Читать книгу Ведомый одним лишь ветром - Диэнтони Картон - Страница 4

Смеркалось. Ветер дул навстречу с такой силой, что было сложно различить тёмную асфальтовую дорогу и меня, неприметного путника, идущего по ней. Я ушел. Отбросил все былое, выкинул вон, не желая мириться со всем дерьмом, а может, просто пришло мое время. Сейчас я жалею лишь о том, что нельзя стереть все воспоминания и оставить только имя, лишь мое имя, мое. Постоянно провожу рукой по своей голове, никак не могу избавиться от привычки, но столь необычно ощущать голый череп и гладковыбритое лицо. Вот что значит новая жизнь. Каждый день я встречаю рассвет и живу по новым правилам, правилам послать все к чертям и жить, а может, выживать. Только теперь все зависит от меня самого, не от родителей, не от чьего-то мнения, а от меня самого.

Так я и шел, копаясь в воспоминаниях, пытаясь найти повод, причину вернуться, остаться, но все эти попытки не увенчались никаким успехом. Я продолжал идти, уже изрядно намочив ноги, чуть подморозив нос и неприкрытые уши. Вспомнил, как моя мать – заботливая женщина, тихая, мирная, вкусно готовящая и всем помогающая, но не очень решительная, чтобы дать отпор отцу-смутьяну – всегда до паранойи, сверх меры оберегала меня, натягивала на голову старую детскую шапку с козырьком, да так сильно, до боли, что уши потом торчали из-под нее, похожие на два бордовых локатора. Я поочередно прикладывал еще теплые ладони к своим ушам и носу, чтобы хоть как-то согреть их. Что я ненавижу, так это холодный сопливый нос, с которым ни уснуть нормально, ни подумать, постоянно шмыгая и проверяя, едва касаясь указательным пальцем кончика, чтобы не дай бог не повисла прозрачная капля-сопля, и ты не выглядел нелепо.

Осень так же холодна в этом году, как и мое сердце. Стремясь обрести то, что мне не нужно, добиться благополучия, которое навязывали вбитые в голову стандарты моих родителей, а им – их родителей, я наконец понял, что не этого хочу и, надеюсь, вырвался из порочного бесконечного круга. Я дал себе слово просто идти, изредка останавливаясь и задерживаясь на пару дней максимум, не привязываясь ни к какому месту, ни во что не встревая и ни с кем не знакомясь. Я хочу просто взять все, что этот, пока еще окончательно не угробленный мир готов мне предложить.

Мысль о моем уходе, как снежный ком, все нарастала и нарастала. В один прекрасный момент ком превратился в лавину и стер все мои аргументы в пользу пребывания рядом с близкими, родными, знакомыми, знающими не настоящего меня, а лишь мою маску добряка, ограниченного своими принципами. Кто-то уважал, кто-то ненавидел меня, кто-то был влюблен. Но все они на самом деле были мне скучны, потому что предсказуемы и банальны. Кажется, рассуждаю, как напыщенный, зазнавшийся, высокомерный сноб с серебряной ложкой в жопе, но я предугадывал все их действия, знал, что будет, что ждет тех или иных, будто видел их путь, пускай со множеством тропинок, которые рано или поздно сходились в одну и ту же дорогу. Я был слишком добр, а основная проблема добрых людей в том, что они не могут отказать более наглым. Добрый жертвует всем: временем, деньгами, зависит от просьбы. В итоге просьб становится все больше и больше. Добрый в один прекрасный день откажет, и этот отказ покажется оскорблением для людей, привыкших к безоговорочной помощи, он будет воспринят как плевок в душу. Они развернутся и исчезнут из жизни того, кто так много им помогал. Именно такой финал ждал и меня. Тебя, доброго самаритянина, все оставят и найдут альтернативную замену – другого готового на все добряка. Ты в недоумении будешь стоять один, но им будет все равно. Даже любящие родные оставят тебя. Да-да, именно так. Пусть они души не чают в тебе, но со временем и они отпускают, ты становишься старше, они чувствуют заботу, но уже мало чем могут тебе помочь. Да ты и не хочешь, не желаешь их помощи, так как думаешь, что они считают тебя гребаным младенцем. Ты взрослеешь, и у тебя в голове накапливается столько дерьма, что оно периодически рвется наружу, а ты обляпываешь им того, кто еще не бросил тебя и не ушел.

