Читать книгу Империя проклятых - Джей Кристофф - Страница 4

I

Мертвый юноша открыл глаза.

Все вокруг было неподвижным и безмолвным, а самым неподвижным и безмолвным был он. Он казался статуей, только зрачки у него резко расширились, а бескровный рот слегка приоткрылся. Когда он пробудился, дыхание не участилось и сердце в груди, под фарфоровой кожей, не застучало барабанным боем. Он лежал в темноте, обнаженный и кроткий, точно херувим, смотрел на потертый временем бархатный балдахин над головой и гадал, что его разбудило.

Ночь еще не наступила, это точно. Дневная звезда до сих пор целовала горизонт, и тьма пока не опустилась на колени. Смертные, делившие с ним огромную кровать с балдахином, были мирными, как трупы, и тоже почти не шевелились, если не считать легкого движения руки красавчика, лежавшей у него на животе, и плавного ритма дыхания горничной, спавшей у него на груди. И он не чувствовал ни голода в этой отягощенной телами постели, ни холода среди такого спелого очарования. Так что же тогда вырвало его из сна?

Днем ему не снились сны – его сородичи по крови никогда не видели снов. Но все же он понимал, что отдых не принес ему облегчения, а хрупкий дневной свет – отдыха, и теперь, полностью выйдя из смертельной тьмы сна, он сразу все вспомнил.

Жан-Франсуа понял, что его разбудило. Это была боль.

Он вспомнил руку, протянувшуюся к его шее, пока в голове у него трупными мухами танцевали образы. Вспомнил твердые, как железо, пальцы, погрузившиеся в пепел его горла. Окрашенные вином клыки, обнажившиеся в рыке. Серые, как грозовые тучи, глаза, полные ненависти, когда Жан-Франсуа с грохотом впечатали в стену и от кожи у него повалил красный дым.

«Я ж говорил, что ты у меня, сука, еще покричишь».

Через несколько мгновений ему бы пришел конец. Он знал это. Если бы не Мелина со своим кинжалом из сребростали…

Страшно представить.

После всего, что ты видел и делал.

Представить себя умирающим прямо там, в грязной камере.

Лежа в темноте, Жан-Франсуа поглаживал себя по горлу, саднившему после нападения Габриэля де Леона. Представив эти серые безжалостные глаза, подернутые красной дымкой, мертвый юноша почувствовал, как сжались его челюсти. И на мгновение – всего на один смертный вздох – маркиз испытал ощущение, которое, как он думал, было предано праху десятилетий.

«Никто так не боится смерти, как твари, живущие вечно».

Его движение потревожило девушку, лежавшую рядом, и она вздохнула, прежде чем снова погрузиться в сон. Уроженка Зюдхейма, она была прелестным цветком, с мягкими темными кудрями и темно-оливковой кожей. Щупловата на его вкус, но в эти ночи все они были такими, и на несколько лет старше Жан-Франсуа, когда он получил Дар. Зато кожа теплая, а прикосновения – ох, какие умелые. Всякий раз, когда она смотрела на него, ее темно-зеленые глаза набухали голодом, что удивительно контрастировало с ее образом инженю.

Она служила в его борделе уже почти четыре месяца. Распутная и податливая. На мгновение Жан-Франсуа захотелось вспомнить, как ее зовут.

Его глаза заскользили по ее обнаженному телу: сочная линия артерии на внутренней стороне бедра, восхитительный узор вен на запястьях и выше, вплоть до острого лезвия ее челюсти. Он смотрел, как мягко бьется пульс у нее на шее – завораживающе тихо и спокойно во сне. Внутри у него зашевелилась жажда – его ненавистный возлюбленный, его любимый враг, – и Жан-Франсуа снова представил Габриэля де Леона, лицо угодника-среброносца нависло всего в нескольких дюймах от лица.

Его пальцы погружаются глубже.

Его губы достаточно близко, чтобы поцеловать.

«Покричи для меня, пиявка».

Историк оперся на локоть, золотистые кудри рассыпались по щекам. Юный красавчик у него за спиной вздохнул, возражая, шаря рукой по холодным простыням. Жан-Франсуа полагал, что этот красавчик с волосами цвета воронова крыла и кремовой кожей – нордлундец. Лет ему было около двадцати. Историк получил его в подарок от виконтессы Николетты, племянницы по крови, несколько недель назад в качестве взятки в обмен на доброе слово, которое он должен шепнуть на ухо императрице. И хотя Жан-Франсуа ненавидел Николетту, как яд, подарок все же принял. Красавчик был поджарым, словно чистокровная лошадь, а на запястьях, горле и в нижней части тела виднелись следы острых, точно иглы, зубов.

Его имя определенно начинается с буквы Д…

Жан-Франсуа провел мраморными кончиками пальцев по коже девушки, нежной, словно первое дыхание весны. Шоколадные глаза полуприкрылись в предвкушении, как только отреагировало ее тело – так красноречиво, когда один острый как бритва ноготь задел следы укусов у нее на горле. Чудовище наклонилось, язык быстро обвел набухший сосок, и дыхание горничной участилось, она задрожала и теперь полностью проснулась. Тепло крови, которую он выпил перед тем, как все они погрузились в сон, исчезло – его губы, наверное, были прохладными, словно тающий лед. И все же она застонала, когда он втянул сосок глубже в рот, прикусывая сильнее, но недостаточно сильно. И пока он раздвигал ей бедра, она осмелилась провести рукой по его золотистым волосам.

– Хозяин… – выдохнула она.

Красавчик тоже проснулся, разбуженный вздохами горничной.

– Хозяин, – выдохнул он.

Девушка нежно целовала его шею, все ближе к ранам, оставленным де Леоном. Жан-Франсуа схватил ее за локоны, и она резко вдохнула, когда он оттащил ее назад. Пульс у нее теперь стучал боевым барабаном, и Жан-Франсуа поцеловал ее, крепко, сильно, так что его клыки рассекли ей губу, и на их танцующие языки пролилось несколько капель ярко-рубинового огня.

