Читать книгу Под маятником солнца - Джаннет Инг - Страница 7

Было воскресенье, и после недель невнятных богослужений капитана «Безмолвного» я страстно желала вновь услышать проповедь брата. Под размеренностью его голоса всегда пряталась бурная страсть. И хуже того, я уже начала скучать по его немелодичному пению.

Зайдя в обеденный зал, я застала там мистера Бенджамина в воскресном костюме, который отличался от повседневного большой соломенной шляпой, грязным носовым платком в нагрудном кармане и ярким лиловым папоротником на лацкане.

– Доброе утро, мисс Хелстон, – поклонился он, снимая шляпу, – с нетерпением жду вашей сегодняшней проповеди. Мы сегодня пропоем «Иерусалим»? Мне очень нравится этот гимн.

– Прошу прощения?

– Вы ведь выступите с речью? – Его глаза, казалось, стали больше и смотрели на меня с надеждой. – Да?

Я покачала головой, ошеломленная таким предположением.

– Но сестра за брата – это честная сделка, – произнес гном. – А брат так долго отсутствует. Часовня пустует и…

– Как же долго Лаон в отъезде? – Меня охватило беспокойство. – Вы сказали, что он вернется…

– Долго! Целую вечность и один день!

– Что…

– Он скоро вернется. У вас есть вера. Мы все верим, что он вернется, – он глубоко вздохнул. – Всех прихожан так взволновало то, что появились вы. Они решили, что у нас есть Хелстон про запас.

– Всех прихожан? Я полагала, вы – единственный новообращенный.

– Я и есть все. Все значит мы. Мы значит я, – гном принялся жонглировать словами, и его голос угас до едва различимого бормотания. Каламбуры с легкостью приводили мистера Бенджамина в восторг.

– Но я не могу ни проповедовать, ни совершать таинства. Увы, я служу вере не так, как мой брат. Я не священник, – меня тронула очевидная нужда гнома. Я всегда была робким существом, и даже в детстве доверяла Лаону говорить вместо меня, поэтому едва поверила ушам, когда мой собственный голос добавил: – Но я могу помолиться с вами.

Несмотря на мысли о приключениях, я не забыла миссионерской цели брата. Он – вернее, мы – здесь ради того, чтобы обратить даже подобие души, которое есть у фейри, к служению Господу.

Великий труд, хотя я и не мыслила себя его частью.

Но вот я в Аркадии, и гном ведет меня в часовню.

– Часовня в саду, – произнес он, оглядываясь. – Так пожелал преподобный Рош.

Следуя за мистером Бенджамином, я могла думать лишь о том, что он еще ниже ростом, чем казалось поначалу. И что подошвы его босых ног невероятно грязные.

Гном провел меня через полдюжины коридоров, от которых уже начинала кружиться голова. Они словно закручивались в спираль. Наконец мы достигли просторного внутреннего двора.

Подняв взгляд, я увидела голубое небо, окруженное высокими каменными стенами. На меня взирала вся история оконного мастерства – от крошечных витражей до искусно выкованных решеток.

К дальней стене была пристроена небольшая кирпичная часовня. Приземистая и совсем неэлегантная, она чем-то напоминала церковь моего отца в Бердфорте. В углу двора притулилась колокольня, которая казалась совсем маленькой по сравнению с окружавшими ее стенами.

– Мисс Давенпорт присоединится к нам? – После рассказов той о проведенном в Лондоне детстве я посчитала, что она, по крайней мере, отчасти набожна. Но сейчас не сумела припомнить, чтобы она хоть раз упомянула церковь.

Мистер Бенджамин энергично поскреб голову:

– Думаю, нет, хотя ваш брат всегда ждал.

– Тогда и мы должны поступить так же.

Гном пожал плечами:

– Подменыши. Их пальцы сгибаются наружу, а не вовнутрь.

– Не могли бы вы объяснить?

