Читать книгу Ненаписанное письмо - Джет Ривер - Страница 9

Вопросы, множество вопросов, которые я себе задавал и задаю, – отчасти именно это и побудило меня писать сей длинный текст. Я делаю попытку разобраться, диагностировать произошедший крах и, если не найти причину, то хотя бы отпустить тебя, дорогая Марта. Простил я давно, ушел – еще раньше. Но отпущения не случилось. Я все еще был связан мысленно и чувственно с тем, что мне уже по факту не принадлежало. А между тем перед моим лицом и дальше простиралось бескрайнее поле жизни, с которым я теперь не знал, что делать.

Новый сексуальный опыт не принес существенного прогресса. Так может, дело совсем не в сексе? Или же стоило попробовать еще?

Крис настаивал именно на этой перспективе.

Он уже почти обсох после цирковых кульбитов в волнах и следом за очередным предложением попробоваться его учеником решил, что уболтать меня на новую ночную вылазку куда перспективнее и проще.

Мы сидели в кафе у Сэма. Я пил чай. Крис вгрызался зубами в куриную ногу с таким видом, будто этими же зубами прикончил минуту назад бедняжку.

Немного утолив голод, он спросил:

– Джей, как насчет сегодня?

– Сегодня? – не понял я его тонкий намек.

– Ну да. Сегодня. Я говорил. Катой. Один на двоих.

Чтобы ты понимала, Марта, катоями здесь кличут проституток, которые сделали полную или частичную смену пола из мужского в женский. Это ругательное слово. Грубое. Еще более пренебрежительное, чем «шлюха» – куда более пренебрежительное. Если применимо так говорить, то к женщинам древнейшей профессии здесь относятся спокойно, даже покорно. Катои или ледибой, говоря пристойными словами, – намного меньше почитаемый класс, а для кого-то и вовсе – ущербный.

Я сам, увидев впервые длинноногих, грудастых красоток, был немало шокирован их необычным происхождением. Но со временем мое восприятие перестало бунтовать. Ледибои работают в отелях и в ресторанах, в салонах красоты и, конечно, в сфере развлечений. Обычно они очень приветливые в общении, добрые и учтивые до раболепия, готовые помочь и оказать любую услугу. Зачастую интимного характера – тоже.

Иностранцы терпят многочасовые перелеты и неудобства чартеров иногда с одной лишь целью – побывать с ледибоем. Это вызвало нездоровый ажиотаж и стало отдельной нишей в местном бизнесе. Некоторые ледибои вовсе не желали перевоплощаться в женщин, но судьба парня-бедняка и в богатой стране незавидна, а уж тут, среди повальной нищеты и голода, у некоторых почти не оставалось выбора: либо – так, либо – смерть.

Один ледибой вполне может обеспечивать целую деревню, откуда он родом и где у него остались близкие. Это только звучит дико, Марта, на самом же деле мужчины и таким способом готовы взять на себя ответственность за других. Нам это тяжело понять. Мужчины из Восточной Европы часто едут на запад, чтобы работать на стройках, крупных заводах и малых производствах. Здесь нашли такой способ. Вправе ли мы их попрекнуть за это?

Я предпочел не осуждать никого: ни женщин, ни мужчин, ни тебя, ни себя. У каждого явления в жизни много граней. Я хотел изучить досконально лишь то, что являло собой наши с тобой отношения. И то, потому что я был их частью. Остальное не поглощало мои мысли, и я не желал быть судией никому другому.

Тем временем Крис не отставал и планомерно гнул свою линию:

– Подумай, парень. Это здорово дешевле. Будет, что вспомнить!

К нам подошла официантка. Я бы, может, совсем ее не заметил. Она как будто была рождена специально для того, чтобы ее не замечали.

В кафе Сэма, как и во многих других кафе, интерьер выполнен из бамбука. Всюду подпирали сухую крышу бамбуковые столбы толщиной с одну руку Криса. И хотя руки у него крепкие, как у гориллы, эта официантка могла бы спрятаться за любым из столбов полностью, что никогда ее не увидишь. Рост ее был даже для местной маловат. Ты бы приняла ее за ребенка, Марта, – у нас только дети бывают такого роста и редко – взрослые женщины.