Затем жажда усилилась, и ему удалось укротить ее лишь на мгновение. Но маркиз был существом, которое наслаждалось охотой так же, как и убийством, поэтому он прервал кровавый поцелуй и направил горничную к твердому, как скала, красавчику у него за спиной.

Она сразу все поняла и приоткрыла губы, когда нордлундец встал на колени, чтобы встретить ее. Он застонал, когда она взяла его в рот, пульс под гладкой теплой кожей участился. Маркиз некоторое время наблюдал, как пара раскачивается, а свет и тени играют на их телах. Запах, витающий в воздухе, подсказал Жан-Франсуа, что горничная уже стала влажной и теплой, как летний дождь. Он слегка коснулся пальцами ее киски, и она задрожала от вожделения, поджимая пальцы ног, сильнее прижимаясь к его руке, желая его, умоляя…

– Пока нет, любовь моя, – прошептал он, вызвав стон протеста. – Пока нет.

Жан-Франсуа поднялся, встал позади затаившего дыхание красавчика. Смахнув длинные черные локоны с шеи юноши, маркиз почувствовал, как тот дрожит: теперь у него за спиной стоял хищник, царапая острыми когтями кожу. И, глядя поверх вздымающегося живота своей жертвы на девушку, он низким голосом прорычал жесткий приказ:

– Пусть он кончит.

Девушка застонала, глядя ему в глаза: жрица, потерявшаяся в поклонении. Красавчик дернулся, вцепившись в локоны служанки, когда клыки монстра коснулись его кожи. Жан-Франсуа все еще чувствовал пальцы угодника-среброносца у себя на горле.

– Покричи для меня, – прошептал он.

Красавчик так и сделал, запустив одну руку в волосы маркиза. Девушка погружала его к себе в горло все глубже, глубже, и когда Жан-Франсуа почувствовал его – этот пульсирующий, стремительный жар, изливающийся из чресел красавчика в ее ждущий рот, – он прокусил ему кожу, преодолев ее краткое, опьяняющее сопротивление…

И тогда все вокруг исчезло. Не было никакого дрожащего тела в его объятиях. Никакого крика страсти, эхом отражающегося от стен. Была только кровь, воспламененная каждой частичкой пыла красавчика: эликсир жизни и вплетенной в нее похоти, возносящий его все выше в бескрайние небеса.

Он жив.

Жан-Франсуа пил так же жадно, как и девушка, желая еще и еще, больше и больше, только бы утолить жажду полностью. В те ночи, когда дневная звезда еще светила ярко, он бы так и сделал. Однако овцы теперь слишком редки, а их жизни слишком дороги, чтобы так быстро расправляться с ними, поэтому острым ногтем он порезал себе большой палец и прижал его к губам красавца. Смертный потрясенно выдохнул, приник к ране, присасываясь. Все еще одной рукой вцепившись в кудри горничной, он жадно глотал, покачивая бедрами: идеальное причастие – тебя поглощают, и поглощаешь. И весь мир вокруг купался в…

– Хозяин?

Голос прозвучал у двери спальни, и затем последовал резкий стук. Жан-Франсуа узнал духи по неземному аромату крови.

– Мелина, – вздохнул он, и изо рта у него закапала красная кровь. – Входи.

Дверь его будуара открылась, впустив эхо стали и камня и приглушенный шепот слуг в коридорах наверху. Замок уже просыпался: в воздухе повисла дюжина слабых нот запаха крови, когда домоправительница уверенным шагом вошла в комнату.

Мелина надела корсет из китового уса и великолепное платье из черного бархатистого дамаста, лишь слегка потертое временем. Шею украшало кружевное колье, длинные рыжие волосы были заплетены в тонкие косички, с полдюжины которых искусно прикрывали глаза, словно тонкие цепочки. На вид она была дамой лет тридцати, хотя на самом деле ей было около пятидесяти: неустанное течение времени замедлялось кровью, которую она каждую неделю пила из его вен. Она стояла в дверном проеме, высокая и статная, окидывая ледяным взглядом его не успевший завершиться пир.

Красавчик лежал на спине, обессиленный, бледный, но все еще твердый как сталь. При виде Мелины настроение девушки упало, и она натянула простыни на свое обнаженное тело, опустив взгляд.

– В чем дело, Мелина?

Домоправительница сделала реверанс.

– Вас желает видеть императрица, хозяин.

Историк накинул на плечи халат. Ткань была выцветшей и тонкой и по краям уже немного пообтрепалась – в стране, где ничего не растет, новый шелк не достать. Жан-Франсуа провел кончиками пальцев по химическому шару, наполнив роскошную спальню светом. Вдоль стен тянулись вверх дубовые стеллажи, до краев заполненные историями, которые так очаровывали его. На письменном столе были разбросаны палочки для рисования углем, искусные наброски животных, архитектуры, обнаженных тел. Жан-Франсуа насыпал немного измельченного картофельного рулета в стеклянный террариум, улыбнувшись, когда из маленького деревянного замка выскочили пять черных мышей. Его фамильяры[2] принялись за еду: Клаудия, как всегда, огрызнулась на Дэвида, а Марсель пискнул, призывая к миру.

Жан-Франсуа взглянул на свою домоправительницу.

– Заседание у нас назначено на prièdi, разве нет?

– Прошу прощения, хозяин. Но Ее Темность требует вашего присутствия сейчас.

Историк моргнул и напрягся. Мелина все еще сидела в реверансе: совершенно неподвижная, прекрасно обученная. Но он уловил диссонанс в ее тоне, напряжение в плечах. Подойдя к ней, тихо шурша шелком, он коснулся ее щеки.

– Говори, голубушка.

– Прибыл гонец от леди Кестрел, хозяин.

– …Железная дева приняла приглашение Ее Темности, – осознал маркиз.

Мелина кивнула.

– Как и лорд Кариим, хозяин. Сегодня поздним утром прибыл посланник с новостями о намерении Паука присутствовать на Соборе нашей императрицы.

