устах Радомысла она казалась новой и еще более увлекательной.

Некогда боги жили в волшебном городе, построенном великанами посреди алмазной небесной тверди. И был у них верный друг и самый ценный сородич по имени Переплут. Переплут всегда умел выручить своих братьев в трудный час: он отбивался от великанов, требовавших непомерную плату за свои труды, он заковывал в цепи громадных чудовищ, настолько сильных, что справиться с ними не смогли бы и сами небожители, наконец, он добывал в дальних странах такие сокровища, каких не было больше ни у кого на свете. Эти сокровища делали богов сильными и давали им волшебство, с помощью которого они правили всеми тремя мирами Вселенной.

И вот настал день, когда все труды были окончены. Земля покрылась чудесными садами. Вокруг текли ручьи с чистой водой, пели дивными голосами птицы. Сам, без всяких усилий, на полях вырастал урожай. Живи и радуйся! Но Переплут не хотел останавливаться. Ему все было мало. Он начал требовать от собратьев, чтобы они сломали все, что было сделано к этому дню, и создали бы новые миры заново, еще лучше.

Боги ему отказали. Тогда он сбежал к бесам, закованным в преисподней, и выпустил их на свободу. Бесы ополчились и двинулись по радужному мосту завоевывать Белую Вежу – крепость на небе, в которой укрылись богини и боги. Врагов было так много, и они были так злы и сильны, что богам было не устоять. Тогда на радужный мост вышел Ярило. В руках он держал яркий щит, сверкавший на все поднебесье. Как ни старались бесы пробить этот щит, как ни метали в него копья и сулицы, как ни били его топорами и кистенями – ничего не могли с ним сделать. Так Ярило сражался до тех пор, пока к нему не пришли на помощь другие боги: Сварог со своим огромным каменным молотом, сокрушающим скалы, Дажьбог с огненным мечом, от которого полыхают горы, Перун с громом и стрелами, бьющими с неба в виде блиставиц. Все вместе они сбросили бесов с моста и разметали их остатки по всей подселенной. Но и сами боги при этом получили жестокие раны, и капли их крови, пролившись с неба на землю, превратилась в драгоценные самоцветы, сверкающие всеми цветами радуги.

Радомысл окончил песню и отложил гусли в сторону. Ради великого уважения, которое гости к нему испытывали, его посадили за общий стол и поднесли вина с пирогами.

– А ведь Ярилин щит веков десять висел у нас на Ярилиной башне, – сказал вдруг Держимир. – Ее так поэтому и назвали.

– Да, верно, – согласился с ним Твердислав. – Раньше всегда говорили: пока на городе Ярилин щит, не бывать ему взятым врагами.

– Ну и где он теперь? – усмехнувшись, спросил Буривой.

Он, как человек, выросший в просвещенных западных краях, не воспринимал всерьез эти восточные сказки.

– Знамо где – в Лихославле, – с негодованием проговорил Родолюб Дорогомилович, к которому все прислушивались ради его возраста и множества вотчин. – Уже полвека как Немир-Лиходей сорвал его с наших ворот и увез в свой удел. И с тех пор кто к Лихославлю не подступался – никто его взять не сумел.

– Было такое, – отпив из чаши крепкого вина, проговорил Боронислав Стоимирович. – При старом-то князе, братце нашего Всеволода, мы пытались разорить Лихославль. Ничего тогда не вышло, только людей погубили.

Над столом повисло неловкое молчание – слова захмелевшего воеводы пришлись очень некстати, так как давно почивший князь приходился Всеволоду не родным братом, а сводным, и был его злейшим врагом и гонителем. Про него вообще лишний раз старались не вспоминать. Положение спас Видослав, скромно сидевший у самого края стола. Он вскочил со своего места, высоко поднял чашу и прокричал:

– А вот давайте и выпьем за нашего великого князя и его княгиню, чтобы жить им в любви и согласии и княжить еще целый век. А злодеям из Лихославля пусть будет пусто, и чтоб мы сплясали на том костре, на котором их всех пожгут!

