Читать книгу Сёгун - Джеймс Клавелл - Страница 17

Для Блэкторна это был адский рассвет. Ему пришлось сойтись в смертельной схватке с заключеными. Бой шел за миску каши. Оба противника были обнажены. Когда арестанта помещали в огромную одноэтажную деревянную ячейку-блок, его одежду отбирали. Одетый человек занимал больше места и мог скрыть оружие под платьем.

Мрачное и душное помещение – пятьдесят шагов в длину и десять в ширину – было набито голыми потными японцами. Слабый свет сочился в щели между досками и балками, из которых сколотили стены и низкий потолок.

Блэкторн едва мог стоять прямо. Его кожа была исполосована сломанными ногтями соперника и усажена занозами. Вконец осатанев, он боднул врага в переносицу, схватил за горло и стал бить его головой о балки, пока тот не потерял сознание. Тогда он отбросил тело в сторону и, протиснувшись через потную людскую массу к месту в углу, которое наметил для себя, приготовился отразить новые атаки.

На рассвете наступило время кормежки, и стража начала передавать миски с кашей и водой через маленькое отверстие. Впервые с тех пор, как он попал сюда на исходе прошлого дня, заключенным дали еду и питье. Выстроившиеся для получения пайки были необычно спокойны. Любое нарушение порядка грозило отказом в пище. Потом обезьяноподобный субъект – небритый, грязный, завшивленный – оттолкнул Блэкторна и забрал его порцию, пока другие ждали, что произойдет. Но за плечами у Блэкторна было слишком много матросских драк, чтобы его удалось одолеть одним предательским ударом. Изобразив на мгновение беспомощность, он яростно лягнул японца, и бой начался. Теперь, сидя в углу, Блэкторн, к своему удивлению, обнаружил, что один из товарищей по несчастью предлагает ему кашу и воду, которые он посчитал уже безвозвратно потерянными. Он принял миски и поблагодарил доброхота.

Углы считались в узилище самым удобным местом. Балки, проложенные вдоль земляного пола, делили темницу на две части. В каждой части умещалось по три ряда людей: два лицом друг к другу, а спинами к стене или брусу; еще один – между ними. В центральном ряду сидели только слабые и больные. Когда узники поздоровее в наружных рядах хотели вытянуть ноги, они клали их на бедолаг в середине.

Блэкторн заметил два трупа, раздутых и засиженных мухами, в одном из средних рядов. Но ослабевшие и умирающие люди вокруг, казалось, не видели их.

Он не мог разглядеть ничего в дальних концах мрачного тюремного барака, где застоялся спертый, удушливый воздух. Солнце уже вовсю пекло дерево. Запах стоял ужасный – не столько из-за параш, сколько из-за того, что больные испражнялись под себя или там, где сидели в согбенном положении.

Время от времени стража открывала железную дверь и выкликала имена. Люди кланялись товарищам, уходили, но вскоре на их место приводили других. Все узники, казалось, смирились со своей участью и пытались, как могли, жить в мире с ближайшими соседями.

Одного японца около стены начало тошнить. Он быстро был вытолкнут в средний ряд, где сидел согнувшись, наполовину задавленный положенными на него ногами.

Блэкторн закрыл глаза и попытался преодолеть ужас и клаустрофобию. «Негодяй Торанага! Затащить бы тебя в такое место на денек! И эти ублюдки-стражники!» Прошлой ночью, когда ему было приказано раздеться, он дрался с ними вопреки горькому сознанию беспомощности, понимая, что его изобьют, дрался только потому, что не привык сдаваться. И в конце концов его силой забросили в эту дверь.

Четыре тюремных блока-ячейки располагались на краю города, на мощеном участке земли, обнесенном высокими каменными стенами. За стенами на огороженной канатами утрамбованной площадке около реки высилось пять крестов. Обнаженные мужчины и одна женщина были привязаны к крестам за запястья и щиколотки, и, шагая по периметру за самураями-часовыми, Блэкторн увидел, как палач под смех толпы наискось втыкает длинные пики в грудные клетки казнимых. Потом этих пятерых сняли с крестов, а на их место подвесили других. Вышел самурай и мечом изрубил трупы на куски, заходясь хриплым хохотом.