– Приоры крови Восс и Илон? – выдохнул он в недоумении. – Едут сюда?

Жан-Франсуа повернулся к кровати, и его голос прозвучал холодной сталью:

– Вон.

Девушка быстро села, напрягшись от страха. Натянув ночную сорочку, она заставила подняться на ноги и красавчика, положив его руку себе на плечо. Избегая холодного взгляда Мелины – она всегда была умницей, – служанка помогла партнеру по борделю добраться до двери. Но когда они проходили мимо, нордлундец встретился глазами с Жан-Франсуа, и его взгляд до сих пор горел безумием поцелуя.

Жан-Франсуа прижал коготь к липким губам красавчика и бросил колкий недвусмысленный взгляд на девушку. Никаких дополнительных предупреждений не понадобилось, и парочка быстро исчезла за дверью.

Мелина, ощетинившись, наблюдала за их исходом.

– Не нравятся они тебе, – пророкотал Жан-Франсуа.

Женщина опустила взгляд.

– Простите меня, хозяин. Они… недостойны вас.

– О, моя дорогая. – Жан-Франсуа погладил щеку Мелины, приподняв ее подбородок, чтобы она могла еще раз взглянуть на него. – Моя дорогая Мелина, зависть тебе не к лицу. Они всего лишь вино перед пиром. Ты же знаешь, что я доверяю только тебе? Только тебя обожаю?

Женщина осмелилась прижать его руку к своей щеке, осыпая костяшки его пальцев поцелуями.

– Oui, – прошептала она.

– Ты – кровь в моих венах, Мелина. Единственное, чего я боюсь, моя голубка, моя дорогая, так это мысли о вечности без тебя рядом со мной. Ты же знаешь это, не так ли?

– Oui, – выдохнула она, почти рыдая.

Жан-Франсуа улыбнулся, проведя пальцем по ее щеке. Он видел, как участился ее пульс, как вздымалась грудь, когда его рука коснулась колье у нее на шее. Затем он вонзил в нее острый коготь, прямо под подбородком, так сильно, что едва не порвал кожу.

– А теперь одень меня, – приказал он.

– Как угодно, – вздрогнув, прошептала Мелина.

II

Как однажды сказал бард Даннэл а Риаган: если человек ищет доказательства, что красота может родиться из злодейства, ему не нужно заглядывать дальше форта Суль-Аддир.

Городская крепость, построенная в замерзшем сердце гор Муат на востоке Зюдхейма, была свидетельством изобретательности, искусности и жестокости смертных. Говорили, что Эскандер IV, последний шан Зюдхейма, потратил жизни десяти тысяч рабов, чтобы построить этот форт. Темный железный камень, давший замку название – Черная Башня на местном языке, – добывали почти в тысяче миль отсюда, и маршрут, по которому его доставляли, остался в веках под названием Несейт Дха Саат – Дорога Безымянных Могил.

Суль-Аддир расположился на перевале Ястребиного Шпиля, охраняя рудники золотого стекла в Лашааме и Раа и огромный портовый город Ашеве. Эти сокровища теперь утратили свои блеск и величие, но Суль-Аддир остался, не тронутый рукой судьбы и зубами времени. Именно на этих замерзших вершинах воздвигла свой трон императрица Марго Честейн.

Жан-Франсуа шествовал по залам, и его шаги эхом отдавались от высоких потолков. Мелина обрядила его в самое лучшее – сюртук из белого бархата, мантию из светлых ястребиных перьев. На груди у него были вышиты две луны и два волка крови Честейн, а длинные волосы, которые так обожала его императрица, струились по плечам, как расплавленное золото. Мелина шла на три шага позади, как и подобало рабыне, тихо шурша темным дамастом платья.

По затененным залам скользили слуги и, едва завидев Жан-Франсуа, падали на колени. Животные-фамильяры – кошки, крысы и вороны – наблюдали за ним, ускользая, как только он приближался. Он также видел и других членов клана: медиумов и птенцов-новобранцев двора крови Марго, кланявшихся и приседавших в реверансе, когда он проходил мимо. Но на большинство из них маркиз почти не обращал внимания, устремив пристальный взгляд на окружающие его стены, на фронтоны, парящие над головой, словно небесные ветви.

Интерьеры замка были украшены самыми прекрасными фресками на свете, от которых дух захватывало. Великий мастер Джавион Са-Джудхаил тридцать лет трудился над их созданием. Говорили, что великий мастер не оторвался от своих дел, даже когда получил известие о рождении первенца. Джавион продолжал творить, даже когда зюдхеймский военачальник Хусру Лис начал свою злополучную кампанию по освобождению города от власти Августина, даже когда армии императора и будущего шана бились на зубчатых стенах крепости. Даже когда его любимая жена Далия бросилась с самой высокой башни Суль-Аддира в знак протеста против его пренебрежения, великий мастер так и не нашел времени поприсутствовать на ее похоронах.

Жан-Франсуа восхищался страстью смертного. Но еще больше – тем, что он создал с ее помощью.

Красота, существовавшая до сих пор – спустя много лет после того, как ее создатель давно накормил червей.

Замок был построен в пять великолепных ярусов, и Джавион расписал стены каждого как ступень на пути к вознесению на небеса. Первый уровень посвящался царству природы и любимым детям Бога, людям. Второй был украшен притчами о святых, третий воздавал уважение Семерым Мученикам. Над ними летали ангелы небесного воинства – Элоиза, Мане, Рафаэль и даже старый дорогуша Габриэль, – расправляя белые, как у голубей, крылья вдоль высоких стен четвертого яруса Суль-Аддира.

Жан-Франсуа поднимался и поднимался, Мелина тихо дышала у него за спиной, когда они, наконец, взошли на самый высокий уровень замка. Здесь перед ними простирался величественный коридор, а на темных каменных плитах раскинулся кроваво-красный ковер. Стропила, похожие на огромную паутину из сверкающего золотого стекла, украшали великолепные люстры, с которых свисали густые тени сидящих на насестах летучих мышей. А на стенах, где Джавион Са-Джудхаил десятилетиями изображал свое почтение самому владыке небес, Богу-Вседержителю, теперь был только невыразительный черный камень.