Все разом расхохотались, встали со своих мест и высоко подняли чаши.

Княжеский пир – штука не такая простая, как может показаться со стороны. У него есть своя цель и свой смысл. Цель – наладить отношения со всеми значительными людьми, превратить их в соратников и единомышленников, сделать их единой общиной, выполняющей волю князя. А это не так-то просто: ведь у каждого из бояр – своя выгода и свой интерес, каждый с кем-то в родстве, а с кем-то в старинной ссоре, каждый хочет новую вотчину для себя и своей родни, но не хочет, чтобы кто-то богатством и славой его превзошел.

Разгадать смысл пира еще труднее: он тонет во множестве старинных обычаев и обрядов, каждый из которых должен защитить гостей и хозяев от злостного чародейства, не дать навести на них порчу, а то и попросту отравить. Пир, как и свадьба – это целый узел древних поверий, и не забыть их все, соблюсти все правила и обычаи, многим из которых по тысяче лет, может лишь настоящий знаток.

Пир – это еще и игра, в которой хозяин старается во что бы то ни стало употчевать гостей и напоить их допьяна, а гости, уписывая все угощенья за обе щеки, при этом не должны переесть и тем более слишком напиться.

Добросовестно исполняя хозяйский долг, Всеволод велел виночерпиям наливать чаши еще и еще. Гостей помаленьку развозило, разговоры становились все оживленнее, голоса громче, смех несдержаннее.

– Лиходеи оправятся от поражения, соберут новые силы и снова на нас пойдут, – продолжая завязавшийся разговор, вымолвил Твердислав Милонежич.

– Да они побоятся, – возразил ему Держимир. – Сколько раз уже мы их били. К тому же, они верят, будто наша Верхуслава – великая волховница. И что пока она в Кремнике, то мы все под защитой ее чар.

– Значит, они нападут, когда княгини не будет, – заметил Переслав Воротиславич, чья жена тоже считалась известной чародейкой.

– Ну и пусть нападают, – равнодушно заметил Сдеслав Издеславич. – Мы так же соберемся все вместе и так же дадим им отпор.

– Хотелось бы верить! – громко откликнулся Буривой со своего конца стола. – Но как вы соберетесь все вместе, если даже рассесться по лавкам без ссоры не можете? Не случится в городе князя – и вы, господа Великого Мира-города, даже роспись в полки не составите!

– Ну, росписи составлять – дело нехитрое, – возразил ему Держимир, который этим как раз и занимался. – У кого отцы и деды были наверху, тому и начальствовать.

– А ежели, к примеру, воевода незнатен и молод, но опытен и умен – то что же, нельзя его во главе полка ставить? – при этих словах Буривой подмигнул Видославу. – Пусть так и ходит под каким-нибудь пнем трухлявым, который всю жизнь живет заслугами своих предков?

– Один человек – как голый перст, совсем ничего не значит, – опять возразил ему Держимир. – Ценятся только заслуги рода. Один человек может быть умен, а может быть глуп. Но род – всегда мудр и силен. У кого сильный род – тому и быть воеводой.

– Ну вот у меня сильный род, – с напором выкрикнул Буривой. – Все вы, господа, знаете, кем был мой отец. Не простым он был князем – сам кесарь немецкий дарил ему золотую корону и называл его королем. И что же – посчитались вы с этим? Уважили вы меня, когда пришла в том нужда?

Снежана с тревогой посмотрела на своего мужа, слова которого звучали слишком гневно и яростно, но не решилась его одернуть на виду у всех.

– Говоря по правде, мы о твоем отце, Буривой Прибыславич, ничего кроме сказок не слышали, – повернувшись к нему всем телом, заговорил Держимир.

Его уже порядком развезло от вина, и он не считал нужным сдерживаться.

– Со Старым Городом у нас никакого общения нет, и что там происходит – шут его знает. Какое нам до этого дело? Почему мы должны гробить своих людей за землю, которой даже не видели?

