Читать книгу В ожидании дождя - Деннис Лихэйн - Страница 6

Мы с Тони шагнули через порог офиса. Mo Бэгс оторвался от своего сэндвича с фрикадельками и колбасой и сказал:

– Здорово, педрила! Как жизнь?

Скорее всего, он обращался к Тони, но с Mo наверняка не угадаешь. Он положил сэндвич, вытер жирные пальцы и рот салфеткой, затем обошел свой стол и швырнул Тони в кресло.

Тони сказал:

– Привет, Mo.

– В жопу себе свой «привет» засунь. Давай запястье.

– Слушай, Mo, – сказал я. – Хорош.

– Чего? – Mo защелкнул браслет наручников на левом запястье Тони, а правый – вокруг подлокотника кресла.

– Как подагра твоя? – спросил Тони с неподдельным интересом.

– Жить буду, придурок. Поживу еще.

– Вот и хорошо. – Тони рыгнул.

Mo вперил в меня прищуренный взгляд:

– Он пьяный, что ли?

– Не знаю. – На кожаном диване Mo я заметил сложенный номер «Трибьюн». – Тони, ты пьяный?

– Не-а. Слушай, Mo, y тебя тут туалет есть?

– Да он же пьяный, – сказал Mo.

Я поднял лист с рубрикой спортивных новостей и обнаружил под ним первую страницу газеты. Карен Николc попала в передовицу: «САМОУБИЙЦА ПРЫГНУЛА С КРЫШИ ЗДАНИЯ ТАМОЖНИ». Рядом со статьей красовалась полноцветная фотография Бостонской таможни ночью.

– Да он в хламину пьяный, – сказал Mo. – Кензи?

Тони снова рыгнул, а затем затянул «Дождь капает мне на голову».

– Ну, пьяный и пьяный, – сказал я. – Где мои деньги?

– Ты позволил ему пить? – Mo сипел так, будто одна из фрикаделек застряла у него в глотке.

Я поднял газету, прочитал шапку статьи.

– Mo.

Уловив интонацию моего голоса, Тони замолк.

Но Mo был слишком взвинчен, чтобы что-то заметить.

– Даже не знаю, Кензи. Я, блин, даже и не знаю, на хрен таких, как ты, нанимаю. Вы мне всю репутацию изгадите.

– Она у тебя и так изгажена, – ответил я. – Плати давай.

В начале статьи было написано: «Уроженка Ньютона, очевидно находившаяся в помутненном состоянии рассудка, прошлой ночью покончила с собой, спрыгнув с площадки обозрения одного из наиболее известных и любимых жителями исторических памятников».

– Ну хрена ж себе он тут мне втирает, а? – обратился Mo к Тони. – Ушам своим не верю.

– А я верю.

– Завали пасть, козлина. С тобой никто не разговаривает.

– Мне в туалет надо.

– Ты чего, глухой? – Mo шумно выдохнул через нос, зашел Тони за спину и постучал ему костяшками пальцев по затылку.

– Тони, – сказал я. – Обойди диван, туалет вон за той дверью.

Mo засмеялся:

– И что? Кресло он с собой потащит?

Вдруг раздался громкий щелчок. Тони сбросил наручники и направился в туалет.

– Эй! – вскрикнул Mo.

Тони оглянулся:

– Слушай, ну мне реально приспичило.

«Самоубийцей оказалась Карен Николc, – говорилось далее в статье, – опознать которую удалось благодаря тому факту, что перед прыжком она оставила на площадке обозрения бумажник и одежду».

Полфунта мяса шлепнулось мне на плечо. Я оглянулся – Mo опускал сжатую в кулак руку.

– Кензи, хрена ты себе позволяешь?

Я вернулся к чтению.

– Заплати мне, Mo.

– Ты чего, с этим дебилом роман крутишь, что ли? Пивка ему, блин, купил, может, еще и на танцульки с ним ходил, а?