Единственное, почему я обратил на нее внимание, – из-за сильного запаха духов. Девушки здесь много декоративной косметики расходуют, любят разные душистые крема, украшения, обмазываются ароматным маслом. Чем плотнее закрашена женщина, тем она более привлекательна, по здешним меркам. Почти всегда это выглядит чересчур, но привыкаешь быстро. Однако официантка смогла поразить меня этим запахом.

Поухаживав за Крисом, она обратилась ко мне, как обращаются к самому дорогому гостю. Спросила, хочу ли я еще чаю и подчеркнула, что это ничего мне не будет стоить. Я согласился. Пока мы общались, Крис не спускал с нее глаз. Девушка ушла.

И я вернулся к разговору:

– Не знаю, что и сказать… Прости, но это попахивает чем-то гейским. Я не к тому, что не люблю геев. Но мне нравятся женщины.

Крис фыркнул пренебрежительно:

– Мне тоже. Катой – почти женщина. И я не гей, парень. Спятил? Я не гей! Мне нравятся буфера. У катоев отличные буфера!

– Нет, нет. Ты не понял, – объяснял я. – Даже если ты гей…

– Я не гей!

– Хорошо, хорошо! Я говорю, что, допустим, ты был бы геем. Мне это все равно. Никаких проблем, парень! Но я не хочу секса с мужчиной.

– Это не мужчины, Джей. Это проститутки. Захочешь – он даже не покажет тебе свои причиндалы, оставит в трусах. Они их там прячут. Я сам видел!

– Не хочу этого знать… – поморщился я.

– Нет, нет, парень! Я серьезно тебе говорю: берут и вот так подкладывают под жопу… – Крис начал показывать руками перед моим лицом, как именно ледибои прячут свои мужские половые признаки: – Как жвачку сплющивают…

– Все, хватит, Крис! Я понял!

Он наконец убрал руки. Я вздохнул с облегчением.

– Ну, хочешь, ты будешь спереди, а я – сзади, – сделал финальную попытку Крис, которую заготовил, по всей видимости, заранее. – Даже меняться не будем!

В глазах у него было столько убежденности в собственных словах, столько энтузиазма, что я не выдержал и вздохнул снова.

– Меня не волнуют их причиндалы, Крис. Дело не в этом.

– А в чем? Да они сами себя женщинами чувствуют, иначе не пошли бы на это.

– Не все. Многих заставила жизнь. Они, может, мечтали быть плотниками, моряками, еще кем-то… Но пришлось идти на панель, вшивать имплантаты, пить гормоны… Что они еще делают?

– Ну, – призадумался с важным видом Крис, – иногда совсем причиндалы отрезают. Они же говорят, что родились с женской душой, понимаешь? Душа у них – женская!

– Если так и бывает, – рассудил я, – то редко. А ты посмотри, сколько их! Сотни! Тысячи! Хочешь сказать, что все эти парни игрались в детстве в кукол и мечтали вырастить у себя груди? Нет, Крис. Они – жертвы бизнеса, а не ошибки природы.

Крис сделал обиженное лицо. Вот уж из кого бы вышла миловидная, пухлогубая девчонка – так это из Криса. Если бы не мощный торс, исполинские плечи, не бычья шея, то его волосы и лицо гармонично вписались бы к женскому телу.

Он молчал с минуту, а затем сказал:

– Окей. Давай я с тобой соглашусь. Пофиг. Но ты же можешь закрыть глаза и представить, что это женщина. Кто тебе нравится? Кэмерон Диаз? Шарлиз Терон? Представь, что это они тебе сосут. Хоть по очереди. Рот-то у всех одинаковый!

– Господи боже, Крис… – я засмеялся и схватился за голову, почти в восторге от его находчивости. – Но это же рот мужчины!

– А чем от женского отличается?!

– Тем, что мужской!

Каким бы не был шутливым тон нашего спора, речь шла о самых что ни есть фундаментальных вещах. История и культура любого народа всегда отталкивались от этих двух сакральных понятий – «мужского» и «женского».