– А вот посадили бы меня на старгородский стол – так и увидели бы! – с еще большим напором вскричал Буривой. – А тут вы все только толстеете да дуреете от вина. Что, слуг своих в войнах боитесь растратить? Да вы их и так растратите, только без толку, в войнах друг с другом. Вы же только и ждете, чтобы вцепиться друг другу в глотки. Все еще помнят «боярские войны», когда вы резались за вотчины и за своих мелких князьков, пока не пришли мы с Всеволодом и не приструнили вас, как псарь строптивого пса. Что, уже позабыли? Да я вижу, что нет! До сих пор волком смотрите друг на друга. Вам дай волю – тут же перегрызетесь!

Бояре за столом оторопело молчали. Буривой затронул тему, о которой не принято было говорить вслух – застарелая вражда между боярскими родами тлела подспудно, но каждый миг грозила разгореться с новой силой, и всем очень не хотелось ее раздувать.

– Эй, Боржек! – недовольно выкрикнул со своего возвышения великий князь. – Ты свой язык-то попридержи! Не обращайте на него внимания, мало ли что он наговорит во хмелю, – добавил он, обратившись к гостям.

– Что у тверезого на уме, то у хмельного на языке, – недовольно заметил Станимир Держимирович. – Зачем мы его у себя только держим?

– Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала! – услышав его слова, еще яростнее закричал Буривой. – Твой отец – богатейший боярин в волости, но ты первым кинешься в драку, если будет возможность урвать чье-то имение! Думаете, никто не знает, что у вас всех на уме? Вот Домагост Намнежич, пусть судят боги ему долгих лет, давно уже дышит на ладан. Того и гляди, отправится на санях за богами. А наследников-то у него нет! Кому достанутся его вотчины? Вы все только и думаете об этом!

– Боржек, замолчи! – резко выкрикнул Всеволод.

– А ваши жены, вместо того, чтобы смирять вас, только подталкивают к вражде, – не обращая внимания, продолжал вещать Буривой. – Всем хочется быть краше княгини, всем хочется выглядеть первой боярыней, пусть даже ради этого придется разорить тысячу мужиков, и довести до голода их баб и детей!

Всеволод, сидевший в дальнем конце стола, прямо напротив него, хмуро слушал эти речи. Он подпер голову ладонью в змеиной перчатке и прикрыл сжатыми пальцами рот, как будто не выпуская слова, уже готовые слететь с его губ. Верхуслава, наоборот, резко выпрямилась, и сидела, высоко выгнув спину, как будто аршин проглотила. Лицо ее раскраснелось, тонкие алые губки были сжаты, синие глаза полыхали от гнева.

– Постой, Боржек, – наконец, не выдержала она. – Как можешь ты говорить такие непристойные речи про честны́х бояр и боярынь? Как можешь ты оскорблять гостей на пиру у князя? Сейчас не время для ссор – мы собрались, чтобы отпраздновать нашу победу, в которую ты, честь и слава тебе, вложил столько стараний. А ты превращаешь наш праздник в свару. Но для свар есть и другие места. Если тебе вздумается, то ругайся в думе, или на площади с базарными торговками, или в непотребном доме с веселыми девками, а здесь, на пиру у великого князя – не смей!

– В самом деле, – оторвав ладони от рта, присоединился к жене Всеволод. – Сейчас время для пира, а не для ссор. Ты нарушаешь все мыслимые обычаи и обряды.

– Это я нарушаю обычаи? – вскочил со своего места Буривой, как ужаленный, и принялся яростно тыкать пальцем в сторону Всеволода и Верхуславы. – Ты, Володька, вспомни, каким ты был на Руяне, где мы оба с тобой росли в изгнании и бедности. Ты ходил тогда в драных лаптях, а на заду у тебя зияла такая дыра, что весь город на тобой потешался. Тебя считали за скомороха, а теперь ты сидишь тут, такой важный, и делаешь вид, будто тебе принадлежит весь мир. Еще бы: ты выбился в великие князья. А про старых друзей забыл. Забыл про тех, кто был с тобой с самого детства, и не хочешь помочь им как раз тогда, когда твоя помощь нужнее всего.