Так случилось и со мной. Я был обозлен, не знал, что делать. Рутина, обыденность убивали меня. Я не хочу сказать, что плохо жил. Нет, я жил, периодически балуя себя дорогой едой, походами в рестораны, дорогими гаджетами, которые по сути были мне не нужны. Но все повторялось, и я достиг точки, когда почти смирился с этим. Словно хомяк, крутящийся в колесе, который делает перерывы на пожрать, посрать и поспать. А потом опять в колесо – и по новой, по новой. Хватит. Пусть я сдохну, умру, упаду холодным трупом в сточную канаву, но по крайней мере буду чувствовать себя живым, настоящим, человеком без маски. Буду говорить то, что думаю, делать то, что считаю нужным, не ограничивая себя глупыми моральными принципами. Просто жить и смотреть на мир. В этом и заключается цель и миссия. Это то, чего я так давно хотел, но боялся, потому что был связан цепями предрассудков и страхов, связан другими людьми, их мнениями и мыслями, к которым прислушивался. Как же глуп я был с маской на лице и пеленой на глазах!.. Только сейчас я понял это, пытаясь отыскать причину, чтобы вернуться. Я понял, что прав и иду в верном направлении, каждый шаг в моих старых кроссовках только укреплял волю и желание встречать что-то новое, что-то настоящее…

– Что за чушь ты несешь? – вмешалась Надин. – Почему ты ушел из дома на самом деле? Вот у меня была херовая жизнь, мягко говоря, а у тебя пффф… цветочки. Я тебе не верю, – резюмировала она, надув губы и скрестив руки на груди, напомнив мне этим кое-кого.

– Ты права. Что меня выдало?

– Да много чего. У тебя слишком скучная и банальная история, как будто выдуманная каким-то писателем-дилетантом, возомнившим себя великим гением драматургии. И ты слишком добрый, я по глазам вижу, по твоему поступку. Не можешь ты так запросто бросить родных.

– Хорошо. Больше не утаю ни слова, – пообещал я. – Одна просьба, Надин…

– Какая?

– Не смей меня перебивать. Хорошо? Ненавижу, когда перебивают.

– Хорошо. А ты не ври, я пойму сразу.

– Договорились.

…Сказать, что все получилось спонтанно, – ничего не сказать. Был обычный день, похожий на тысячи других. И начинался он с моей работы, десятичасовой рабочей смены на старом предприятии, которое занималось производством мебели, дверей, оконных рам. И все из дерева, и все с огромным количеством древесной пыли и небольшой доплатой за вредность ее частого вдыхания.

Я узнал эту девушка в красном. Она всегда гуляла у обочины. Пару раз я даже останавливался, чтобы подвезти ее, но она мило улыбалась и вежливо отказывалась. Все мои попытки сошли на нет. И вот в один из дней, когда я ехал на работу, девушки не было, хотя прежде в своих прогулках была точна как часы. Я не увидел ее и на следующий день, и на следующий тоже. И так всю неделю. Как-то я задержался на ночной смене. Возвращался не спеша, чуть ли не катясь на своей машине, вдыхая летнюю прохладу, запах свежескошенной травы. Безумный летний коктейль наполнял мои легкие… и вдруг в свете фар я заметил знакомое красное платье и такого же цвета лаковые туфли. Она вернулась. Но гулять в это время суток как минимум глупо и безрассудно, да еще в таком платье. Ей повезло, что я, чокнутый мечтатель, заметил ее первым. Помня прошлый неудачный опыт, я все же решил попробовать снова: если и на этот раз откажется, силой затащу в машину и отвезу домой. Но стоило мне остановиться и открыть дверь, как она сама попросила ее подвезти. Не обратив внимания на мое удивленно-смущенное согласие, быстро юркнула в машину, что немного испугало меня.

Она была прекрасна тогда, в едва жаркие летние дни, когда, широко улыбаясь, отказывала мне, и этими отказами чуть расстраивала, но ее улыбка всегда поднимала настроение. Сейчас этого не было, а ведь она согласилась. Я помнил ее пышные волосы, развевающиеся от дуновения теплого ветерка, длинные ресницы, яркий макияж. Сейчас все иначе. С ней что-то происходило. Я мог не заметить в темноте и в свете тусклых фар, но теперь, когда она сидела рядом, это было очевидно. Прежде всегда прекрасная незнакомка походила на жуткого клоуна, который плакал после неудачного выступления и пытался стереть грим в бешенстве и злобе. Но то был не клоун, а милая девушка в красном платье холодной июньской ночью. За те пару минут, что я краем глаза изучал ее, она не проронила ни слова, пыталась спрятать лицо, уткнувшись в стекло и глядя на темные неосязаемые силуэты деревьев. Я же попытался узнать, все ли с ней в порядке, не обидел ли ее кто-нибудь. Но ответа не последовало, лишь быстрый взгляд в мою сторону, похоже, наполненный злобой.