Мудрецы прошлого и современные философы ломали головы над формулами любви и равновесия, вычленяя эссенции двух начал. Порой даже кому-то удавалось разобрать на атомы чувства мужчин и женщин, распределить их в удобные рядки, но снова и снова они смешивались и переплетались, образуя новые формы, где в каждом мужском было хоть немного женского, а во всем женском оставалась частичка мужского.

Однако эта разность все-таки существует. Как существовали я и ты, моя дорогая Марта.

Глядя на тебя, я учился не только пониманию твоей сложной, неоднозначной натуры, но пониманию женщин в целом – тому, чего не смог постичь за годы жизни с женой. Я был моложе и непродуманее, чересчур уповал на свое эго и глядел сквозь пальцы на многие вещи, казавшиеся незначительными. С тобой же я обрел новый взгляд, стал прислушиваться, приноравливаться, следить и замечать. Мне казалось, я усвоил многие уроки, вырос, дорос до того, чтобы с уверенностью сказать: «Я познал женщину».

Но и это оказалось иллюзорно и призрачно.

Если раньше я был убежден, что мужчины и женщины чрезвычайно несхожи, буквально с разных планет, то с тобой, Марта, в какой-то момент произошло полное слияние до той степени, что мы оба буквально потеряли половую принадлежность.

Началось с малого и безобидного – ты стала таскать мои рубашки. Я не запрещал. Мне это даже льстило. К тому же смотрелись они на тебе, хоть и нелепо, но безумно сексуально. Ты примеряла мои брюки, часы, как-то позарилась на галстук. Все это случилось невинным продолжением твоих проказ.

Однажды ты сказала:

– Сегодня я хочу быть сверху.

И это было незабываемо. Твоя фигура надо мной извивалась языческим божеством в пламенных заревах свеч, расставленных по комнате.

Мы играли без стеснения в любую фантазию, пришедшую в голову. На нас не было ничего, кроме нас самих, а сердца наши трепетали от счастья, покоренные друг другом. Я никогда не умел писать стихов, да и ты тоже, но вместе мы сочиняли настоящую поэзию, которой не требовались иные читатели.

Спустя время наши игры развились в полноценные спектакли. Не знаю, как тебе удалось уговорить меня, но я все-таки согласился надеть твое платье. Ты стояла у окна в моем костюме, в моей шляпе, с моей сигарой в зубах и изображала нахального мачо, а я сидел на диване и не знал, куда приткнуть ноги и руки, чувствовал себя ужасно глупо, о чем, конечно же, сообщил тебе.

– Джет, ну, пожалуйста! – выйдя на минуту из роли, взмолилась ты. – Всего один разочек!

– Марта, милая, это черти что!

– Ну же! Не ругайся! Воспитанные леди так не выражаются!

– Извини, но я не леди!

– Тогда молчи. Я все сделаю сама.

– Господи боже…

Знала бы ты, Марта, что самым счастливым моментом того вечера было снять с себя это платье, эту личину, которой я не мог, не хотел соответствовать. А все внутри меня изнывало от возмущения и претило начисто даже игривым попыткам придать моей личности женских черт.

Но я должен признать, что бывало ловил себя на мысли, как некоторые «дамские» штучки все же доставляли мне удовольствие.

Например, когда ты подпиливала и полировала мои ногти, и после они блестели розовым жемчугом, похожие на гладкие лепестки цветов. Когда я варил тебе суп-пюре из картофеля и грибов и потом кормил с ложечки будто заботливая матушка свое дитя.

Каждая такая мелочь делала меня чуточку нежнее. Будто раздвигались границы заданных гендерных ролей, и это только сближало нас.

С тобой я разучился скупиться на нежность. Я перестал ее бояться, как иногда боятся некоторые мужчины выглядеть подозрительно хлипкими. Наоборот. Закутывая тебя в одеяло, одевая твои промерзшие стопы в шерстяные носки, я ощущал огромную, чуткую силу, почти всемогущество, сравнимое разве что с силой бога. Хотя это ты была моей богиней.

И я подчинялся твоей воле.

– Джей, можно я накрашу тебе ресницы?

– Нет, Марта. Даже не вздумай.