Да и ты, Верхуслава Держимировна, ты ли образец благочестия? Весь город говорит о тебе, как о ведьме. Начался падеж скота – народ шепчется на тебя. Пришла иноземная зараза – и все думают, будто это ты ее наслала.

– Так думают только глупцы несмышленые! И повторять их срамные слова – значит позориться самому! – закричал вместо жены Всеволод.

– Да ладно тебе! – издевательски расхохотался ему в ответ Буривой. – Я же вел твою свадьбу от первого взмаха рябиновой веточкой до последней утренней чарки. Мне ли не знать, какими вы были, когда ты был безродным женихом, которого никто не хотел пускать на порог, а она – молодой невестой, которую все боялись из-за ее чародейства? Вспомни, как твой нынешний тесть гнал тебя со двора каждый раз, когда ты приходил свататься? Его псари выталкивали тебя взашей и еще пинка напоследок давали. Тогда и князем никто тебя не считал – все думали, кто княжить будет Немир-Лиходей или Осмомысл Горносталевич из Вышеславля. Вспомни, что сделал я для тебя? Я убедил всех, что князем огромнейшего из городов должен быть именно ты – нищий изгой, чужеземец, ублюдок! Я сосватал для тебя дочь крупнейшего из бояр, после чего от тебя перестали наконец воротить нос и приняли за своего. И вот ты сидишь теперь тут, такой важный, во главе стола, и строишь из себя хлебосольного хозяина целого города. А помочь своему давнему другу не хочешь! А ведь я тебе больше, чем друг! Я твой брат и соратник!

– Ты, Боржек, мне старыми заслугами совесть не береди, – резко ответил ему князь. – Все, что было – я помню. И что ты сделал для меня, и для княжества, и для моей свадьбы – мы не забываем, и много раз тебе за это говорили спасибо. Но сейчас ты просишь невозможного. Ты хочешь, чтобы мы отправили все наши силы за тридевять земель, в неведомые для нас края, на завоевание какого-то города, о котором великогородцы даже слыхом не слыхивали. Да на кой он им нужен? Они не пойдут, даже если я им велю. А под боком у нас между тем – тот же самый Немир со своим сыном и внуком, которые, как и ты, ничего не забыли – и что их ветвь в княжеских летописях идет старше моей, и что ты, кстати, их родню Изяслава убил. Вот кого надо бояться, и вот против кого нам придется воевать, а совсем не с твоими далекими немцами под неведомым Старым Градом.

– Как мудро ты рассуждаешь! – так же издевательски выкрикнул Буривой. – Давно ли ты стал таким мудрым правителем? Ведь еще двадцать лет назад ты был несмышленышем, который ни друзей не умел заводить, ни нужным людям польстить. Да и два дня назад ты был вне себя от ревности – настолько, что твоя личная обида даже княжеские дела тебе затуманила. Хорошо же ты доверяешь своей супруге, если ревнуешь ее к своему старому другу.

– Вспомни сам, кем ты был двадцать лет назад, – гневно заметила ему Верхуслава.

– Я был тем же, кто я и теперь – сыном европейского короля и наследником королевства! – резко вскричал Буривой. – А вот ты, Верхуслава, всегда ли была такой благочестивой? Сейчас на тебя посмотреть – так ты просто образец матери и жены. А вспомни, что было, когда к тебе сватался Севка! Да ты сразу в него влюбилась, как сучка! И думать разумно ничего не могла от похоти, которая тебя охватила! Вспомни, как твой отец и братья давали ему испытания, которые он должен был пройти, чтобы завоевать твою руку и сердце. Испытания были хитрыми, и придуманы были так, что пройти их было никак невозможно. И кто же ему помог? Сама влюбленная невеста! Ты ему заранее все рассказывала. Ты предавала отца своего и братьев прямо у них под носом. Ты предавала свою семью, свой род! Что, разве это было не так?

