Читать книгу Ведомый одним лишь ветром - Диэнтони Картон - Страница 5

Захлопнув за собой дверь, я размеренным шагом направился к машине. Знал, что мать не погонится за мной с дополнительными расспросами. Для нашей семьи ночные прогулки и возвращение с рассветом – обычное дело. Ночью мне думалось лучше, нежели утром. С заходом солнца и погружением во тьму все, что для меня казалось обыденным при свете дня, приобретало новую, доселе невидимую форму. И некая таинственная аура окружает все, что мы стараемся увидеть в ночи, а то, что не видим, в особенности с таким зрением, как у меня, мой мозг и чрезмерно больное воображение дорисовывают и дополняют. А когда в редкие дни полной силы вступает луна, которая сегодня особенно щедра на призрачное свечение, то невольно становишься героем великих гениев мистической особой драматургии – Эдгара Аллана По и Говарда Филлипса Лавкрафта. От последнего я был просто без ума и пару рассказов знал наизусть. И лишь с первыми лучами солнца каждый предмет моего внимания сбрасывал вуаль таинственности.

Но сейчас, подстегиваемый воспоминаниями о моих прошлых прогулках и тем, что произошло, я бросил бывший рюкзак деда, а теперь уже брата на заднее сиденье, устроился на водительском месте и любовался тусклым светом в окне моего дома, моей семьи, чтобы запомнить каждое мгновение, каждую деталь. Я как будто чего-то ждал, всячески проклиная себя и обзывая не иначе как сукой и дураком. Я не плакал. Мне было грустно и досадно. Слезы потекли сами собой, хотя обычно я не такая плакса. И вот свет погас. Это сигнал. Я завел свою таратайку и направился к ближайшей заправке, бензина осталось совсем немного. Я всегда ездил впритык, экономя каждый литр проклятущего топлива, предпочитая больше ходить пешком и редко пользоваться машиной. Но сейчас я должен заправиться и убраться как можно дальше отсюда.

Быстро проделав несложную операцию с заправочным пистолетом, я залил полный бак, на что ушла треть моих скромных сбережений, и покатил по знакомой мне дороге, ведущей неведомо куда. Разогнавшись до приличной скорости, вдруг резко затормозил и развернулся, вспомнив о месте, которое просто обязан был посетить. Я непременно должен повидать лучшего человека в моей жизни, чтобы рассказать ей обо всем, что сделал и что придумал. Совсем скоро я свернул и поехал через поле, усеянное где-нигде скрюченными деревьями, причем поехал по относительно ровной дороге, годной для того, чтобы медленно тащиться, испытывая подвеску авто и не разгоняясь, иначе это выглядело бы как родео. Добравшись до места, я не стал глушить мотор и, включив дальний свет фар, направился к пристанищу лучшего человека для меня, вернее, небольшой могилке, которую сложно было бы найти в темноте, не зная точно, где она.

Подошел. Присел рядом, разгребая венки со словами скорби, чтобы видеть ее фотографию, имя и нелепые, так мне ненавистные даты рождения и смерти. Ведь это глупость, давно изжившая себя. Они живы. И всегда будут жить в наших воспоминаниях, в нашем сердце, а цифры – ничто. Если я когда-нибудь сдохну, у меня не будет никаких дат. Просто надпись: «Не списывайте меня со счетов, ублюдки, я еще вернусь». Я верю в реинкарнацию. Но бабушка такого не одобрила бы.

Моя бабушка была золотым человеком. Доброй, истинно верующей католичкой, всегда крестившейся, по поводу и без, что ужасно злило меня, прожженного атеиста. Я был не очень верующим, но уважал всякие религиозные праздники, потому что в эти дни все мои родные собирались вместе, и это было похоже на настоящую семью. Без скандалов и ругани. А если они и пытались вспыхнуть, то бабушкины праздничные аргументы всегда действовали. Она всячески старалась меня образумить, так сказать, направить на путь истинный. Все было без толку, но я любил эти разговоры. Когда я задавал ей вопросы по поводу религии, стандартные атеистические вопросы типа «почему так много зла в нашем мире?», «почему страдают старики и дети?», «почему Богу все равно, и он не отвечает на молитвы тех, кто более всего в этом нуждается?», вместо того чтобы слушать ее ответы, я начинал спорить. Как мне казалось, я всегда побеждал в этих спорах. Но на самом деле, и я понял это совсем недавно, после ее смерти, прокручивая наши беседы в голове, побеждала она, тихо, мирно слушая, улыбаясь и продолжая говорить о том, что верить надо, если уж не в Бога, то во что-то. Всегда побеждала она. Всегда помогала.

