Читать книгу Культурные индустрии - Дэвид Хезмондалш - Страница 49

Почему культурные индустрии так изменились за последние 30 лет? Какие движущие силы стоят за этими изменениями?

В решении этих вопросов мы должны избегать легких ответов. В сложных обществах адекватные объяснения социальных процессов редко бывают простыми. Поэтому лучше сторониться ответов, которые редуцируют сложные, тесно переплетенные друг с другом сети каузальности к одной движущей силе. Конечно, каждый думает, что его или ее изложение избегает подобной редукции, однако потребность в последовательности и прямоте часто приводит к тому, что в изложениях один из факторов выпячивается в ущерб другим.

Для обозначения такого выпячивания одного фактора в социологических и исторических работах используется термин технологический детерминизм, что со всей очевидностью указывает, что фактор, выделяемый в ущерб остальным, – каузальная роль технологии. Я предпочитаю «детерминизму» термин «редукция» или РЕДУКЦИОНИЗМ, потому что проблема не в том, что технологии отводится детерминирующая роль, а в том, что это детерминирующая роль слишком подчеркивается, тем самым сложность редуцируется до простоты. Термин «технологический детерминизм» был введен в социологию и исследования культуры Раймондом Уильямсом в книге «Телевидение: технология и культурная форма» [Williams, 1974], где он дает критическое изложение этого взгляда применительно к телевидению и к технологиям в целом. Однако часто забывают, что Уильямс также критиковал то, что он называет «симптоматической технологией» [Ibid., р. 13], взгляд, согласно которому технологии – только побочные продукты более широких социальных процессов. Уильямс настаивал на том, чтобы технологии рассматривались не изолированно, но всегда осмыслялись в связи с другими процессами и факторами.

Очевидно, что технологии вызывают разнообразные последствия. Появление телефона изменило наше общение друг с другом. Появление домашних видеомагнитофонов с функцией записи изменило восприятие телевидения. Это относительно непротиворечивые утверждения, которые ничего не редуцируют. Редукция возникнет, если мы, например, на вопрос: «Что вызвало трансформацию нашего восприятия телевидения за последние 30 лет?» дадим слишком общий ответ, например: «Новые технологии, такие как видео, кабель и спутник». Этот ответ влечет за собой целый ряд новых вопросов. Почему эти технологии появились именно так, как они появились? Почему они приняли именно эту конкретную форму? В объяснениях, страдающих технологическим редукционизмом, связь технологии с экономическими, политическими и культурными силами маскируется или даже полностью теряется.

Столь же часто можно услышать обвинения в экономическом детерминизме. Опять-таки, по нашему мнению, термин «редукционизм» здесь подходит лучше. Такие обвинения чаще всего выдвигаются против политэкономических объяснений, якобы из-за того, что в них социальные и культурные события редуцируются к движущим экономическим силам, таким как потребность компаний получать прибыли или интересы социального класса, контролирующего средства производства. Действительно, некоторые исследователи культуры и многие ученые, принадлежащие к традиции либерально-плюралистического исследования коммуникаций (например: [Neuman, 1991, р. 16]) утверждают, что марксизм страдает отчасти врожденным редукционизмом. Однако экономическим редукционизмом страдает не только марксизм – ортодоксальная, мейнстримная экономика также часто претендует на то, что ее экономические модели обладают объяснительной силой. Как и в случае технологического редукционизма, вопрос не в том, оказывают ли экономические силы каузальное действие. Так, например, очевидно, что поведение компаний, занятых погоней за прибылью, имеет важные социальные последствия. Вопрос в том, не означает ли чрезмерный акцент на экономических причинах, что аналитик не смог адекватным образом учесть отношения экономических факторов с другими процессами.

Ньюман [Ibid., р. 17] привлек внимание к гораздо более редкому обвинению в «культурном детерминизме», которое он определяет как взгляд, согласно которому каузальное превосходство имеют системы ценностей и убеждений[44]. Хотя это выражение можно услышать гораздо реже, чем первые два, вера в каузальное превосходство культуры широко распространена. Вариант такого культурного детерминизма лежит в основе часто высказываемого, хотя и ошибочного, мнения, что «медиа дают людям то, что хотят эти люди», т. е. что форма медиа определяется сформированными культурой желаниями и ожиданиями аудитории. Мало нашлось смельчаков, которые выступили с оправданием этого взгляда в печати (исключение составляет [Whale, 1977]). Однако такое мнение с пугающей регулярностью можно услышать в организациях из сферы культурных индустрий и среди публицистов и политиков. Главная проблема этого взгляда в том, что он игнорирует роль самих медиа в формировании желаний и ожиданий аудитории.

Опять-таки возражение против культурного редукционизма заключается не в том, что он приписывает каузальные свойства культурным процессам. Ясно, что изменения, затронувшие время и практики досуга, имели огромное воздействие на деятельность культурных индустрий. Проблема здесь, как и в случае любой редукции, в последующих вопросах о каузальности, например: «Каким образом эти культурные практики приняли ту форму, которую они приняли?». При обсуждении каузального действия культурных процессов также возникают дополнительные трудности, связанные с определением термина «культура», обсуждавшиеся во введении. Слово «культура» получило такое широкое распространение в современных обществах, как в академических работах, так и в журналистике и популярной литературе, что стало обозначать все и ничего. Означает ли оно преобладающие позиции, ценности и убеждения в отдельном обществе или обыденный жизненный опыт людей, или же общие условия жизни в определенном месте, организации или институте? Все согласны, что это сложный и спорный термин, однако на него постоянно ссылаются как на способ объяснения, превосходящий подходы, основанные на «технологии» или «экономике», без всякого признания этих трудностей. Из введения должно быть понятно, что я предпочитаю данное Уильямсом определение культуры как «системы означивания», через которую <…> передается, воспроизводится, выражается и исследуется социальный порядок» [Williams, 1981, р. 13]. Это по крайней мере позволяет избежать наиболее неуклюжих упоминаний термина «культура» и привлекает наше внимание к концепции «социокультурного» – нередукционистской по своей природе, включающей в себя взаимодействия между культурными сферами и более широкими социальными системами и поведением (обсуждение этой трудной и часто упускаемой из виду области можно найти в: [Ibid., ch. 8]),