Верхуслава покраснела от гнева и еще тоньше сжала алые губы, но ничего не сказала, а лишь отвернулась. Ее отец Держимир сидел, как на иголках – он тоже хотел что-то сказать, но не находил слов. Зато его старший сын, начальник городских сторожей Мечислав, поднялся с лавки и через весь стол закричал ему:

– Перестань срамить мою сестру и мой род! Это дело несносное. За такое и на поединок вызывают! И ты знаешь, что на поединке я тебя в бараний рог согну и всю кровь твою выпью!

– Ах, посмотрите, кто это подал голос! – издевательски взвопил Буривой. – Мечислав Держимирович, главный сторож Великого Города, бдительное око княжества! А сам, между прочим, норовил свою сестру побыстрее за Севку продать, надеясь, что он станет князем, и что быть тебе тогда вельми знатным боярином. Поздравляю – все, что ты хотел, сбылось! Сестра продана с выгодой, великолепная сделка!

– Верхуслава шла за Всеволода не по выгоде, а по любви, – возразил ему Мечислав. – А у тебя не язык, а змеиное жало! И я тебе это жало вырву, если ты немедленно не замолчишь!

– Ты еще слишком молод, чтобы знать, как хвататься за ядовитый язык, – ответил ему Буривой. – Неловко ухватишься – и останешься без руки.

– Буривой Прибыславич, – громко выкрикнул ему Твердислав со своей стороны стола. – Я давно уже в Городе начальствую тысячей, и многое на своем веку повидал. Но такого бесчинства я отродясь не видывал! Перестань! Не срами народ!

– Эй, Твердило-Золотогрив, ты-то куда вылезаешь? – заорал на него Буривой. – Думаешь, никто не догадывается, что ты хочешь думного голову подсидеть и сам на его место устроиться? И норовит тебе в этом Сдеслав Издеславич, наш почтеннейший казначей, у которого ладошки такие липкие, что к ним по пуду золота прилипает, да Негослав Остромирович, который в думу попал через баню, куда он для князя срамных девок водит!

Держимир с ненавистью посмотрел на Твердислава, который, вскочив, переминался с ноги на ногу прямо напротив него, с грохотом ударил обоими кулаками об стол и заорал:

– Да вы все тут, сукины дети, против меня сговорились!

– Это кого ты сукиными детьми назвал? – обернулся к нему Твердислав. – Да такого сукина сына, как ты, свет белый не видывал!

Держимир перегнулся через стол, схватил Твердислава за полы его щегольского корзна и с силой дернул своими огромными, толстыми ручищами. Послышался треск разрываемой ткани. Золотая запона с огромным красным камнем, скреплявшая полы корзна, вырвалась и со звоном упала на пол.

– Ты чего мое золото трогаешь? – завопил Твердислав, схватил Держимира за бороду и начал трясти ее из стороны в сторону, причиняя престарелому боярину немалую боль.

Оба сына Держимира, Мечислав и Сстанимир, тут же вскочили и вступились за отца. Станимир даже перескочил через стол, угодив сапогом в блюдо с печеным гусем, и хотел храбро ворваться в ряды соперников, сгрудившихся на противоположной лавке, но поскользнулся на гусином жиру и грохнулся вниз, попав лицом прямо между колен Доброгневе, Твердиславовой жене. Доброгнева впилась пальцами в его волосы и отчаянно завизжала. Началась суматоха. Бояре по обе стороны лавки принялись швыряться друг в друга тяжелыми серебряными чашами, норовя угодить противнику в лоб или на худой конец в брюхо. Орущие женщины срывали друг с друга головные уборы и таскали соседок за волосы, и делали они это с такой яростью и таким рвением, что даже мужикам становилось не по себе. Кто-то снял со стены увесистые оленьи рога, добытые хозяином двора на охоте, и пытался бодать ими всех, кто попадался ему под горячую руку. Дикий ор, визги, плещущееся вино и летящие в разные концы сеней блюда, грохот падающих на деревянные доски тел и треск рвущихся рубах – все смешалось в невероятную и бурную шумиху.