Но у бабушкиной доброты была и другая сторона. Чрезмерная забота и опека над своими детьми. Над моим отцом и особенно над дочкой, моей тетей, инвалидом с детства, ДЦП со всяческими психическими заболеваниями, приступами эпилепсии, но не последней стадии. Тетя более-менее ходила, имела относительно ясный ум, была очень начитанной. А бабушкин контроль-забота каждого шага сделал свое дело, лишив ее самостоятельности, наградив большой ленью, командным голосом и полной зависимостью от чужой помощи и других людей. Бабушка шла на любые меры, чтобы оградить бедную дочку от гадкого мира и насмешек окружающих. Это отчасти повлияло и на то, что бабушка ушла раньше намеченного мною срока. Она не щадила себя – ни свое больное сердце, ни старое тело, требующее покоя. Копалась с утра до вечера на грядках и клумбах, наполненных прекрасными цветами, от которых неказистый двор сиял яркими красками, преображая весь участок. Изредка делала перерыв на пару сухариков с обезжиренным йогуртом, что всегда удивляло меня (столько работать и так мало есть?!), и просмотр прогноза погоды в новостях, чтобы узнать, в какое время вставать завтра и снова заниматься огородом и клумбами. Наверно, она осознала свою ошибку и просто таким образом убегала из дома, чтобы побыть наедине с собой и своими мыслями, или, может, делала это из-за своего трудолюбия и силы воли, которые были в избытке и просто лились из нее.

Она всегда закармливала нас с братом до смерти. Но это, кажется, присуще всем бабушкам земного царства. С каким истинным наслаждением мы чувствовали запах бабушкиных блюд! Они не были правильно сервированы, но нам и не надо было, потому что их вкус представлял собой произведение искусства. Простота и безумно гениальный вкус – вот пара слов, заменяющих тонну метафор и комплиментов. Я пробовал это повторить и соблюдал все в точности по бабушкиному рецепту, но у меня не выходило добиться того вкуса. Часто она что-то делала – чистила овощи или копалась в огороде, а я, вместо того чтобы помогать, всегда садился рядом на траву и разговаривал с ней, спрашивал о разном и обо всем. Я обожал такие моменты. Едва греющее солнце, теплый легкий ветерок, трепавший мои длинные лохматые непослушные волосы. Тогда я узнал, что во время Второй мировой войны моя бабушка (тогда еще совсем маленькая голодная девочка) значительную часть времени проводила в бомбоубежище, настолько часто их город бомбили фашисты. Единственное, что она запомнила, – это когда в изодранном платье, вся до ужаса чумазая выбралась оттуда и увидела колонну уставших, исхудавших, бледных солдат, которые вяло, едва волоча ноги, маршировали. Но стоило им завидеть ее, маленького чумазого зверька с большими глазами, испуганно взирающими на всю эту процессию, как их лица засияли и расплылись в улыбке, шаг стал четче, зазвучала звонкая, воодушевляющая каждого песня, наполнившая сердца радостью. Благодаря моей бабушке надежда вновь незаметно прокралась в их души. Они поняли, что воюют и жертвуют не зря. Еще бабушка рассказывала, как ей было плохо после первой операции на сердце. Как она не могла говорить и есть, как странная пленка покрыла рот. Рассказывала, как после родов ей принесли не того младенца, не мою тетю, а другого, и она, тут же заметив это, не устраивая скандалов, потребовала принести ее ребенка. Все старались переубедить бабушку, что, мол, это тот ребенок, но она ни в какую. И тогда, обнаружив ошибку, принесли тетю и дико извинялись. Все бабушкины рассказы я слушал с благоговением, запоминая каждый момент, каждое слово. Один раз она поведала мне, что ее бесит, выводит из себя, из душевного равновесия, заставляет сердце болеть. Я задался вопросом, что столь праведного и доброго человека могло выводить из себя. И это оказалось то, о чем я догадывался: постоянные каждодневные скандалы моего деда и моей тети. Оба грызлись всю жизнь, а бабушка всячески старалась подавить эти скандалы, и было ей больно и плохо. Но они не хотели этого видеть и понимать, оставаясь упертыми дураками, глупыми баранами. Даже когда бабушка слегла, не могла ходить, ей требовался уход, эти двое продолжали свои громогласные перебранки. Каждый доказывал собственную правоту, а бабушка уже не могла ничего с этим поделать, ее слабый голос не был слышен за закрытыми дверями. Это была пытка, которая медленно съедала ее. И когда я вырывался с работы, приезжал к ней, садился рядом, поправляя множество одеял и подушек, в которые она была укутана, и разговаривал, пытаясь спрашивать о самочувствии, она всегда перебивала меня и заставляла говорить о моих делах и обо мне. Я никак не мог ей противиться и начинал рассказывать. Она периодически засыпала, потом через пару минут просыпалась и продолжала слушать. Ей было больно, и я всегда держал ее за холодную руку, стараясь мысленно передать часть своего здоровья, но не выходило. Она жаловалась мне на этих двух баранов. Я постоянно пытался им объяснить, что надо постараться, не ради себя или меня, а ради бабушки, надо избавить ее от той бессмыслицы, которую они несли. Все прекращалось лишь на пару дней, а затем вспыхивало с еще большей силой. Основным зачинщиком скандалов была тетя, затаившая глубокую обиду на своего отца и моего деда. Она всегда рассказывала, какой он плохой человек и каким неправильным отцом был, вечно напивался после работы и приходил домой лишь к утру. Лично я думаю, на самом деле она винила его в том, что родилась не такой, как все, периодически повторяя, что он пьяный ее сделал. Тетя срывалась по малейшему поводу и очень громко кричала. Мой дед тоже был резок, за крепким словом в карман не лез, любил покурить и выпить. Не только тетя, но и мой отец отзывался о нем плохо. Но даже при наличии всех этих пороков я с уверенностью могу сказать, что он хороший дед. Такой же трудолюбивый, как и бабушка. Любящий внуков, всячески им помогающий и периодически балующий. Хотя раньше, под влиянием тетиных слов, я считал, что корень всех зол – именно дед. Я так считал с детства. Но по мере взросления стал замечать то, чего раньше не видел. Во время болезни бабушки не тетя, а мой дед ухаживал за ней, кормил и присматривал, хоть и был намного старше, хоть его и беспокоила больная нога, периодически отказывающая. А моя тетя, пусть через силу, но тоже могла помогать, но всегда ссылалась на врожденный недуг. Зато когда приходили соседи и добрые друзья, она появлялась возле бабушки и раздавала всяческие команды. Мне все стало ясно, после того как однажды ночью бабушка попросила воды, а тетя, вместо того чтобы самой принести, стала звать своего заклятого врага – моего деда.