Дело жизни великого мастера было полностью стерто, камень отшлифован, и теперь на стенах висели десятки картин в золотых рамах. Самые разные портреты одной и той же персоны, один за другим. Пройдя мимо закованных в сталь рабов-мечников, Жан-Франсуа достиг высоких дверей внутреннего святилища своей госпожи. Там он остановился, изучая портрет над входом.

Портрет той, что уничтожила небеса и вытеснила их власть на земле.

– Входи, – раздался приказ.

Рабы-мечники распахнули могучие двери, открыв проход в величественный зал. Мелина шагнула вперед и заговорила громким и ясным голосом:

– Маркиз Жан-Франсуа крови Честейн, историк Ее Темности Марго Честейн, первой и последней ее имени, Бессмертной Императрицы волков и людей.

В темноту протянулась дорога в виде темно-красного ковра, окруженная колоннами высотой с дерево. Маркиз почувствовал в зале прохладу, которая окончательно прогнала кровавые страсти, совсем недавно кипевшие в его постели. В зал он вошел один и двинулся по ковру, сложив руки, как кающийся грешник, под звонкое пение одинокого кастрата где-то в тени. С каждым шагом холод все сильнее давил на кожу вместе с наплывом темной невозможной силы.

Впереди раздалось низкое предупреждающее рычание. Маркиз тут же остановился и склонился в таком низком поклоне, что его прекрасные золотистые кудри коснулись пола.

– Моя императрица. Вы призвали меня к себе.

– Да, – последовал ответ, голос звучал насыщенно и глубоко.

– Ваше слово – мое евангелие, Ваша Темность.

– Тогда смотри на меня, маркиз. И молись.

Жан-Франсуа поднял взгляд. Ковер представлял собой реку крови, стекавшую с величественного трона, вокруг которого на помосте расположились четыре волка, черных и свирепых. Сбоку стоял на коленях паж в ливрее крови Честейн с поднятыми вверх ладонями и держал фолиант в кожаном переплете, почти такого же размера, как он сам. А за троном, высотой в двадцать футов, маячил еще один портрет Приорессы крови Честейн, старейшей из рода Пастырей, грозной властительницы всего клана.

Императрица Марго.

Это была не самая лучшая картина из тех, что написал Жан-Франсуа – а он написал все портреты в этом замке, – но этот портрет Ее Темности она любила сильнее прочих. Он изобразил Марго сидящей на золотом полумесяце, в красивом платье цвета оникса. У ее ног сидели два волка, и две луны целовали небо. По виду она была девой, но выглядела богиней – бледной, как выгоревшие на солнце кости ее врагов. Портрет копировали бесчисленное количество раз и отправляли в герцогства крови по всему Зюдхейму в напоминание о той, которой они поклялись в вечной верности. Императрица была печально известной затворницей, и этот портрет стал единственной версией, предложенной большей части ее подданных.

А под портретом сидела сама императрица.

По крайней мере, та версия, которую знал Жан-Франсуа.

И в реальности она совсем не походила на ту возвышающуюся над всеми и всем фигуру, которую он изобразил на холсте. На самом деле Марго была небольшого росточка – даже коротышка, как мог бы заметить глупец. Она не выглядела ни пышногрудой девой, ни идеальной белокурой красавицей. Когда Марго причастилась кровью и обратилась, она была далеко не молодой, а женщиной средних лет. Да и теперь, хотя она и казалась высеченной из белого мрамора и обладала черным величием, она все же носила на себе следы тяжело прожитой смертной жизни, недобрых лет, сохраненных в вечной истории ее плоти.

Но в этом-то и была прелесть для такого художника, как маркиз. И его путь к завоеванию благосклонности Марго. Потому что вокруг не было ни зеркала, ни стекла, ни лужи с залитой лунным светом водой, которые могли бы отразить реальный образ вампирши. Кроме того, прошло великое множество лет с тех пор, как императрица видела себя где-либо, кроме портретов, которыми ей льстил Жан-Франсуа.

Марго была настолько старой, что уже вряд ли помнила, как выглядит на самом деле.

Императрица волков и людей устремила на Жан-Франсуа взгляд черных, словно небеса, глаз. Ее тень простерлась перед ней, лаская его собственную, и, хотя в помещении не могло быть ни малейшего дуновения холодного ветра, маркиз почувствовал, как покачиваются его кудри. Когтистая рука погладила ближайшего волка – злобную старую даму по имени Зломыслие, – и императрица заговорила голосом, который, казалось, исходил из окружающего воздуха:

– Ты в порядке, маркиз?

– В полном, Ваша Темность. Благодарю вас.

Губы императрицы слегка изогнулись. Другая волчица – гладкая красавица по имени Храбрость – зарычала, когда владычица снова заговорила:

– Подойди поближе, дитя.

Жан-Франсуа поднялся на помост и преклонил колени у ног своей госпожи. Даже восседая над ним на троне, Марго была меньше него и все же полностью его затмевала. Тени удлинились, и она подняла руку так быстро, что та, казалось, не двигалась, а в мгновение ока переместилась с колен прямо к его щеке.

В животе у Жан-Франсуа затрепетало, когда Марго приподняла его подбородок, чтобы позволить ему взглянуть на нее. Пятьдесят лет прошло, а он все еще помнил ее кровожадную страсть в ту ночь, когда она его убила. Помнил темную радость в ее глазах, когда он поднялся с окровавленного пола своей мастерской, ошеломленный, охваченный ужасом и удивлением, что она не уничтожила его, а подарила жизнь, о которой он и не мечтал.

– Твои раны до сих пор не зажили.

Покричи для меня…

– Пустяки, Ваша Темность.

– Шесть ночей прошло, а ты говоришь – пустяки.

– Да, медленно заживает. Уверяю вас, маман, это недостойно вашего внимания.