– Подменышам жуть как необходимо быть не такими, как люди. Немного странными, чуток не на своем месте. Просто у них такой способ существования – быть неправильными. Натура такая.

– Это… – я сглотнула, – это кажется довольно печальным.

– Нет-нет. Вот такое как раз не в их натуре.

Я отперла двойные двери, ожидая увидеть за ними строгость беленых стен, среди которых росла сама, пустую и гулкую оболочку здания, очищенную Реформацией от средневековой избыточности.

Но это место оказалось совсем непохожим на церковь моего отца.

В часовню заглядывал ряд изысканных готических эркеров. Кто бы ни пристроил ее к стене замка, он не позаботился о том, чтобы заложить эти окна. Их богато украшенная кладка выглядела много лучше простоты кирпичной часовни. Каждое окно обрамляли каменные виноградные лозы и розетки. На панно по соседству толпились фигуры с истершимися лицами и руками. Изображенные сюжеты ни о чем мне не говорили.

Когда я зажгла свечи и поставила их в деревянные подсвечники, свет отразился от толстого и неровного «лунного стекла». Круглые плашки взирали на нас из решетчатой рамы, словно выпученные глаза рыб.

Перед алтарем и кафедрой стояло четыре ряда запыленных скамей.

– Мне ударить в колокол? – спросил мистер Бенджамин.

Я кивнула. Затем вынула носовой платок и, кашляя от пыли, протерла скамьи.

Раздался одинокий удар колокола, чистый и очень громкий. Привычный звук, который очень походил на перезвон в церкви Бердфорта. Он должен был вознести мои мысли к небесам, но лишь напомнил, насколько я далека от дома.

Я изо всех сил старалась представить, что в часовне полно фейри. Попыталась заполнить ее теми странными лицами и фигурами, которые успела заметить в порту в день приезда. Увы, шанс изучить их внимательнее я упустила и чувствовала теперь, что никогда больше не увижу тех созданий. Старалась вообразить у алтаря своего брата. Стихарь викария, который всегда казался коротковатым для его рослой фигуры. Вспоминала улыбку Лаона.

А затем встряхнула носовой платок, и глаза защипало от пыли. Тыльной стороной ладони я смахнула влагу.

Мне не хватало Лаона. Того, как щекоткой я не давала ему засыпать в церкви. Того, как мы хихикали, спорили вполголоса и умолкали, едва отец со своей кафедры бросал на нас суровый взгляд. Но я все равно продолжала стискивать брату ладонь, без моих острых ноготков он неминуемо задремал бы.

– Начинаем? – вернувшись, спросил мистер Бенджамин.

– Колокола призывают верующих, – сказала я. – Мы должны подождать. Если так делает мой брат, то и мы должны.

Возможно, все миссионеры думают, что именно их края подвергают набожную душу самым тяжелым испытаниям. Но где еще местные жители столь привычны английскому разуму и в то же время столь чужды ему? Несмотря на все странные и удивительные рассказы капитана Кука, я понятия не имела, что ожидает меня за этими стенами.

– А что находится за пределами замка? – спросила я.

Мистер Бенджамин оторвался от псалтыря, который держал в руках, и нахмурил широкие брови:

– За пределами?

– Да. Я хочу узнать, что снаружи. Пока ехала в карете, не видела ничего, кроме тумана. А мисс Давенпорт говорит, что мне не следует выходить.

– Вам не следует выходить.

– Но что же снаружи?

– Ничего особенного, особе ничегобенного. – Гном ощутил, как эта словесная неразбериха приятно перекатывается у него во рту и усмехнулся, отчего морщины на его лице сделались глубже. Он смаковал ее, точно леденец или кусочек шоколада. – Особе ничегобенного, ничего особенного.

– Не слишком хороший ответ, мистер Бенджамин, – упрекнула я.

Он пожал плечами:

– Это не слишком хорошее место.