Один только Буривой не участвовал в этой драке. Он быстро схватил свою Снежану за плечи и потащил ее к выходу, где уже ждал его Избыгнев с конем в поводу. Как только Снежану посадили в повозку, они тут же тронулись, мигом домчались до своего двора и наглухо затворили за собой ворота.

На следующий день боярская дума собралась и решила изгнать Буривоя из города. Ему прислали вестника с обычными в таких случаях словами: «А поиди, княже, прочь! Ты нам еси не надобен!»

В качестве вестника прибыл Видослав Рославич. Он долго переминался с ноги на ногу, прежде чем отдать Буривою простой, без украшений и «трав», лист пергамента.

– А почему прислали именно тебя? – с подозрением спросил Буривой.

– Прости меня, Буривой Прибыславич! – неловко ответил Видослав. – Я не своей волей принес эту весть. Такое дело служилое – меня посылают, я исполняю.

– Ладно, скажи боярам, что я их повеленье исполню, – хмуро откликнулся Буривой, сел на лавку, упер голову в руки и крепко задумался.

Он долго не решался сказать об этом жене. Снежана выслушала его и расплакалась. «Неужели нам все это придется оставить? – запричитала она. – Наш дом, и наш двор, и хозяйство? А наши люди? Мы их сможем забрать с собой?»

– Нет, Снеша, мы не сможем забрать людей, – обнимая ее, проговорил Буривой. – Нам не на что будет кормить их. Ведь в казне больше нет для нас жалованья. Придется отпустить их на все четыре стороны.

– А куда мы поедем? – спросила Снежана.

– Куда глаза глядят, – ответил ей Буривой.

Дети выслушали эту новость стойко. Возможно, они просто не понимали по молодости лет, что их ждет. Старшему, Святополку, было семнадцать лет, и он уже начинал ходить вместе с отцом в походы, правда, только те, что Буривой считал неопасными. Младшему, Ярогневу, было четырнадцать, а дочери Томиславе – всего двенадцать.

– Сделай что-нибудь! – причитала Снежана. – Иди к князю! Ведь он твой старинный друг! Он тебя без помощи не оставит!

По тому, как хмуро взглянул на него Гостибор у ворот, Буривой понял, что ничего хорошего ему ждать не приходится. В самом деле, Всеволод принял его не в своих личных покоях, куда проходили только самые близкие люди, а в гостиной, куда пускали служилых людей для докладов. Он старался не смотреть Буривою в глаза – отводил взгляд в сторону и рассматривал ворону, каркающую на дереве за окном.

– Даже слышать тебя не хочу! – оборвал его Всеволод, когда он сбивчиво заговорил о прощении. – Вся боярская дума на тебя держит зло. Это ж надо так умудриться – всех господ настроить против себя! Ты хотел слишком многого, но не получил ничего.

Голос князя был твердым, и Буривой, который знал его много лет, понял, что спорить с ним бесполезно. Он в смятении сбежал вниз по ступеням, на одном дыхании пролетел по крыльцу и готов уже был уйти со двора, но тут неожиданно остановился, обернулся и посмотрел на стоящий отдельно терем, в котором находились покои княгини.

По старой памяти его пропустили. Верхуслава вышла к нему в светлицу, одетая, как всегда, по-домашнему просто.

– Верхуша, прости мне мой длинный язык, – путанно забормотал он. – Это я сдуру наболтал лишнего. Теперь вот меня выгоняют из княжества. За себя-то я не беспокоюсь – меня везде примут. Но вот Снеша моя не хочет бросать дом и слуг. Да и дети тут выросли, куда же им ехать? Поговори с Владеком – пусть хоть их тут оставят. Он ведь тебя всегда слушает, он тебе не откажет!