– Уж прости мою прямоту, – наконец решился я, – но с твоим макияжем что-то не так, мягко говоря. Вот посмотри, – я оттянул круглый переключатель света фар на себя, зажег тусклый свет и опустил солнцезащитный козырек, в котором пряталось небольшое прямоугольное зеркальце.

Она уставилась в него и разразилась громким приятным смехом. Я невольно едва заметно улыбнулся. Но ее смех тут же деградировал в мерзкий истеричный хохот, от которого мне стало не по себе. Я хотел ее успокоить, и мне пришлось перейти на крик, чтобы мои слова перебили жуткий смех и долетели до нее. Я не любил кричать, потому что в этот момент становился похожим на своего отца. Я кричал, но ей было все равно. Тогда я заглушил машину. Вместе с двигателем моя ночная попутчица тоже резко умолкла. Стала что-то нащупывать в сумочке. «Платок», – подумал я и со злостью начал заводить машину, как всегда забыв о том, что она стоит на передаче. Машина резко дернулась и заглохла, и вот эта самая ошибка спасла мне жизнь…

В моем плече торчал нож, который крепкой хваткой, что аж косточки пальцев побелели, держала моя «прекрасная» незнакомка с перекошенным от гнева и безумия лицом. Она походила на страшного монстра, жестокого и расчетливого. Я закричал от жуткой боли, абсолютно не представляя, что нужно делать. Знал лишь, что больше она не промахнется. В следующее мгновение, когда девушка выдернула нож из моего плеча, я вцепился что есть мочи в ее руку обеими своими, несмотря на ужасную боль и на то, что рукав заливало кровью. Мы начали бороться. Я всячески пытался воззвать к ее благоразумию. Пытался выяснить, за что она хочет меня убить. Но в ответ она только кричала, чтобы заглушить мои слова. Она делала это так громко, что утопила в своем крике не только меня, мои слова, но и мои мысли, оставив лишь базовое животное чувство убить и выжить. Мы несколько раз порезали друг друга. Один из ударов ножом, предназначавшихся мне, пришелся на ремень безопасности, который ужасно сковывал движения. Я навалился всем телом, прочная ткань поддалась, а я получил то же преимущество, что и у нее. Потом наклонился чуть вперед, уперся ногой в дверь и оттолкнулся изо всех сил. И вот тогда, сам того не понимая, случайно направил острие ножа в ее сторону и в следующее мгновение коротким резким ударом поразил ее в грудь, прямо в область сердца. Истошный крик медленно угасал, словно догорающая свеча. Умирая, она крепко колотила руками, а когда силы поубавилось, взяла меня за куртку, нежно поцеловала и прошептала: «Прости». Слезы сами собой лились у меня из глаз, а я продолжал не понимать, что сейчас произошло. Может, это сон? Я сел и начал ждать, когда проснусь, а она продолжала смотреть на меня мертвыми прекрасными глазами. Я не знал, что делать, повторяя про себя: «Просыпайся, просыпайся!» Но я не просыпался. Все случилось так быстро. Десять минут назад эта девушка села ко мне в машину, а сейчас она мертва.

Эти десять минут впоследствии изменили всю мою жизнь.

Я продолжал сидеть весь в крови, все еще надеясь, что это галлюцинация или страшный сон. Закрыл глаза, открыл. Девушка продолжала лежать в неестественной позе, глядя на меня мервыми глазами. Сердце сильно, бешено билось, руки дрожали. Мозг прокручивал варианты. Один из них – поеду и сдамся. Меня могли оправдать. Да, так и сделаю. Я уже хотел было принять его, завел машину… Но в нашей системе правосудия еще не было случаев оправдания за убийство. Да. Опустив это, я попытался представить, как все выглядит со стороны. Все против меня. Все факты налицо. Все указывает на то, что я убийца. Я молод, мне двадцать, и я не хотел сидеть в тюрьме за то, что защищался. Это была правда. Пока я шевелил мозгами, план сам по частям собирался в моей голове, а салон все больше заливало кровью – моей и ее. Надо было что-то делать. Я вышел из машины, встал с другой стороны, чтобы успеть словить тело, когда дверь откроется, потом медленно потянул ручку на себя… Чуть придерживая, осторожно взял мертвую девушку под мышки и потащил к небольшому сосновому леску, который вряд ли скроет труп надолго, но, по крайней мере, даст мне немного времени и избавит от еще большего количества крови. В салоне остались ее туфелька и сумочка.