Императрица улыбнулась.

– Кто я, сын мой?

– Вы – законная правительница этой империи, – ответил он голосом, полным гордости. – Завоевательница и мудрейшая прорицательница. Древнейшая в роду и Приоресса клана крови Честейн.

– И ты считаешь, я не могу судить, что достойно моего внимания, а что нет?

Тон императрицы был нежным, а кончики пальцев коснулись его раненого горла.

Вампиры не могли выбирать, кто из их жертв будет наделен Даром, и большинство из них гнили в течение нескольких дней, прежде чем происходило обращение, в результате чего и возникла мерзкая порода, известная как грязнокровки. Жан-Франсуа был последним высококровным вампиром, которого создала Марго, и он знал: многие при дворе шептались, что она баловала своего младшенького. Но когда Марго надавила сильнее и он почувствовал лишь намек на чудовищную скрытую в ней силу, по спине пробежал холодок.

– Прошу прощения, Ваша Темность. Не мне говорить о том, что вас должно волновать.

– Скажи, это должно меня волновать?

– Я… ничего не скажу, Ваша Темность.

Большой палец, достаточно сильный, чтобы раздавить в пыль мрамор, мягко провел по его гортани. Холод пробирал, тени извивались и кричали.

– Что за польза от историка, который не говорит?

– …Маман, я…

В зале раздался тихий смешок, и когда в темноте воцарилась тишина, сверкнули острые клыки.

– Я шучу, любовь моя. – Марго потрепала его по щеке, сверкая черными глазами. – Ты частенько ведешь себя как мальчишка. Ты еще такой юный. Я бы могла предупредить, чтобы ты остерегался этой слабости, но из-за нее я обожаю тебя еще больше. И обожаю всем материнским сердцем, красавец ты мой.

Улыбка спала с ее губ, как падают мертвые листья.

– Но от тебя воняет овцами, с которыми ты совокупляешься, Жан-Франсуа. Фу-у-у… отойди от меня сейчас же.

Третий волк, пожилая дама по имени Благоразумие, смотрела, как маркиз отступает, низко опустив голову. Жан-Франсуа постарался удержать лицо, скрыть бушевавшую внутри бурю, замаскировать свои эмоции – пыл, стыд, страх, преданность. Маман всегда выводила его из равновесия, всегда заставляла его чувствовать себя таким…

Императрица взглянула на стоявшего рядом пажа. Страница все это время оставалась неподвижной, а фолиант с медной отделкой так и лежал у него в ладонях. Хотя юноша обладал силой раба, его руки, должно быть, горели от такой пытки – в этом-то и дело, предположил Жан-Франсуа. Он знал, что императрице не нравилось, как он проводит ночи. И эта демонстрация небрежной жестокости, которую она представила ему тут, служила напоминанием о том, чем он был. Чем все они были.

Беды червей волков не заботят.

– Я просмотрела твою хронику, – сказала она.

– Понравилось ли вам, Ваша Темность?

– Твое мастерство, как всегда, удивительно. И все же эта история кажется мне в некоторой степени… незавершенной.

– Я все еще работаю над ней, Ваша Темность.

Жан-Франсуа почувствовал прохладный ветерок, и его императрица вдруг просто исчезла – только что она сидела на троне, а в следующее мгновение тот оказался пустым. Откинув волосы с лица, Жан-Франсуа увидел, что она стоит у одного из высоких окон, выходящих на север.

– Кто быстро бежит, тот ничего вокруг не видит, – пробормотала Марго. – Конец Вечному Королю положило нетерпение, и я не намерена отправляться в ад вслед за красавчиком Фабьеном. – Марго посмотрела на свое дитя черными как смоль глазами. – Но дела множатся… давят, любовь моя.

– Вы говорите о Железной Деве. И Пауке.

Губы Марго скривились, сложившись в то, что глупец мог бы назвать улыбкой.

– Они действительно направляются сюда, – выдохнул Жан-Франсуа, приближаясь к ней.

– Да. И до нас дошли слухи о том, что через океаны приближается Драйганн, зажав наше приглашение в его нищей руке. Они прибудут перед праздником Дня конца света.

– Приоры трех кланов крови. Восс. Илон. Дивок. Все будут здесь в течение недели.

Жан-Франсуа с удивлением посмотрел на горы. По зубчатым крепостным стенам внизу бродили маленькие фигурки в черной стали, и горели звездами огненные котлы на неприступных укреплениях.

– И вы намерены оказать им Любезность?

– Вряд ли было бы вежливо отказать. Учитывая, что это я предложила созвать этот Собор.

– Мы не собирались в таком составе ни разу за сотни лет. С незапамятных времен мы ведем теневую войну с предводителями других кланов. Как мы можем им доверять?

– Мы и не можем, милый маркиз. – Императрица даже усмехнулась этим словам. – Но они же стремятся к самосохранению? А вот этому мы можем доверять. Бесконечные войны обескровили эту землю, дитя мое. И с каждой мелкой вотчиной, захваченной выскочками – лордами крови, с каждым глотком, урванным бесноватыми стаями ублюдочных грязнокровок, мы все ближе к катастрофе. Кестрел понимает это. Кариим понимает это. Даже Драйганн понимает.

Марго покачала головой, скривив губы.

– Но если привлечь их по доброй воле, они никогда не преклонят колено. Нам нужно преимущество, чтобы этого достичь. А оно теперь валяется и вопит в яме, в которую ты его бросил.

Жан-Франсуа сжал челюсти.

– Он опасен, маман.

– Конечно, опасен. Иначе как бы ему удалось выжить в таком холодном мире? – Пальцы Марго ласкали его рану под платком, нежно, словно шепот. – И все же они – ключ, сын мой. К этой загадке, этому оружию, этому Граалю – его судьба хранится только у них в руках.

– Де Леон ненавидит наш вид, маман. Он не сказал ничего, что…

– Как думаешь, почему я поручила это задание тебе?

Он нахмурился, озадаченный.