– Я совсем чуть-чуть! И тут же смоем. Пожалуйста…

– Ладно. Но только один глаз.

Вспоминая это теперь, я спрашиваю себя: для чего ты выдумывала все эти проказы? Чем они были для тебя?

Тоской по матери, с которой, как ни старалась, ты так и не стала близка? Желанием детей, которых я не смог тебе дать? Поиском своего отражения, пусть и в моем небритом лице? Или подспудное влечение к женщинам?

– Скажи, что было бы, измени я тебе с другим мужчиной?

– Я бы ушел.

– Вот так? Легко? – задавая этот вопрос, ты вскидывала брови и чуть заметно улыбалась.

– Я не сказал, что это было бы легко. Я только сказал, что люблю тебя.

– Ты не это сказал, – кривилась ты.

– Нет, именно это я и сказал.

– Хорошо, – как будто бы удовлетворенная ответом ты резко переворачивалась на живот, подставляя голую спину и ягодицы солнцу, лившемуся из окон нашей квартиры. – А что, если бы я изменила тебе с женщиной?

– У тебя кто-то есть на примете?

– Не юли. Отвечай.

От твоего тона и близкого ко мне обнаженного тела становилось жарко. Я старался быть серьезен, но, как ни пытался, представить такое не мог.

– Марта, ты что, лесбиянка?

– Опять ты отвечаешь вопросом на вопрос! – ты встала во весь рост, возмущенная, раздетая и отважная. – Я пытаюсь понять, в чем здесь разница. И ведь она есть!

– Есть, – подтвердил я. – Не могу тебя представить с женщиной.

– Почему?

– Потому что ни одна из них тебя недостойна.

– Ах, ты гаденыш! – весело вскричала ты, падая в мои объятья. – Ведь врет и не краснеет!

А я не врал.

Шутил, подтрунивал, резвился вместе с тобой и твоей дотошной страстью к экспериментам. Но не врал. И, быть может, сейчас, самым краешком какого-то неопознанного чувства я хотел бы признать, что в своих поисках ты убедила меня в том, что мужчина и женщина различны, но только в социуме, где исполняют определенные роли и выдумывают схемы поведения. Окажись мы на необитаемом острове, эта разница здорово бы поистерлась. Но все-таки, как ни крути, оставалась бы.

И ты стремилась понять, в чем она.

Кажется, сейчас я был близок к разгадке, как никогда.

– Джей, ты страшный зануда, – выпалил Крис, окончательно сдаваясь.

– Это не занудство, парень. Это – физиология.

– Хорошо, – гордо собрался он. – А ты всякий раз отличишь парня от девушки?

– Конечно, – с уверенностью сказал я.

– Ну, посмотрим…

Позади протяжно подвывало море. Я ждал свой чай, Крис тянул сигарету.

В его глазах не было тепла, как и в бушующей волне, но вместе с ними я обретал душевный покой. Если нас с тобой, Марта, когда-то сближали нагие откровения, то с Крисом у нас возникла противоположная близость, основанная на тотальной разнице между нами. Но все, что я знал о жизни наверняка, так это то, что люди боятся почти любой близости, кроме профессиональной. А иные так и вовсе рассматривают всякую близость как ступени карьеры.

Башо однажды рассказал, что переспал с секретаршей на вечеринке, и теперь его факсы отправляются первее остальных. Он вовсе не был подлецом или настоящим циником. Он был обычным работягой, от которого ушла жена с двумя детьми. Ушла, как раз потому что Башо был обычным – так я рассуждал. Он не умел разговаривать с женщинами о чувствах, не умел разговаривать с мужчинами о футболе. Он умел разговаривать о работе, мы и сдружились-то с ним только благодаря работе. Башо не был глуп. Он всего лишь боялся близости, раненный одиночеством и отсутствием интересов вне работы.

Уезжая от тебя, дорогая Марта, я более всего спасался от того, чтобы стать таким же Башо. Замкнутое рабочее отупение, в которое я погрузился поначалу, не приносило реального облегчения. Я начал гнить изнутри, начал заливать себя спиртами и выстраивать прочный эмоциональный кокон: «я никому не скажу, как мне больно, я никому не пожалуюсь, я буду просто выполнять свою работу». И тут понял, что вслед за этим обратного пути уже не будет.