В один из дней отец позвонил мне и сказал, что бабушки больше нет. Это вызвало во мне чувство грусти, не более того, что и ужаснуло меня. Неужто я стал таким черствым и бесчувственным?! Человек, который столько для меня сделал, который мне так нравился и с которым я обожал проводить время, ушел навсегда. А меня это немного расстроило и всё?! Даже когда я увидел ее всю нарядную, мирную и спокойную, будто она как обычно по воскресеньям оделась в лучшее, чуть прихорошилась и собралась в церковь на службу, которую пропустила, когда лежала больная и не могла ходить. Будто она собралась, прилегла и заснула. Казалось, сейчас откроет глаза, попричитает, что я ее не разбудил, и пойдет. Но бабушка не просыпалась, она была мертва. В тот день меня пугало мое безразличие.

И вот теперь, сидя у ее могилы, освещенной дальним светом фар моей машины, распихав многочисленные венки, закрывающие ее фотографию, я вслух читал ее имя, фамилию, дату рождения и смерти, я повторял и повторял их про себя, словно молитвы, которые бабушка знала почти все. Недалеко рос кустик диких роз, она так их любила. Я достал нож из рюкзака, аккуратно срезал для нее маленькую розочку, но все равно умудрился уколоться. Оставив на могиле бабушки пару капель крови и несколько слез, которые потекли сами собой, я почувствовал спокойствие и умиротворение.

Сквозь темные тучи, медленно плывущие в небе, начали проступать голубые пятна. Скоро рассвет. Я сел в машину и вернулся на большую дорогу. Старший брат луны осторожно, еще чуть сонно начал выглядывать из-за горизонта, озаряя все приятным оранжевым, едва теплым светом, который не набрал должной силы и не мог ослепить, а лишь чуть согрел мою кожу, мое сердце и душу. Я быстро удалялся от родных мест, желая поскорее спалить весь бак.