«Кровавые подонки, гнусные негодяи!»

Между тем японец, с которым подрался Блэкторн, пришел в сознание. Он лежал в среднем ряду. На одной стороне лица запеклась кровь, нос был раздроблен. Внезапно он прыгнул на Блэкторна, ничего не замечая на своем пути.

Блэкторн, застигнутый врасплох, с большим усилием отбил бешеную атаку и свалил здоровяка. Заключенные, на которых тот упал, закричали, возмущаясь, а один из них, огромный, бульдожьего сложения, рубанул возмутителя спокойствия по шее ребром ладони. Раздался сухой щелчок, и голова обезьяноподобного свесилась набок.

Похожий на бульдога человек поднял полуобритую голову за жидкий, усеянный гнидами чуб и отпустил. Взглянув на Блэкторна, он произнес что-то гортанное, улыбнулся, показав беззубые десны, и пожал плечами.

– Спасибо, – сказал Блэкторн, успокаивая дыхание и как никогда сожалея, что не владеет искусством рукопашного боя, подобно Муре. – Мое имя Андзин-сан, – добавил он, указывая на себя. – А твое?

– А, со дэс! Андзин-сан. – Бульдог ткнул себя в грудь и вдохнул воздух. – Миникуй.

– Миникуй-сан?

– Хай, – произнес японец и завернул длинную фразу на родном языке.

Блэкторн устало пожал плечами:

– Вакаримасэн. Я не понял.

– А, со дэс! – Бульдог кратко и быстро переговорил с соседями. Потом опять пожал плечами, как и Блэкторн. Они подняли мертвеца и положили его рядом с другими. Когда они вернулись в свой угол, их места были не заняты.

Большинство заключенных спало или отчаянно пыталось уснуть.

Блэкторн изнывал от грязи, ужаса и близости смерти. «Не беспокойся, тебе еще далеко до смерти… Нет, я долго не продержусь в этой адской яме. Здесь слишком много народу. О Боже, помоги мне выйти отсюда! Почему все плывет вверх и вниз, и Родригес выныривает из глубины с клешнями вместо глаз? Я не могу дышать, не могу… Я должен выбраться отсюда. Пожалуйста, пожалуйста, не подкидывайте больше дров в огонь! Что ты делаешь здесь, Крок, приятель? Я думал, они освободили тебя и ты вернулся в деревню, а теперь мы оба в деревне. А как я оказался здесь? Здесь так прохладно. И что это за девушка, такая хорошенькая, внизу под досками? Почему они тащат ее к берегу, голые самураи? Там еще этот Оми… смеется… Почему на песке внизу кровавые отметки? Все голые… я голый… ведьмы… крестьяне… дети… котел, и мы в котле… О нет, не надо больше дров! Не надо больше дров! Я утону в жидкой грязи. О Боже, о Боже, о Боже, я умираю, умираю, умираю… „Во имя Отца, Сына и Святого Духа“. Это последнее причастие, ты католик, мы все католики, и ты сгоришь или утонешь в моче и сгоришь в огне, в огне, в огне…»

Он вытащил себя из кошмара, его слух уловил слова последнего напутствия. Какое-то время Джон не мог понять, бодрствует он или спит, потому что не поверил своим ушам, снова услышав благословение на латыни, и тут его недоверчивому взгляду предстало морщинистое, дряхлое пугало – старик европейской наружности брел по среднему ряду в пятнадцати шагах от Блэкторна. Беззубый, в грязной, поношенной хламиде, с длинной сальной гривой, спутанной бородой и сломанными ногтями. Он поднял тощую длань, больше похожую на когтистую лапу хищника, и вознес деревянный крест над мертвецом, погребенным под телами. Луч солнца осветил его на мгновение. Закрыв усопшему глаза, он пробормотал молитву, осмотрелся и увидел, что Блэкторн таращится на него.

– Матерь Божья, это мне чудится? – прокаркал он, крестясь, на корявом, грубом испанском, выдававшем в нем выходца из крестьянской среды.

– Нет, – успокоил Блэкторн по-испански. – Кто вы?