Верхуслава уселась на лавку и крепко задумалась. Ее глубокие синие глаза потемнели, ровный лоб покрылся морщинками. Буривой поймал себя на мысли, что у нее, того и гляди, и в самом деле откроется третий глаз, и ему стало не по себе.

– Вот что, – сказала она ему. – Все на тебя слишком злы. И батюшка мой, и братья. Но ты можешь загладить свою вину. Сделай что-то такое, чего не может больше никто. Соверши что-то невероятное, что заставит их позабыть обиду. Удиви их так, чтобы они тебе все простили.

– Что же мне сделать? – растерянно проговорил Буривой.

– Сам подумай! – сказала Верхуслава, посмотрев ему прямо в глаза.

– Помоги мне, прошу тебя! Подскажи! – с надеждой проговорил он, трогательно беря ее пальцы в свои руки.

– Ладно! – решилась она наконец. – Скинь корзно и завесь им окно. Сними с пальцев все перстни и кольца. Золотую цепь с шеи тоже снимай.

Она кликнула служанок, те быстро, не задавая лишних вопрос, принесли зеркало, свечи и полный ушат воды. Она расставила свечи по четырем сторонам от стола, посадила его напротив и велела смотреть сначала в зеркало, затем в воду.

«Белый день, черна ночь, пелена туч – уйди прочь, – зашептала она. – Великая Ясна-богиня, спустись к нам с небес, наворожи нам волшбы и чудес!»

Она смочила в воде свои тонкие длинные пальцы и брызнула Буривою в лицо. Холодные капли упали ему на щеки и заставили отшатнуться. А Верхуслава уже шептала, глядя в воду: «Что нам ждать в будущем – прямо скажи! Буривою Прибыславичу путь укажи!»

– Смотри в зеркало! – велела она ему.

Он принялся вглядываться в отражение, но не видел в нем ничего, кроме блеска свечей и темноты, окутавшей светлицу после того, как его корзно было наброшено на окно.

– Смотри внимательнее! – требовательно повторяла Верхуслава.

Она приподняла свечи и принялась лить воск, стекающий с них, в темную воду, колыхающуюся в ушате.

– Теперь смотри в воду! – велела она. – Что ты видишь?

– Темно. Мутно. Волны колышутся, – неуверенно проговорил он.

– Смотри на воск. Он расплылся?

– Расплылся.

– На что он похож?

– На дорожку.

– Куда ведет эта дорожка?

– На юг. Через темный лес. Через горы.

– Что там дальше?

– Какой-то город… – неуверенно проговорил он.

– Какой? – резко и требовательно спросила Верхуслава.

– Не знаю, вода темная, плохо видно.

– Смотри лучше!

– Похоже на Черный замок. Это, наверное, Лихославль. А на стене замка что-то висит.

В этот миг пламя ближайшей свечи вспыхнуло ярче, и на пролитый воск, разошедшийся по воде гладкими переливами, упал его отблеск.

– Что-то сияет! – выкрикнул Буривой. – Что-то яркое, круглое!

– Что это? – требовательно спросила Верхуслава.

– Это щит! – воскликнул он.

– Что за щит?

– Щит Ярилы!

– Что ты должен с ним сделать?

– Украсть! Привезти в Великий Мир-город!

Верхуслава резко подула на свечи и погасила их пламя. В светелке стало совсем темно, лишь смутные отблески разноцветных стекол едва пробивались сквозь бархатную завесу. Они сидели за столом, друг напротив друга, и он едва мог разглядеть ее лицо.

– Скажи сам, что тебе нужно сделать! – велела она.

– Мне нужно поехать в Лихославль, – проговорил он. – Похитить Ярилин щит и привезти его в Великий Миргород. Этим я заслужу прощение если не себе, то хотя бы жене и детям.

– Ты сам все это увидел. Теперь дело за тобой, – сказала ему Верхуслава.