Площадка обозрения здания таможни находится на высоте двадцати шести этажей. Падая оттуда, наверное, можно увидеть даже верхушку холма, на котором расположен район Бикон-хилл, площадь Гавернмент-сентер, небоскребы в деловом центре, а потом – Фэнл-холл и здание крытого рынка Квинси. И все это за одну-две секунды – стремительно проносящиеся перед глазами кирпич, стекло и желтые огни, которые видишь, прежде чем упасть на брусчатку. Часть тебя подпрыгнет от удара. А часть – нет.

– Слышишь меня, Кензи? – Mo замахнулся снова.

Я уклонился от удара, бросил газету и правой рукой вцепился ему в глотку. Толкнул его к столу и продолжал давить, пока он не прижался лопатками к столешнице.

Тони вышел из туалета.

– Ну ни фига ж себе, – протянул он.

– В каком ящике? – спросил я Mo.

Он вопросительно выпучил глаза.

– В каком ящике мои деньги?

Я чуть ослабил хватку.

– В среднем.

– Тебе же лучше, если там лежит не чек.

– Нет, нет. Наличные.

Я отпустил его, но он так и остался лежать на столе, надсадно дыша. Я обошел его, открыл ящик и обнаружил там свою плату – перетянутые аптечной резинкой банкноты.

Тони сел обратно в кресло и защелкнул браслет наручников на своем запястье.

Mo поднялся на ноги. Потер горло, закашлялся – как кошка, отхаркивающая волосяной ком.

Я снова обошел стол и поднял с пола газету.

Маленькие глазки Mo потемнели от обиды.

Я расправил смятые страницы, аккуратно сложил газету и убрал ее под мышку.

– Mo, – сказал я. – У тебя в кобуре на левой лодыжке спрятан пистолет, а в заднем кармане – свинчатка.

Взгляд Mo стал еще жестче.

– Потянешься за ними, и я тебе наглядно покажу, насколько хреновое у меня сегодня настроение.

Mo кашлянул. Опустил взгляд. Прохрипел:

– Хрен ты теперь работу найдешь в нашем бизнесе.

– Какая трагедия, – сказал я.

– Сам увидишь, – сказал Mo. – Без Дженнеро, я слышал, ты за каждый цент в лепешку расшибаешься. Вот погоди, сам приползешь ко мне, чтобы я тебе хоть какую работенку подкинул. Умолять будешь.

Я взглянул на Тони:

– Ты как, в порядке будешь?

Он закивал.

– В тюрьме на Нашуа-стрит, – добавил я, – есть один охранник, Билл Кузмич его звать. Скажешь ему, что мы с тобой приятели, он за тобой присмотрит.

– Клево, – ответил Тони. – Как думаешь, а пивка он мне там организовать сможет?

– Ага, Тони. Мечтать не вредно.

Газету я прочитал, сидя в своей машине, припаркованной на Оушен-стрит в Чайнатауне, под вывеской «Mo Бэгс, поручитель». В статье я не нашел ничего такого, чего уже не слышал по радио, однако там была опубликована фотография Карен Николc, переснятая с водительских прав.

Это была та самая Карен Николc, которая наняла меня полгода назад. На фотографии она выглядела такой же лучезарной и невинной, как и в день нашей встречи, – улыбалась в камеру, словно фотограф только что сказал ей, какое красивое на ней платье и как ей идут туфли.

В здание Бостонской таможни она прошла вечером, присоединилась к экскурсии на площадке обозрения и даже пообщалась с кем-то из агентства недвижимости – наше правительство решило заработать немного денег, продав исторический памятник корпорации «Мэриотт», и желающие могли приобрести таймшеры[4] на проживание здесь. По словам сотрудницы агентства Мэри Хьюз, ее собеседница уклончиво отвечала на вопросы о месте работы и вообще казалась рассеянной.

В пять часов этаж закрыли для всех, кроме обладателей таймшеров, у которых были магнитные ключи от входных дверей. Карен где-то спряталась, а в девять часов сиганула вниз, на голубой асфальт.