Старик ощупью пробирался дальше, бормоча что-то себе под нос. Заключенные давали ему пройти, ни словом, ни жестом не протестуя, когда он наступал на кого-нибудь или перешагивал через них. Слезящиеся глаза воззрились на Блэкторна с изможденного, усаженного бородавками лица.

– О Святая Дева, живой. Кто вы? Я… Я брат… брат Доминго… Доминго… Доминго из священного… священного ордена святого Франциска… ордена… – В его речи японские слова мешались с латынью и испанским. Голова подергивалась, и он все время вытирал струйку слюны, которая сбегала из уголка рта по подбородку. – Сеньор действительно живой?

– Да, я живой на самом деле. – Блэкторн поднялся.

Монах еще раз помянул Святую Деву, слезы текли по его щекам. Он снова поцеловал свой крест и завертел головой, высматривая, куда бы опуститься на колени. «Бульдог» потряс своего соседа, заставляя его проснуться. Оба сели на корточки, освободив место для священника.

– Клянусь благословенным святым Франциском, мои молитвы услышаны. Ты, ты, ты… я думал, что у меня видения, сеньор, что вы призрак. Да, дьявольский дух. Я видел так много, так много… Сколько вы здесь, сеньор? Здесь трудно что-либо рассмотреть в темноте, и мои глаза не так хороши… Сколько времени вы здесь?

– Со вчерашнего дня, а вы?

– Я не знаю, сеньор. Давно. Меня посадили сюда в сентябре, в тысяча пятьсот девяносто восьмом году от рождения нашего Господа.

– Сейчас май. Тысяча шестисотый год.

– Тысяча шестисотый?

Стон отвлек внимание монаха. Он встал и двинулся через тела как паук, ободряя одного там, трогая другого здесь, бегло утешая их по-японски. Он не мог найти умирающего, поэтому исполнил весь ритуал в той части узилища и благословил всех, и никто не возражал.

– Иди со мной, сын мой.

Не дожидаясь, монах захромал дальше сквозь массу людей в темноту. Блэкторн поколебался, не желая оставлять свое место. Потом встал и последовал за испанцем. Через десять шагов он оглянулся. Его место уже заняли. Казалось невероятным, что он когда-то сидел там.

Он продолжал идти по бараку. В дальнем углу нашлось, как ни странно, свободное место. Как раз достаточно для того, чтобы улечься небольшому человеку. Там было несколько горшков, чашек и старый соломенный мат.

Окружающие японцы молча наблюдали за ними, дав пройти Блэкторну.

– Это моя паства, сеньор. Они все дети благословенного Господа нашего Иисуса. Я их так много здесь обратил – это Хуан, а здесь Марк и Мафусаил… – Священник остановился перевести дыхание. – Я так устал. Устал. Я… должен, я должен… – Его голос затих, и он уснул.

В сумерках принесли еду. Когда Блэкторн собрался встать, один из японцев сделал ему знак оставаться на месте и принес доверху наполненную чашку. Другой человек мягко потряс священника, чтобы тот проснулся и поел.

– Иэ, – сказал старик и, качая головой и улыбаясь, протянул миску обратно.

– Иэ, Фарддах-сама.

Священник дал себя уговорить и поел немного, потом встал, его суставы хрустнули. Он протянул свою миску одному из тех, кто был в среднем ряду. Этот человек приложил руку священника к своему лбу, и тот его благословил.

– Я так рад повидать хоть кого-то из своих, – произнес священник, садясь опять около Блэкторна, его крестьянский голос был низким и сиплым. Он с усилием показал рукой в дальний угол камеры. – Кто-то из моей паствы сказал, что сеньора называют «капитан», «андзин». Сеньор – капитан?

– Да.

– Здесь есть кто-нибудь еще из команды сеньора?

– Нет. Я один. Почему вы здесь?

– Если сеньор один – он прибыл из Манилы?

– Нет. Я никогда не бывал в Азии, – проговорил Блэкторн. Его испанский был превосходен. – Это мое первое плавание в эти края. Я… Я был на чужбине. Почему вы здесь?