– Я ваш историк. Больше никто при вашем д…

– Потому что ты молод, Жан-Франсуа. Достаточно молод, чтобы помнить, что это значит – быть человеком. В этом заключается твоя сила. Утешение и товарищество. Умный волк сможет использовать их в своих интересах. – Марго махнула рукой в сторону фолианта в руках раба. – На этих страницах изложен рассказ о человеке, переполненном яростью. И горем. Но прежде всего – гордостью. Он, возможно, и будет протестовать, но не сомневайся: Габриэль де Леон жаждет, чтобы мир узнал его историю. Такова величайшая глубина его тщеславия. И ключ к развязке, который он хранит.

Черный взгляд Марго скользнул по горлу Жан-Франсуа.

– И он чувствует родство с тобой, милый маркиз. Убийство его семьи. Его связь с Диор Лашанс. Сам подумай, разве иначе его признания были бы настолько интимными?

– Интимными? – Жан-Франсуа сжал челюсти. – Он пытался убить меня…

– Ты слишком увлекся забавами, – резко прервала она. – Пришло время проглотить уязвленную гордость, малыш, и одарить его добротой, которую мудрые предлагают после жестокости.

Маркиз вздрогнул, и по спине у него пробежал холодок, когда Марго погладила его по щеке.

– Только тебе я могу поручить это, Жан-Франсуа. Никому другому довериться я не могу. Ни твоим братьям и сестрам, ни кузенам и кузинам – никому другому при нашем дворе. Неужели ты не видишь, что из всех ужасников, что я сотворила, я доверяю только тебе? Только тебя обожаю?

Марго наклонила голову, всматриваясь в глаза Жан-Франсуа.

– Oui, – прошептал он.

Позади него на помосте четвертый из волков Императрицы – неповоротливый зверь по имени Верность – облизнул зубы, с которых капала слюна. Марго переместилась, не сделав ни одного движения, в мгновение ока, затем коснулась щеки Жан-Франсуа и протянула к нему руку. У нее на ладони лежал стеклянный флакон, наполненный кроваво-красным порошком, и тяжелый железный ключ.

– Принеси то, что мне нужно, дитя. Принеси мне империю.

– Как угодно, – пробормотал Жан-Франсуа, поклонившись.

III

Убийца стоял у узкого окна, все еще ожидая конца.

Комната изменилась с тех пор, как он оставил ее, когда его потащили в ад. Плиты отмыли почти дочиста, а на пол бросили старый ковер из овечьей шерсти, чтобы прикрыть пятна крови. В очаге не было пламени, но он еще хранил тепло: несколько часов назад в нем разжигали огонь, желая прогнать холод. В центре комнаты стояли два старинных кресла, а между ними – небольшой круглый столик с двумя золотыми кубками, пока пустыми, но вселяющими надежду.

Все снова было расставлено в определенном порядке, как фигуры на игровом поле в ожидании игроков. Но хотя на этот раз они попытались добавить комфорта, последний угодник-среброносец знал, что это за комната.

Но все же лучше здесь, чем в темнице, которую он только что покинул.

Шесть ночей он провел, умирая от голода и жажды на дне пустого колодца во чреве башни. Его язык напоминал русло реки из глины, растрескавшейся из-за засухи, а горло – пустынную равнину. Его единственной компаньонкой была боль – мучения, крики в лужах крови и подернутые дымкой сны о ней.

Он уже был в горячечном бреду, когда его наконец вытащили наверх, дали вдохнуть полные легкие санктуса, настолько сладкого, что он даже заплакал от восторга. Группа рабов-мечников сопроводила его в баню в самом сердце замка, где двое симпатичных смертных – зеленоглазая девушка-зюдхеймка и темноволосый красавчик-нордлундец – погрузили его по грудь в удивительно теплую воду. Они купали его, медленно смывая кровь и грязь с волос, и даже щетина на покрытых шрамами щеках вибрировала от удовольствия. К тому времени как они закончили, Габриэль снова почувствовал себя почти получеловеком. И поэтому, когда он ощутил, как красавчик касается его плеча, а горничная медленно скользит кончиками пальцев по внутренней стороне его бедра, он обнаружил, что благостно вздыхает и нападения вовсе не жаждет.

– Что вы делаете? – прохрипел он, потому что горло все еще саднило от криков.

– Наш хозяин поручил удовлетворить ваши потребности, шевалье, – ответила девушка. – Все потребности.

– Как вас зовут?

Девушка растерянно моргнула.

– Меня…

– Ваше имя, мадемуазель, – настоятельно повторил Габриэль.

– …Жасмин.

– Дарио, – пробормотал красавчик.

Он мягко оттолкнул и руки, и губы.

– Благодарю вас, mes chers. Но я не настолько голоден. И не настолько ублюдок.

Его обрядили в старую одежду из кожи, теперь выстиранную, сапоги были начищены, туника – без единого пятнышка. И после трех тарелок рагу из кролика и полбутылки вина, настолько редкого, что им одним он мог бы заплатить за замок в Нордлунде, Габриэля под охраной снова препроводили на лестницу и в башню, где он ждал удовольствия снова увидеть маркиза Жан-Франсуа крови Честейн.

Долго ждать ему не пришлось.

Глядя в окно на горы, Габриэль вдруг почувствовал касание, будто чья-то рука смахнула ему волосы с шеи. Обернувшись, он увидел холоднокровку, стоявшего в двадцати футах от него – их разделяли кресла и стол с пустыми кубками.

– Надеюсь, вы чувствуете себя отдохнувшим, шевалье? – спросил Жан-Франсуа.

Маркиз оделся в светлый наряд, по мраморным щекам струились золотистые локоны. Рубиновые губы были изогнуты, а белки глаз окрашены свежей кровью. И хотя за последние шесть ночей он не видел историка ни разу, Габриэль знал, что за каждым мгновением его пыток стояло это чудовище. Чтобы наказать его за нападение во время беседы.

– Как горло? – спросил он.

– Лучше.