Недельную щетину можно сбрить, можно отстирать рвоту от рубашки. Но возродить в себе способность к чувствованию – едва ли. Я стану обычным, очень спокойным и очень одиноким Башо, который после третьего стакана пускает скупую слезу, а после четвертого пускается в пляс. Но на утро не помнит или же стыдиться и того, и другого. Бреется, скоблит краем ножичка испачканный галстук и идет на работу к таким же обычным, спокойным и одиноким людям. К людям, которые боятся близости.

Крис был совсем иного поколения, другой породы. Страх к чему бы то ни было у него врожденно отсутствовал. Он приехал относительно недавно и уже успел загореть как черт. Может, он, конечно, загорелый прибыл – я этого не знаю. Я только знаю про себя, что сам не так давно потемнел. Или же просто настолько был инертен к своей внешности, что не замечал прежде?

Я глянул на свои руки – они почти сливались цветом с мореной древесиной стола. Этот контраст показался еще более пугающим, когда рядом очутилась белая чашка. Ее принесла официантка вместе с обещанным чаем.

Крис снова бегло оглядел ее, проводил глазами в спину, потом спросил:

– Как тебе?

– Что?

– Официантка как тебе?

– Милая… Да, я бы сказал милая, – осторожно ответил я, не совсем понимая, к чему он клонит.

Крис довольно показал мне зубы:

– Спорим на пятерку, что у этой девчонки кое-что имеется? Кое-что не девчачье.

– Не неси чушь.

– А ты проверь, – подначивал Крис с тем молодым усердием, какое прилагают подростки, чтобы вынудить знакомого паиньку на ужасную глупость. – Давай, иди проверь. Предложи ей четвертак – ни за что не откажет. Только если я окажусь прав, ты еще мне должен останешься. Ну, а если прав ты – и кайфанешь бесплатно, и заработаешь.

– Пятеркой ты меня не соблазнишь, – засмеялся я.

– Она больше не стоит. И так предложил вдвое больше.

– Не пойму, чего ты так печешься обо мне.

– Не о тебе, Джей. А о нас. Что зря сидеть дожидаться смерти, если еще не попробовал всего в жизни. Ну, если не хочешь, я сам ее спрошу.

– Бога ради, не надо! – я поспешил заткнуть Криса, но он уже драл глотку на все кафе.

Официантка вернулась с опущенными ресницами. Она работала у Сэма недавно и наверняка боялась, что гость решил ее отчитать. К нашему столику она приблизилась, будто бы похудев еще килограмм на пять.

– Да, сэр? – шепнула она.

– Крис, нет! – я прикрикнул на своего приятеля, а девушка шарахнулась в испуге как от ударной волны.

– Спокойно, парень. Чего ты всех пугаешь?

– Я пугаю?!

– Заткнись.

Навалившись плечом на деревянное ограждение, Крис с ухмылочкой разглядывал официантку, которая покорно сложила ладошки на груди и ждала своей участи. Крис притопывал одной ногой, широко раскинув колени, и девушка непроизвольно останавливала взгляд на том месте, где сходились брючины его шорт, но мгновенно заставляла себя моргнуть и увести глаза в пол. Она краснела как лампочка прикуривателя, а Крис наслаждался ее неловким положением.

Затем он спросил:

– Как тебя зовут?

– Пенни.

– Пенни… – потрясая кудрями, Крис внимательно разглядывал тощую фигурку перед собой.

– Крис, довольно, – решительно вмешался я.

– Я ничего не делаю.

– Ты делаешь! Ты еще как делаешь!

– Сэр, вам что-то не понравилось? – Пенни почти плакала своими маленькими узкими щелочками, в которых мерцали глаза. Она схватилась за стул, на котором я сидел. – Сэр, я могу другой чай принести. Он будет лучше. Очень лучше.

– Нет, Пенни, все в порядке. Мой друг пошутил. Ты ему просто понравилась.