– Иезуиты заточили меня сюда, сын мой. Иезуиты и их мерзкая ложь. Сеньор был в чужих краях? Вы не испанец, нет, и не португалец… – Монах подозрительно всмотрелся в него, и Блэкторна обдало зловонным дыханием. – Корабль был португальским? Скажите мне правду, ради Бога!

– Нет, отец. Корабль был не португальский. Богом клянусь!

– О Благословенная Дева, благодарю тебя! Пожалуйста, простите меня, сеньор. Я боюсь – я старый человек, глупый и больной. Ваш корабль был испанский, откуда? Я так рад! Откуда вы, сеньор? Из испанской Фландрии? Или из герцогства Бранденбургского, может быть? Откуда-нибудь из наших доминионов в Германии? О, так хорошо поговорить наконец на языке моей благословенной матери! Сеньор, так же как и мы, потерпел кораблекрушение? А потом был подло брошен в тюрьму, оклеветанный этими дьявольскими иезуитами? Мой Бог проклинает их за грех измены! – Его глаза вспыхнули яростью. – Сеньор сказал, что он никогда не был в Азии раньше?

– Нет.

– Если сеньор никогда не был в Азии раньше, то он тут как ребенок в дремучем лесу. Да, об этих краях много чего можно порассказать! Сеньор знает, что иезуиты – только торговцы, незаконно ввозящие оружие и занимающиеся ростовщичеством? Что они заправляют здесь всей торговлей шелком, всей торговлей с Китаем? Что ежегодно отправляемый черный корабль стоит миллион золотом? Что они вынудили его святейшество папу отдать им всю власть над Азией – им и их псам, португальцам? Что все другие монашеские ордена здесь запрещены? Что иезуиты имеют здесь дело только с золотом, покупая и продавая ради наживы – своей и варваров – против прямых приказов его святейшества папы Климента, короля Филиппа и против законов этой страны? Что они контрабандой ввозят оружие в Японию для христианских князей, подстрекая их к мятежу? Что они вмешиваются в политику и сводничают для князей, лгут и мошенничают, лжесвидетельствуют против нас? Что их настоятель отправил секретное послание испанскому вице-королю на Лусон с просьбой прислать конкистадоров для завоевания страны – они просили о вторжении, чтобы исправить свои просчеты. Все наши несчастья могут быть отнесены на их счет, сеньор. Иезуиты лгут, мошенничают и вредят нашему любимому королю Филиппу! Их ложь привела меня сюда и обрекла на казнь двадцать шесть святых отцов. Они думают, что если я вышел из крестьян, то ничего не понимаю… но я могу читать и писать, сеньор, я могу читать и писать! Я был одним из секретарей его превосходительства, вице-короля. Они думают, что мы, францисканцы, не понимаем… – Он вдруг опять перешел на напыщенную смесь испанского и латыни.

Настроение у Блэкторна поднялось, его любопытство возрастало с каждым словом священника. Что за оружие? Что за золото? Какая торговля? Какой еще черный корабль? Миллион? Что за вторжение? Какие христианские князья?

«А хорошо ли ты делаешь, что обманываешь бедного больного старика? – спросил он себя. – Он думает, что ты его друг, а не враг. Я не лгал ему. Но разве не дал понять, что ты его друг? Я отвечал ему прямо. Но ты ничего не предложил? Нет. Это честно? Когда хочешь выжить во враждебных водах, первое правило – ничего не предлагать».

Безумный гнев, обуявший монаха, нарастал. Японцы, лежавшие рядом, с трудом подвинулись. Один из них встал, мягко потряс священника и заговорил с ним. Отец Доминго постепенно пришел в себя, глаза прояснились. Он посмотрел на Блэкторна, узнавая его, ответил японцу и успокоил остальных.

– Извините меня, сеньор, – пробормотал он, задыхаясь. – Они… они думают, я рассердился на сеньора. Бог простит мне мой глупый гнев! Это было затмение, иезуиты приходят из ада, вместе с еретиками и язычниками. Я много могу рассказать вам о них. – Монах вытер слюну с подбородка и попытался успокоиться. Он надавил себе на грудь, чтобы облегчить боль. – Сеньор что-то сказал? Ваш корабль, он причалил к берегу?