Четыре часа она просидела там, на высоте двадцать шестого этажа, и раздумывала, прыгать ей или не надо. Интересно, подумал я, она сидела в углу, или бродила туда-сюда, или глядела на ночное небо или на огни города внизу? Сколько событий из своей жизни, сколько падений и резких, внезапных поворотов она проиграла в своей голове? И в какой момент все эти мысли сошлись в одной точке и она перекинула ноги через четырехфутовую ограду и шагнула в пустоту?

Я положил газету на пассажирское сиденье и прикрыл глаза.

И увидел, как она падает. Бледная, тонкая фигурка на фоне ночного неба, она падала, и грязно-белый известняк здания Бостонской таможни обрушивался за ее спиной как водопад.

Я открыл глаза, проводил взглядом двух студентов-медиков в белых халатах, спешивших куда-то по Оушен-стрит, попыхивая сигаретами.

Взглянул наверх, на вывеску «МО БЭГС, ПОРУЧИТЕЛЬ», и задумался, с чего я вообще корчил там из себя крутого парня. Всю свою жизнь я вполне успешно подавлял порывы вести себя как мачо. Я и так понимал, что в случае чего смогу справиться с неприятной ситуацией, требующей применения насилия. Мне этого хватало – поскольку я вырос там, где вырос, то прекрасно понимал: всегда найдется кто-нибудь еще более отмороженный, кто-нибудь круче, злее и быстрее меня.

И желающих это доказать хватало. Из тех ребят, с которыми я вместе вырос, многие или погибли, или загремели в тюрьму, а один заработал паралич конечностей. И все только потому, что им хотелось доказать миру, какие они крутые. Но мир, как показывает мой опыт, как Вегас: один-два раза ты можешь выиграть, но если начнешь играть постоянно, то мир тебя живо поставит на место и заберет или твой кошелек, или твое будущее, или и то и другое вместе.

Да, частично дело было в том, что смерть Карен Николc меня беспокоила. Но было и еще кое-что, что-то гораздо более простое: за последний год я понял, что утратил вкус к своей профессии. Мне надоело гоняться за должниками, надоело собирать компромат на мухлюющих со страховкой мошенников, надоело исподтишка фотографировать мужчин с их костлявыми любовницами и женщин, развлекающихся с тренерами по теннису. Думаю, я просто устал от людей – устал от их предсказуемых грешков, предсказуемых желаний, потребностей и потаенных страстей. Устал от унылой глупости людей как вида. А без Энджи, которая могла бы вместе со мной закатывать глаза и отпускать сардонические комментарии, моя работа превратилась в скучную рутину.

Карен Николc смотрела на меня с фотографии – белоснежная улыбка, блаженное неведение и нерушимая вера в то, что все будет хорошо.

Она обратилась ко мне за помощью. И я думал, что помог ей. Возможно, так оно и было. Но за последовавшие шесть месяцев с ней произошло что-то такое, что полностью ее изменило. По сути, прошлым вечером со здания таможни спрыгнула не Карен, а какая-то другая, совершенно мне незнакомая женщина.

И да, самое паршивое заключалось в том, что она мне звонила. Через шесть недель после того, как я разобрался с Коди Фальком. За четыре месяца до своей смерти. В самый разгар событий, из-за которых она так изменилась, она позвонила мне.

А я не перезвонил.

Я был занят.

Она тонула, а я был занят.

Я снова взглянул на фотографию, поборол в себе желание отвернуться от надежды, лучившейся в ее глазах.

– Ладно, – сказал я вслух. – Ладно, Карен. Я постараюсь что-нибудь нарыть. Посмотрю, чем могу помочь.

Проходившая мимо джипа китаянка заметила, как я разговариваю с самим собой. Уставилась на меня. Я помахал ей рукой. Она покачала головой и пошла дальше. Она все еще качала головой, когда я завел машину и вырулил со своего парковочного места.

С ума сошел, казалось, подумала она. Вся планета сошла с ума. Все мы.