Светила большая полная луна. Я аккуратно тащил тело, а на земле оставался кровавый след. Кое-как дотянув ее до места и «усадив» к сосне, усеянной кусочками смолы, я сам вляпался в смолу. Рядом пронесся поезд, на несколько мгновений выхватив ее бледное лицо из темноты. Она продолжала смотреть на меня своими зелеными глазами. Выше где-то неподалеку ухала сова. Я не силен в совином, но, похоже, она обзывала меня убийцей. Наконец, не выдержав взгляда девушки и дождавшись, когда поезд проедет, я ладонью провел по ее лицу и заставил ослепнуть. Потом быстро зашагал к машине, чтобы вернуть вещи законной владелице и уехать отсюда навсегда. Взял туфлю, потом сумочку, абсолютно забыв, что она была открыта: все содержимое, естественно, оказалось на кровавом асфальте. Проклиная себя, называя дураком, я присел на корточки и стал беспорядочно закидывать в сумку то, что рассыпалось. Только призрачный бледно-голубой свет полной луны помогал мне видеть. Косметичка, документы, на которые я обратил внимание краем глаза, с удивлением заметив, что девушка родилась в… и было ей всего-то… О господи! Сегодня у нее день рождения… На всякий случай решил проверить под машиной – мало ли что туда могло закатиться. Наклонившись и заглянув под днище, практически ничего не увидел. Вместо фонарика достал мобильник. И снова шок: под машиной лежал небольшой шестизарядный револьвер, весь в крови и с прилипшей квадратной бумажкой. Я поднял оружие и только хотел оторвать бумажку, как небольшой ветерок сделал это за меня. Бумажный квадратик упал мне прямо под ноги, в лужицу крови, неожиданно превратившись в фотокарточку. У меня вновь проступили слезы, и я разрыдался. На фото была она, только моложе на пару лет. Широко, искренне, очень по-настоящему улыбаясь, она обнимала маленького мальчика лет шести, который смущенно скрестил руки на груди и тоже улыбался беззубым ртом. Я осмотрел револьвер, в нем была одна пуля. Но почему нож, а не револьвер? Наверное, для нее это было сродни ритуалу. Сейчас уже не важно. Фото и револьвер, не знаю почему, решил оставить себе, кинул в бардачок. Утерев слезы чистым левым рукавом, я взял ее вещи и понес возвращать. Приближаясь к лесу, я уже не слышал совы, которая, наверное, устала обзывать меня. Сумочку повесил девушке на плечо, а небольшую туфельку одел на ногу. Для ее роста ступни были слишком маленькими. Не попрощавшись, я побежал к машине, завел ее, забыв, как всегда, снять с передачи.

Появиться в таком виде дома – невозможно. Пусть час поздний, но родные могли проснуться. Я ехал, нарушая все мыслимые и немыслимые правила, напрочь утратив здравый смысл. Если бы меня остановил патруль, я бы точно попал в тюрьму. Мне срочно надо было добраться до небольшого озера, находившегося в пяти минутах езды от моего дома, чтобы смыть кровь. Плечо болело ужасно, но кровотечение прекратилось. Это хорошо. Но сейчас важно другое: нужно избавиться от улик. Подъехав вплотную к самому берегу, я побежал к воде так, словно погружение в нее с головой могло решить все мои проблемы, вернув в прошлое, на тридцать минут назад, где я не останавливался бы и не подвозил девушку в красном. Только луна продолжала светить, помогая видеть засохшие пятна крови, которые не желали смываться. И еще мой брат-близнец в воде беспокойно менялся – то деформировался, то возвращался в единое целое, то снова деформировался, будто не хотел касаться меня и ненавидел за то, что я сделал.

Теперь следовало заняться машиной. И моя забывчивость снова мне помогла. Моющее средство и небольшие маленькие губки для посуды, которые я купил вчера и должен был отдать маме, как нельзя более кстати лежали в багажнике. Я набирал воду в бутылку, понемногу выливал ее на сидушку и нещадно тер, добавляя порошка больше чем нужно. Потратив битый час и несколько губок, оказавшихся не очень удобными, пятен крови практически не осталось. Либо света полной луны и тусклого света лампочки в салоне не хватало, чтобы их увидеть.