– Могу это исправить.

Улыбка холоднокровки помрачнела, стала чем-то, что охотилось за настоящими улыбками ради забавы. На мгновение воздух сгустился и потемнел, как кровь в венах.

– Я подумал, что мы могли бы попробовать еще раз, де Леон, – заявил Жан-Франсуа. – Могли бы поговорить как джентльмены, провести красную линию и не переступать ее, позабыть все наши взаимные обиды. – Маркиз указал на кресло. – Присядешь?

– А что будет, если не присяду?

– Держу пари, кровопролитие. – Жан-Франсуа полез в карман сюртука и извлек небольшую опасную бритву с блестящей перламутровой рукоятью. – И не из приятных.

Габриэль взглянул на лезвие.

– На мой взгляд, немного маловат.

– Дело не в размере клинка, шевалье, а в мастерстве владения им.

– Эту песню поют все коротышки, которых я когда-либо встречал.

Маркиз усмехнулся и щелкнул пальцами, дверь камеры открылась.

С той стороны стояла в ожидании Мелина, верная рабыня Жан-Франсуа, в платье с черным лифом, которое обтягивало осиную талию и ниспадало водопадом тяжелых юбок. Войдя в комнату, она поставила на стол золотое блюдо.

Габриэль увидел химический шар, чашу с дымящейся водой, накрытую полосой муслина. На блюде рядом с маленькой щеткой из конского волоса лежал кусок настоящего мыла.

Его взгляд снова вернулся к маленькой бритве в руках у монстра.

– Ты издеваешься.

– Моя плоть не успела стать достаточно взрослой, чтобы вырастить нечто большее, чем тень бороды, но мне говорили, что бороды могут вызывать довольно… сильное раздражение. – Жан-Франсуа поморщился. – И, честно говоря, шевалье, твоя борода выглядит не столько бородой, сколько богохульством.

– Мне необходимо поддерживать сложившуюся репутацию.

– Примите эту услугу в качестве извинения. Заботы, дарованной после лишений. Если, конечно… ты доверишь мне поднести нож к твоему горлу?

Монстр улыбнулся, в воздухе, потрескивая, вспыхивали искры садистского удовольствия. Габриэль знал, в какую игру здесь играют, какую жестокую цель преследуют. Шесть ночей он страдал от мучений, а затем его притащили назад, к ногам этой твари, чтобы он признал, что все еще находится в его власти. Придется подставить горло этой пиявке и молиться, чтобы он его не вскрыл.

Сдаться.

Откинув с плеч волосы, Габриэль опустился в богато украшенное кожаное кресло. Монстр улыбнулся, глядя на него сверху вниз, наслаждаясь его покорностью и своей властью. И, закрыв глаза, Габриэль откинул голову. Надеясь, что скорпион не ужалит.

Прошло три долгих вдоха, прежде чем муслин, теплый от пресной воды, накрыл его лицо. Габриэль вдохнул пар, кожу покалывало, когда он услышал шаги холоднокровки слева от себя. Борясь с инстинктами, которые он отточил за годы резни и войн, с первобытным желанием драться или бежать, работающим на уровне рефлексов, он желал только одного – чтобы его сердце перестало биться.

Терпение, прошептал внутренний голос.

Терпение…

– Моя императрица прочитала твою историю, шевалье. – Голос чудовища теперь мягко звучал у него за спиной. – О твоем обучении в Сан-Мишоне. О путешествии с Диор Лашанс и о схватке с Ордо Аржен за жизнь Грааля. Сага, достойная вечной памяти. Ее Темность была довольна.

– Ох, ну просто гора с плеч и камень с души, – пробормотал Габриэль.

– И с моей, уверяю тебя.

– Боишься разочаровать мама́, холоднокровка?

– Правда боюсь. До ужаса.

Муслин с лица Габриэля сняли, и он почувствовал, как Жан-Франсуа взбивает до пены мыло у него на подбородке. Запах нельзя было назвать неприятным: смесь древесного пепла, настоянного на меду, и легчайшие нотки синекожника.

– Однако она, – продолжил маркиз, – критично высказалась по поводу объема истории.

В этот момент Жан-Франсуа как раз склонился над Габриэлем, и челюсть угодника-среброносца напряглась, когда он почувствовал первое прикосновение бритвы. Пальцы маркиза легонько прижались к подбородку Габриэля, и монстр одним длинным плавным движением провел лезвием по щеке.

– Она с нетерпением будет ждать продолжения.

Бритва была острой, словно стекло, и снова зашептала, целуя его кожу. Прикосновение маркиза казалось твердым как камень, но нежным и теплым, как грудь кормилицы. Габриэль держался уверенно, но зверь внутри него был на взводе из-за того, что он так уязвим. По спине побежали невидимые мурашки, когда Жан-Франсуа ловко провел лезвием по изгибу верхней губы Габриэля.

– Хотя у нас и были разногласия, де Леон, я не мстительная душа. Но Ее Темность ясно выразила свою волю. Поэтому дарить тебе дальнейшие мучения я не желаю, но буду вынужден так поступить, если ты бросишь ей вызов. На самом деле этого не желает никто из нас.

Габриэль снова почувствовал бритву, которая теперь приближалась к его шее. Теплое, как кровь, прикосновение к его горлу, и монстр слегка прижался пахом к его руке.

– А с кем ты спишь, холоднокровка?

Бритва остановилась.

– Почему ты спрашиваешь, среброносец?

Габриэль пожал плечами.

– Просто скажи – побалуй меня.

Тогда Габриэль почувствовал твердый как камень большой палец на своей губе, очень осторожно вытирающий мыльные пятна.

– Бессмертных не волнуют такие пустяки. Которые так быстро тонут в океане вечности. Красоту можно найти в любом сосуде.

– Ответь, когда ты укладываешь своих возлюбленных в постель, ты их сначала разогреваешь? Или просто ставишь раком и имеешь?

Бритва снова замерла.