Его ответ не мог не напомнить об отчетах миссионеров, которые я изучала, предвкушая свое путешествие. Насколько иначе они описывали дальние берега, полные дикарей и людоедов. Темные племена в конце концов приходили к вере благодаря красноречию и добрым делам миссионеров. Однако это была не просто словесная баталия, поскольку для многих взращивание веры подобно взращиванию вереска. В отчетах внешний мир описывался как бескрайняя дикая пустыня, ждущая семян наставления, из которых проклюнутся верные слова Откровения.

Я всегда гадала, настолько ли дикая эта пустыня, как увядшие вересковые пустоши у нас дома.

В детстве, гуляя по ним вместе с Лаоном, я не могла представить себе более заброшенное и отданное природе место. Холод пронизывал наши лица, а над бесконечными голыми долинами висел туман. Мы гонялись друг за другом по колыхавшемуся на ветру вереску. Бегали по разрушенным фермам. Притворялись, что во всем мире не осталось никого, кроме нас, и мы одиноки под этим бездонным йоркширским небом.

Но даже те мнимые пустоши кто-то старательно возделывал. Вереск, молодые деревца и прочие растения выжигали, чтобы расчистить пространство для куропаток и овец.

До сих пор помню, как в первый раз увидела пламя, морскими волнами накатывавшее на вересковую отмель. Прилив, который, казалось, готов поглотить все вокруг. Помню, с каким жаром я схватила Лаона за руку и принялась растолковывать ему то, что объяснила мне в то утро наша няня Тесси: вот так оно все и делается. Пустоши должны оставаться пустошами. Это все равно что подстригать ногти.

Уступая эти земли природе, мы все же предпочитали видеть их пустыми.

Поэтому мой разум просто не мог вообразить понастоящему заброшенные края. А что, если дикие пустыни, о которых писали нам благородные миссионеры, тоже были старательно кем-то возделаны? Что, если кто-то нарочно решил оставить их голыми?

Тем не менее здесь ни один урок тех давних историй не казался уместным.

Мы прождали мисс Давенпорт целый час, а тем временем мистер Бенджамин задавал все новые вопросы, которые возникли у него после прочтения Завета. Спрашивал он самым мрачным тоном, но некоторые из его фраз заставили меня улыбнуться. Я решила отправить его за ответами к брату, но увлеченность гнома была заразительна. Его весьма заинтересовали значение жертвоприношения и важность расплаты. Он пояснил, что фейри любят цифры и издержки.

– Это как долг, за который Иисус в полной мере расплатился своей смертью. Своей жертвой, – ответила я. – Дань, искупившая первородный грех, ослушание в райском саду, запретный плод.

– Но это же человеческий грех? Или тот грех лег на всех? Мы все пали или только Человек?

У мистера Бенджамина была привычка называть Адама буквальным значением его имени на древнееврейском – «Человек».

– Я бы сказала, что тот грех разделен, по крайней мере, с той, кто первой вкусила плод.

– Запретную пищу есть опасно, – гном нахмурился и сморщил нос, пытаясь вспомнить. – Это ведь из Псалмов? «Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя» [15]?

Я кивнула:

– Да, это часто цитируют, ссылаясь на оригинал…

– Тут речь о фейри. Я думаю. Наверное. Но мы созданы такими. Так это про нас, да?

– Даже не знаю, – следующий вопрос я задала, заранее страшась ответа. – А как вы… как вы создаетесь?

– Как и написано. Там все верно сказано.

Тут он принялся настаивать, чтобы я подробнее объяснила ему теологию искупления и первородный грех. Но вскоре мы отклонились от темы и заговорили о древних чудовищах, и вот уже оживленно обсуждали апокрифы и то, как архиепископ однажды постановил, что любой, кто публикует Библию, должен сохранить апокрифы, иначе будет заключен в тюрьму на год.

– А что в них?

– Безумные истории, – сказала я, сумев припомнить их лишь наполовину. – Кое-что из детства Иисуса, о том, как он оживил глиняных птиц. Юдифь и Олоферн – это, конечно, апокриф. Еще «Книга стражей» [16] про падших ангелов и нефилимов.