– Эй, не ври! – Крис выставил указательный и средний палец мне в лоб словно собираясь пристрелить.

Я не обращал на него внимания и разговаривал только с Пенни:

– Чай хороший. Не волнуйся. Всё хорошо.

В этот момент Крис захохотал, а Пенни снова отшатнулась от него. Если бы не мой стул, за который она по-прежнему держалась, ее бы, наверное, сдуло тотчас в море. Девушка сделала вялую попытку улыбнуться самой затравленной из всех улыбок. Она почти ускользнула мне за спину, опасаясь Криса, который наводил на нее неподдельный ужас.

– Сэр, если вы что-то хотите… – пробормотала Пенни.

– Тебя он хочет! – крикнул Крис и вновь залился от души.

– Нет, нет, Пенни, не слушай его, – перебил я. – Это ерунда. Мы сейчас уйдем.

Ох, и многое бы я отдал в тот момент, чтобы по-дружески влепить Крису и выволочь его отсюда. А он веселился! Клянусь, он просто веселился! И чем веселее было ему, тем возмутительней было мне. Я чуть сгоряча не швырнул в него солонкой.

Но тут Пенни неожиданно спокойно спросила:

– Вы хотите со мной пойти в кровать, сэр?

– Джей. Меня зовут Джей. Нет, Пенни, это тоже шутка. Крис, уходим, – я встал.

Внезапно Пенни коснулась моего плеча:

– Почему шутка? – кажется, она расстроилась даже больше, чем когда Крис звал ее не своим голосом. – Я умею массаж, сэр. Вы любите массаж?

Люблю ли я массаж?..

Марта, дорогая моя Марта, я бы отдал, если не все, то очень многое, чтобы вновь окунуться в те бесподобные моменты наших с тобой вечеров, когда тело мое вместе со всем его содержимым становилось твоей добычей и игрушкой. Блаженство – самое мелкое слово, каким я могу описать то, что происходило. У тебя были свои ритуалы, у тебя были сотни способов заставить меня хотеть еще больше.

Твои душистые руки под кромкой волос на шее… Ловкие движения, в которых я тонул, одурманенный и непригодный больше ни на что…

– Это даже круче, чем секс, – как-то заявил я.

А ты обиделась. Совсем немного обиделась, но заставила тем самым трепетать только больше.

– А шлюхи делают массаж?

– Я не знаю… Я давно не был со шлюхой.

В ярости ты кинула в меня подушкой.

– Вот же мерзавец!

Марта, я даже не понимал тогда, за что именно прощу прощения. За то, что спал только с тобой? За то, что так привязался ко всему, что было между нами? Или за то, что не скрывал от тебя своих чувств?..

Пенни вдруг положила руки мне на голову и мягко провела пальцами. Я сел обратно на стул. Ее ладони двигались поочередно, зачесывая волосы назад к затылку. Пряди с челки томно извивались и падали обратно на лоб. По всему позвоночнику прошла обжигающая волна. Я замер.

– Смотри, не кончи тут! – расхохотался Крис.

– Закрой рот.

– Ладно. Понял. Молчу.

Но молчал он недолго:

– Ну, и рожа у тебя, приятель!

– Крис, завали хлебало нахрен, – не открывая глаз, сказал я.

Минут пять я пребывал в каком-то вакууме, где от меня осталась лишь часть головы, превратившаяся в эрогенную зону, и чистое наслаждение, которым стало все остальное.

Когда я открыл глаза, Крис лыбился так, будто застал меня за каким-то страшным блудом.

– Это было очень хорошо, – сказал я в благодарность.

– А мне так же сделаешь? – тут же поспешил с репликой Крис.

Пенни только возмущенно помотала головой.

– Ну и ладно.

Он облизнул губы и задал вопрос, который, видать, давно держал наготове:

– Но давай, скажи мальчикам, Пенни, ты ледибой или нет? – при этом Крис постукивал указательным пальцем по столу.

Пенни посмотрела сначала на Криса, затем – на меня.

– Да, сэр… – пробормотала она.

– А я что говорил?! А я что говорил?! – взорвался Крис радостными воплями. – На тебе, парень! Выкуси! С тебя пятерка!