– Да. В некотором роде. Мы доплыли до земли, – ответил Блэкторн. Он осторожно вытянул ноги. Люди кругом, которые смотрели на него и слушали разговор, подвинулись. – Спасибо, – сказал он, – да, как вы их благодарите, святой отец?

– Домо. Иногда вы можете сказать аригато. Женщина должна быть особенно вежлива, сеньор. Она говорит: аригато годзаймасита.

– Спасибо. Как его имя? – Блэкторн показал на человека, который встал.

– Это Гонсалес.

– А какое у него японское имя?

– Ах да! Он Акабо. Но это значит «носильщик», сеньор. У них нет имен. Имена дозволено иметь только самураям.

– Что?

– Только самураи имеют имена и фамилии. Таков их закон, сеньор. Простолюдины должны обходиться прозванием, которое показывает род занятий: Носильщик, Рыбак, Повар, Палач, Крестьянин и так далее. Сыновья и дочери зовутся просто Первая Дочь, Вторая Дочь, Первый Сын и так далее. Иногда они величают человека Рыбак-который-живет-у-вяза или Рыбак-с-больными-глазами. – Монах пожал плечами и подавил зевок. – Простым японцам не разрешают иметь имена. Проститутки называют себя именами типа Карп или Лепесток, Угорь или Звезда. Это странно, сеньор, но таков их закон. Мы даем им христианские имена, настоящие имена, когда крестим их, даем им спасение и слово Божье… – Слова замерли на его устах, и он уснул.

– Домо, Акабо-сан, – поблагодарил Блэкторн носильщика. Тот застенчиво улыбнулся, поклонился и вздохнул.

Позднее монах открыл глаза и произнес краткую молитву.

– Только вчера, вы сказали, сеньор? Сеньор попал сюда только вчера? Что случилось с сеньором?

– Когда мы пристали, на берегу был иезуит, – сообщил Блэкторн. – А что насчет вас, святой отец? Вы говорите, они обвиняют вас? Что случилось с вами и вашим кораблем?

– Наш корабль? Сеньор говорит о нашем корабле? Сеньор прибыл из Манилы, как мы? О, как я глуп! Я вспомнил теперь, сеньор был в чужих краях и никогда не наведывался в Азию раньше. Клянусь благословенным телом Христовым, хорошо опять поговорить с ученым человеком на языке моей блаженной матери! Это было так давно. Моя голова болит, болит, сеньор. Наш корабль? Мы давно собирались домой. Домой из Манилы в Акапулько, в страну Кортеса, в Мексику, оттуда сушей до Веракруса. А там на другом корабле через Атлантику, длинный-длинный путь домой. Моя деревня находится под Мадридом, сеньор, в горах. Она называется Санта-Вероника. Сорок лет я был на чужбине, сеньор. В Новом Свете, в Мексике и на Филиппинах. Всегда с нашими славными конкистадорами, да хранит их Пресвятая Дева! Я был на Лусоне, когда мы одержали верх над королем местных язычников Лумалоном, завоевали остров и таким образом принесли слово Божье на Филиппины. Много новообращенных японцев сражалось с нами бок о бок тогда, сеньор. Такие бойцы! Это было в тысяча пятьсот семьдесят пятом году. Мать-Церковь хорошо укрепилась там, сын мой, и нигде не было видно грязных иезуитов или португальцев. Я приехал в Японию почти два года назад и должен был вернуться в Манилу, когда иезуиты выдали нас.

Монах замолчал и прикрыл глаза, засыпая. Позднее он проснулся и, как это иногда бывает со старыми людьми, продолжил, как будто и не спал:

– Наш корабль – большая галера «Сан-Фелипе» – вез специи, золото, серебро и звонкую монету стоимостью в полтора миллиона серебряных песо. Сильный шторм выбросил нас на берега Сикоку. Корабль повредил киль на песчаной отмели – на третий день, – к этому времени мы выгрузили драгоценные металлы и большую часть груза. Тут прошел слух, что все конфисковано, конфисковано самим тайко, что мы пираты и… – Он умолк, настороженный внезапной тишиной.