– Безумные слова – это сорняки, – произнес мистер Бенджамин. – Они прорастают, даже если их выполоть. Не место им в садах.

– Так же считало Библейское общество Шотландии. И обратилось к Британскому и Зарубежному библейским обществам с просьбой не печатать этих текстов. До сих пор помню, как мой отец метался по кабинету.

– От злости?

– Он был упрям, но все же терзался. И скорее не хотел изучать эти апокрифы с нами, чем полностью их искоренять.

– Сорняки – обычное дело. От них до конца не избавишься. Я садовник, я знаю. – Он так глубокомысленно кивнул, что я не смогла удержаться от смеха.

Наши многочисленные разногласия с мисс Давенпорт только усилили мое нежелание сообщать ей о найденных бумагах. Всерьез их изучить мне удалось лишь спустя несколько дней.

Я дождалась краткого промежутка настоящей ночи, когда рыба-луна выплыла из-за темных облаков. Ее свет навевал воспоминания о том, как посреди зимы я стояла у лестницы, которая вела в подвал, и смотрела на мерцавшие внизу куски ломкого угля. Открыв бювар, я благоговейно вынула по очереди каждый листок. Осторожно перебрала их и разложила на потертом ковре.

На мгновение я позволила себе ощутить красоту незатейливой тайны, прежде чем в нее погрузиться.

Бумаги сильно различались по размеру, форме и текстуре. У некоторых были рваные края, другие были грубо обрезаны, а иные отражали свет, будто их вырвали из книги с золотым обрезом. Большинство страниц оказались исписаны все теми же загадочными символами.

Енохианский.

С этим названием я уже сталкивалась, но никак не могла вспомнить, где именно. Может быть, у средневековых гностиков? Или в домыслах Нострадамуса? Его книг у моего отца не было, но в одном из томов нашей библиотеки приводились цитаты предсказателя. Ради того, чтобы их опровергнуть.

Я перешла к тетради в кожаном переплете, которую нашла в первую ночь. И, полистав ее, заметила, что страницы исписаны разными почерками. Слова толкались и наседали друг на друга, стараясь найти свободное пространство.

«…Кое-чего они мне недоговаривают. Я чувствую это всем своим существом. Дом, в котором меня держат, неправильный, здесь все неправильно. Можно было догадаться. Они двуличны по своей природе, более того, у них есть секреты, это я могу сказать со всей уверенностью. И все же их оружие – правда. Как я могу разговорить их? Меня переполняет страх, но еще меня переполняет надежда…»

«…Они едва умеют говорить на нашем языке и скорее насмехаются над ним. Мне не удается держать соль достаточно близко. Слово Божье защитит меня…»

«…Теперь я знаю больше, чем можно и должно знать. То, чего нельзя записывать…»

Передо мной был личный дневник преподобного Джейкоба Роша. Первого миссионера.

Я захлопнула тетрадь.

Сердце бешено колотилось. Всего этого не следовало читать. Преподобный Хейл меня предупреждал, он ясно дал понять, что записи нужно найти и вернуть нетронутыми.

И все же.

Пальцы ласкали потертый кожаный корешок. В конце концов, изучать обложку преподобный мне не запретил.

Дневник был переплетен в такую тонкую кожу, что она напоминала пергамент. Свет от свечей излишне подчеркивал грубость ее выделки, однако разглядеть шрамы животного было трудно.

На задней странице обложки виднелись выжженные посередине полумесяцы, которые располагались чуть изогнутой линией. Удивленная, я прижала кончики пальцев к каждому из них. Под большим оказалась пятая метка, угольно-черная на фоне бледной кожи. Прищурившись, я разглядела в одном из полумесяцев намек на завивающиеся узоры и выемки в каждом из остальных.

Вертя в руках тетрадь, я рассуждала так: преподобный Хейл просил ее не читать; тем самым он, вероятно, давал понять: не стоит признаваться в том, что просьба не была исполнена. Не мог же он ожидать, что я обуздаю свое любопытство.