– Что ты…

– Скажу проще. – Габриэль наконец открыл глаза и посмотрел на маркиза. – Сначала налей хотя бы выпить.

Жан-Франсуа сжал зубы, бритва зависла над яремной веной Габриэля.

Угодник-среброносец только улыбнулся.

Габриэль знал, что здесь ему грозит опасность. Но даже измученный и уставший, он все же не был полным глупцом. По правде говоря, если бы эти монстры желали ему смерти, они бы уже давно убили его. А они, хотя и довели его до потрепанного края здравомыслия, все же не позволили упасть в бездну. Он знал, чего они хотят. Они хотят услышать историю о том, как был разбит Грааль Сан-Мишона. Узнать, можно ли как-нибудь использовать его в своих интересах. И поэтому, даже если вера в то, что скорпион его не ужалит, выглядела как глупое пари, Габриэль знал: пока он сидит в этом кресле, ему нечего бояться.

Обнажить горло перед этим ублюдком не означало капитуляцию.

Это было завоевание.

И снова закрыв глаза, он расслабился и откинул голову.

– «Моне», если оно у тебя есть, chérie.

– …Посмотри, Мелина, – приказал Жан-Франсуа.

Габриэль услышал скрип закрывающейся двери и поворот ключа – рабыня сочла его достаточно опасным, чтобы сейчас запереть за собой дверь. Санктуса, который они дали ему выкурить, было едва ли с наперсток, но чувства и ощущения все еще были острыми, и, когда маркиз снова и снова прижимал бритву к коже, Габриэль считал шаги Мелины, пока она спускалась из башни.

Он уже знал, что тяжелая железная дверь внизу вела в западное крыло. Когда его вели в эту комнату, он мысленно считал шаги и отмечал детали. Теперь у него в голове был просчитан каждый шаг от этой лестницы до обеденного зала. Он отметил и запомнил, где стоит каждый раб-мечник, где расположены высокие окна, откуда мог бы выпрыгнуть человек, и двери для слуг, через которые человек мог бы ускользнуть, – все это он надежно спрятал в бронированных хранилищах памяти.

Маркиз продолжал молча брить его, но самодовольный вид триумфатора испарился. Бритва скользнула по горлу в последний раз, убийство было всего лишь прихотью. Но наконец монстр начисто вытер лезвие и спрятал его обратно в карман камзола.

Через мгновение Жан-Франсуа прижал ладони к лицу Габриэля, прохладному и влажному. От угодника-среброносца резко запахло алкоголем, под которым угадывалась едва уловимая нотка…

Цветы.

Габриэль снова открыл глаза. Жан-Франсуа смотрел на него сверху вниз, его золотистые локоны покачивались, пока он размазывал по щекам Габриэля лосьон.

– Прошу прощения, де Леон, – пробормотал монстр. – Боюсь, ландыш – один из немногих приятных ароматов, которые мы пока еще можем приготовить в эти ночи. Я знаю, что это был любимый цветок твоей жены. И дочери тоже. И если запах вызывает неприятные воспоминания, прошу прощения. Как я уже говорил, мне совсем не хочется видеть, как ты страдаешь.

Габриэль отвлекся, оглянувшись и воскрешая в памяти те далекие дни. Тот маленький маяк у моря. Тепло улыбки Пейшенс и рук Астрид. Песню волн, чаек и далекого берега и стук в дверь, похожий на три удара молотком.

– Входи, – промурлыкал Жан-Франсуа.

Мелина снова скользнула в комнату с бутылкой зеленого стекла, наполненной восхитительным красным вином. Габриэль вдохнул аромат вина, наблюдая, как пульсирует артерия под колье на шее Мелины; скользнул взглядом по молочно-белым изгибам ее груди, когда она наклонилась вперед и наполнила один из кубков. Кровь у него побежала быстрее, и он избегал смотреть Мелине в глаза, когда она протягивала ему кубок.

– Вам угодно что-нибудь еще, хозяин?

Габриэль даже не заметил движения монстра, но тот уже сидел на кресле у стола. На коленях холоднокровки лежал фолиант в кожаном переплете.

– Не сейчас, голубка моя. Оставь нас.

– Да будет воля ваша. – Женщина взглянула на Габриэля. – Я буду рядом.

Габриэль подмигнул ей и поднял кубок, и Мелина удалилась. Угодник запрокинул голову, осушив вино одним глотком. Кожа заскрипела, когда он наклонился и налил еще. И с бокалом, в котором дрожал чудесный напиток, едва не переливаясь через край, он откинулся на спинку, уставившись серыми глазами на сидевшего напротив монстра.

– То, что Вечный Король сделал с твоей семьей… – Жан-Франсуа покачал головой, глядя в узкое окно. – Признаюсь, эта история поразила меня в самое сердце, среброносец.

– У тебя нет сердца, холоднокровка. Мы оба это знаем.

– Мне не чужда жестокость. Но есть порог, переступить который осмеливаются только настоящие чудовища. И Фабьен Восс был именно таким, по любым меркам. Но покончив с ним, ты спровоцировал бедствие. Наша империя балансирует на острие ножа, де Леон. Если Дворы Крови не объединятся, у этой истории может быть только один конец.

– Веришь, что Грааль тебе поможет? – Габриэль усмехнулся. – Я уже говорил тебе раньше, холоднокровка. Чаша разбита. Грааля больше нет.

– Во что я верю, Габриэль, не имеет значения. Никто из нас не хочет, чтобы тебя снова бросили в ту яму. Но именно там моя Императрица оставит тебя, если ты не дашь ей то, что она хочет.

– …А если дам?

– Бессмертие. Возможно, это единственное, с чем действительно знаком каждый из нас.

Холоднокровка достал деревянный ящичек, на котором были вырезаны волки и луны. Вытащил длинное перо, черное, как сердце в груди Габриэля, и поставил на подлокотник маленькую бутылочку. Обмакнув перо в чернила, он поднял темные выжидающие глаза.

– Начинай, – сказал вампир.

Последний угодник-среброносец вздохнул.

– Как угодно.