Железная дверь задрожала, открываясь.

Стражники начали выкликать имена из списка. Человек-бульдог, с которым успел подружиться Блэкторн, оказался в числе вызванных. Он вышел не оглядываясь. Был также вызван один из людей, сидевших неподалеку, – Акабо. Он встал на колени перед монахом, который благословил его и перекрестил, отпуская ему грехи. Акабо поцеловал крест и ушел.

Дверь опять закрылась.

– Они собираются казнить этого несчастного? – спросил Блэкторн.

– Да, его Голгофа за дверью. Пресвятая Дева заберет его и даст ему вечное блаженство.

– Что он сделал?

– Он нарушил закон, их закон, сеньор. Японцы – люди простые. И очень жестокие. Они знают одно наказание – смертную казнь. На кресте, виселице или обезглавливанием. За такое преступление, как поджог, полагается смерть в огне. Они почти не прибегают к другим карам, разве что приговаривают к изгнанию иногда, а женщин – к отрезанию волос. Но, – старик вздохнул, – чаще всего за преступление отнимают жизнь.

– Вы забыли тюремное заключение.

Монах задумчиво ковырял струпья на ладони.

– Это не наказание у них, сын мой. В тюрьме людей держат, пока не решат, что с ними делать. Сюда отправляют только виновных. И только на короткое время.

– Это вздор. А что с вами? Вы же здесь уже год, почти два.

– Когда-нибудь придут и за мной, как за всеми остальными. Это только место передышки между земным адом и великолепием вечной жизни.

– Я не верю вам.

– Не бойся, сын мой. На все воля Божья. Я здесь и могу выслушать исповедь сеньора, дать ему отпущение грехов и успокоить – великолепие вечной жизни всего лишь в ста шагах, начинающихся от этой двери. Сеньор не хотел бы, чтобы я выслушал его исповедь прямо сейчас?

– Нет-нет… спасибо. Не сейчас. – Блэкторн посмотрел на железную дверь. – Кто-нибудь пытался выбраться отсюда?

– Зачем? Бежать некуда, спрятаться негде. Власти очень строгие. Каждый, кто поможет осужденному, признаётся виновным, преступником. – Он слабо махнул рукой в сторону двери. – Гонсалес… Акабо… Человек, который сейчас… ушел. Он кага. Он сказал мне…

– Что такое «кага»?

– О, это носильщики, сеньор, люди, которые носят паланкины или кага – эти поменьше, для двух носильщиков, напоминают гамак, подвешенный на шесте. Он рассказал нам, что его товарищ украл шелковый шарф у господина, которого они несли, и поскольку сам Акаба, бедный малый, не сообщил о краже, его также лишат жизни. Сеньор может верить мне, тот, кто пытается бежать, или тот, кто помогает кому-то бежать, обрекает на смерть себя и всю свою семью. Они очень строги, сеньор.

– Ну так что, каждый покорно идет на убой, как овца?

– Другого выбора нет. Такова воля Божья.

«Не злись и не паникуй, – одернул себя Блэкторн. – Будь терпелив. Ты найдешь выход. Не все, что говорит монах, верно. Кто бы выдержал столько времени?»

– Эти тюрьмы у них новые, сеньор, – сказал монах. – Говорят, их устроил тайко несколько лет назад. До него ничего подобного не было. Если человека ловили, он признавался в своем преступлении, и его казнили.

– А если не признавался?

– Все признавались – чем скорее, тем лучше, сеньор. У нас так же, если поймают.

Монах уснул на некоторое время, почесываясь и бормоча во сне. Когда он проснулся, Блэкторн спросил:

– Скажите мне, пожалуйста, святой отец, как проклятые иезуиты смогли упрятать божьего человека в эту отвратительную дыру?