Я так мало знала об Аркадии, но после таинственных намеков мисс Давенпорт относительно судьбы предыдущего миссионера не могла не задаться вопросом: что, если разгадка содержится в его дневниках?

Я решительно отложила тетрадь и снова занялась бумагами.

«Перевод Библии на енохианский язык».

Эта фраза, написанная на безукоризненном английском, и стала моим ключом. Если предположить, что передо мной труды того, кто изучал странные символы «енохианского», то строки на латыни могут быть только переводами. Тот же вывод подходил и для заполненных однообразными, неуклюжими каракулями листов бумаги. Их вид напоминал о том, как мы с Лаоном в детстве тренировались выводить свои имена, заполняя ими страницу за страницей.

Я прекрасно владела французским и немецким, которым меня выучили ради поэтических переводов и прочих благовоспитанных занятий. Зато мои познания в латыни и греческом были довольно скудными и, так сказать, заимствованными из книг Лаона.

Тем не менее этого казалось достаточно, чтобы начать сравнивать стихи. Я не думала, что по разрозненным фрагментам сумею собрать воедино целый язык, но узнать несколько повторяющихся слов было мне вполне по силам.

Карты существуют не только для тела, но и для духа. Пусть я и была заперта в Гефсимании, моя душа пела от исследовательского азарта. Я просто не могла не вообразить, что стою на одной из границ нашего познания и вглядываюсь в темную бездну человеческого невежества.

Наверное, глупо было так думать, но последние дни я не находила себе места, а моим душе и разуму для поддержки не хватало одного лишь хлеба. Получив теперь нечто большее, я с нетерпением погрузилась в тайну.

Мои пальцы зудели от желания записать какие-нибудь из моих предположений. Не стоит пытаться немедленно осмыслять и опровергать случайные догадки, лучше отложить это на потом. Сжимая в руках дюжину разрозненных страниц, слишком легко прийти к поспешным выводам, а опыт научил меня, насколько в подобных делах важна методичность.

Я отвлеклась от работы и заметила, что дверца, ведущая в пустоту, не заперта. Прошлые несколько раз я относила подобное на счет собственной небрежности или забывчивости, но теперь во мне начало расти подозрение. Стараясь не придавать этому значения, я накрепко заперла засов.

Это всего лишь дверь. Бояться тут нечего.

Взглянув на замок, я заметила, что на нем выгравированы маленькие заостренные символы. А поднеся свечу ближе, увидела, что они похожи на те, которыми были исписаны найденные мной бумаги. Это даже могло оказаться слово, которое я сумела бы перевести. Предвкушая триумф, я улыбнулась.

Смутно припоминая, что в сундуке должен быть письменный прибор, я откинула крышку и пошарила на дне. Там и в самом деле отыскался пузырек с чернилами и древняя ручка со стеклянным наконечником. Ощутив под пальцами что-то еще, я вынула из сундука сложенный пополам обрывок страницы.

За спиной раздался громкий, протяжный вой.

Я испуганно обернулась. Звук шел из-за дверцы в пустоту.

Это был просто ветер. Я понимала, что это всего лишь ветер, достаточно сильный, чтобы загремели петли тяжелой створки. Он стенал среди башен замка. Вдалеке стучала оконная ставня.

Я шарила на полу в поисках выскользнувшего из пальцев обрывка. Длинные тени расползались от дрожащего света свечи. Мои руки замерзли, пока я искала страницу на холодных камнях.

Развернув ее, я увидела напечатанный типографским шрифтом текст. Судя по торопливой приписке на полях, страница была из «Правдивого и достоверного рассказа о том, что много лет происходило между доктором Джоном Ди и духами» Мерика Касобона [17]. И хотя читать готический шрифт оказалось непросто, я начала отчасти понимать завуалированную историю енохианского языка.

Той ночью мне почти не удалось поспать.