Было уже за полночь, когда я спешно возвращался домой дорогой, которую знал наизусть, по которой тысячу раз колесил туда-сюда на своей старой, видавшей виды машине, купленной на собственные сбережения, и чуть добавил отец. Машину остановил поодаль. Наши окна были темными, все спали, и я не хотел никого будить тарахтящим двигателем и дырявым глушителем. Недолго покопавшись в кармане, нашел ключи и направился к главному входу, тут же вспомнив о датчике движения и ярком фонаре, который от малейшего шороха загорается и привлекает слишком много внимания. Я обошел дом сбоку, залез к соседям на задний двор, они были менее осторожные, не такие параноики, как мои родители, поэтому ни датчиков, ни ярких фонарей. Небольшой соседский забор преодолел без труда, зато помучился со своим. Попав в дом, всячески старался миновать скрипучие доски, которые выучил с детства. Тогда это было сродни игре с минами-ловушками и спасательными платформами. Стоило мне наступить на скрипучую доску – как я взрывался или падал в обрыв. Благополучно обойдя все «мины», я добрался до лестницы, ведущей наверх, где находилась ванная, моя комната и комната младшего брата. С лестницей уже посложнее, но я справился, не издав ни единого звука, кроме быстро и беспокойно стучащего сердца, продолжающего качать мою кровь. Наконец добрался до своей комнаты – на ощупь, в полумраке, по стеночке. Свет не включал: моего переменчивого союзника на небе было вполне достаточно.

В комнате на кровати, дожидаясь меня, как всегда спала моя толстая лучшая подруга. Мама всегда ее гоняет, а она спрячется и ждет, пока все уснут, чтобы юркнуть ко мне в постель. Видно, не дождалась и уснула мурлыча. Видит, наверно, какой-то свой кошачий сон про кошачьего принца, гордо обуздавшего белый пылесос. Не знаю, я не бывал в мире кошачьих снов. Спи, моя красотка, не буду тревожить, а то разразишься еще громким приветствующим мяуканьем, как обычно, когда меня долго нет. Я осторожно, чтобы не потревожить сон моей принцессы, засунул руку под кровать и нащупал единственную выступающую дощечку. Поддев ее короткими обкусанными ногтями, я с трудом, но достал все накопленные мною деньги. За проданную коллекцию видеоигр и старые приставки, за золотое кольцо, которое подарила бабушка. Собрав пару вещей, я не удосужился найти рюкзак и подумать про еду.

Эта ночь как нельзя лучше подходила для побега или исчезновения надолго. Мой брат без ума от походов. Он так рвался в завтрашний поход с классом на неделю, что собрал старый рюкзак деда еще семь дней назад. Рюкзак торжественно стоял возле его кровати, и он никому не позволял к нему прикасаться. Мне осталось лишь заполучить заветную ношу, не разбудив брата. Опять прокравшись до его комнаты, я отворил дверь и застал брата в обычной позе. Я называю ее «убитый Наполеон». Левую руку он засунул под майку без рукавов, а правую откинул в сторону. Он всегда так делает. Подойдя на цыпочках, я взял рюкзак, весь в заплатках и зашитый, но намного удобней современных, более вместительный и надежный. Подняв добычу и радуясь, что дело сделано, совсем забыл про алюминиевые фляжку и кружку, которые, ударившись внутри друг о друга, звучно загремели. Я уже ждал много крика, но брат лишь засунул правую руку под майку и недовольно пробурчал сквозь сон. Это что-то новое. Я был готов идти, но решил заглянуть в ванну, чтобы кое от чего избавиться. Плотно прикрыв дверь, посмотрел на себя в зеркало – то же овальное лицо с чуть смуглой кожей, карими глазами и двумя маленькими родинками, вертикально расположенными на небольшом расстоянии друг от друга. Недолго думая, взял машинку и, потратив несколько минут, снял все свои каштановые волосы, а затем выбрил голову бритвой и избавился от небольшой щетины на лице, которая мне так шла. Собрал вещи и направился к выходу, уже не обращая внимания на скрип. И вдруг меня окликнула мать. Я повернулся. Хорошо, что надел капюшон, и она не увидела мою большую лысую голову. Мама стояла в халате со стаканом воды в руке, как всегда по-домашнему прекрасна, с растрепанными блондинистыми волосами, без макияжа, намазанная омолаживающим кремом с ног до головы и чуть заспанная. Моя забывчивость меня когда-нибудь до смерти доведет, как и моя доброта. Она ведь всегда в одно и то же время ходила за водой.

– Ты куда, милый?

– Гулять, мам.

– Так поздно?! Надолго? – спросила она с озабоченным видом.

– Не знаю, мам, не знаю, – ответил я и спешно вышел.

Я не увижу их несколько лет…