– Не о чем и говорить. После того как тайко забрал все сокровища и товары, наш капитан настоял на том, чтобы мы отправились в столицу и протестовали против этого. Причин для конфискации не имелось. Разве мы не служили самому могущественному католическому государю, королю Филиппу Испанскому, императору Священной Римской империи, самой большой и богатой в мире? Самому могущественному монарху в мире? Разве мы не были друзьями? Разве не тайко просил испанскую Манилу торговать напрямую с Японией? Конфискация была ошибкой. Я отправился с нашим капитаном, потому что умел говорить по-японски – немного в то время. Сеньор, «Сан-Фелипе» потерпел крушение и был выброшен на берег в октябре тысяча пятьсот девяносто седьмого года. Иезуиты – один из них, по имени отец Мартин Алвито, – они осмелились предложить нам свое посредничество, там, в Киото, в столице. Какая наглость! Наш францисканский настоятель, брат Браганса, был в столице, он состоял послом – настоящим послом Испании – при дворе тайко! Блаженный брат Браганса провел в столице, в Киото, пять лет, сеньор. Сам тайко просил вице-короля в Маниле прислать францисканских монахов и посла в Японию. Тогда и приехал блаженный брат Браганса. И мы, сеньор, мы на «Сан-Фелипе» знали, что он верный человек, не то что иезуиты. После многих-многих дней ожидания мы добились аудиенции у тайко – он был небольшого роста, маленький уродец, сеньор, – попросили вернуть наши товары и дать нам корабль или отправить нас на другом судне. За все это наш капитан пообещал щедро заплатить. Аудиенция прошла хорошо, как нам показалось, и тайко отпустил нас. Мы пошли в свой монастырь в Киото и несколько следующих месяцев, пока ждали его решения, продолжали нести язычникам слово Божье. Мы открыто проводили свои службы, а не как воры в ночи, по обычаю иезуитов. – Голос отца Доминго исполнился крайним презрением. – Мы сохранили свои обряды и облачения, а не скрывались, как делают местные священники. Мы несли слово Божье страждущим, больным и бедным не как иезуиты, которые имеют дело только с князьями. Наша конгрегация разрасталась. Мы построили лечебницу для прокаженных, свою собственную церковь, и наша паства процветала, сеньор. Она сильно увеличилась. Мы собрались обратить в нашу веру многих их князей, и тогда нас предали. Однажды в январе нас, францисканцев, собрали перед магистратом и зачитали нам бумагу с печатью самого тайко, где нас обвиняли в нарушении их законов, нарушении мира и приговаривали к смерти через распятие. Нас было сорок три. Наши церкви по всей Японии разрушили, все наши конгрегации запретили – францисканские, сеньор, не иезуитские. Только наши, сеньор. Мы были ложно обвинены. Иезуиты обманули тайко, сказав, что мы конкистадоры, что мы хотим вторгнуться на берега Японии, когда на самом деле это иезуиты просили его превосходительство, нашего вице-короля, прислать армию из Манилы. Я видел это письмо сам! От их настоятеля! Они дьяволы, которые притворились слугами Церкви и Христа, но служат только себе. Они страстно желают власти, власти любой ценой. Они прячутся за личиной нищеты и благочестия, а сами скапливают состояния. Правда, сеньор, состоит в том, что мы ревностно относимся к нашей пастве, ревностны в нашей вере, ревностны в служении нашей Церкви, ревностны в нашей правде и образе жизни. Даймё Хидзэна, Дом Франсиско – его японское имя Харима Тадао, но при крещении он был наречен Домом Франсиско, – вступился за нас. Он вроде князя, все даймё – те же князья, он францисканец, и он вступился за нас, но не добился толку. В конце концов казнили двадцать шесть человек. Шесть испанцев, семнадцать наших новообращенных японцев и еще троих. Одним из них оказался блаженный Браганса, среди новообращенных было трое юношей. О сеньор, в этот день вера проникла в души тысяч японцев. Пятьдесят, сто тысяч человек наблюдали, как христиане приняли мученичество в Нагасаки, как мне говорили. Это был горький день, холодный февральский день, и горький год. Год землетрясений, тайфунов, наводнений, ураганов и пожаров, когда десница Господня тяжело опустилась на великого убийцу и даже разрушила его большой замок Фусими, сотрясши земную твердь. Это было грозное, но поучительное зрелище. Перст Божий наказывал язычников и грешников. Их казнили, сеньор, шесть добрых испанцев. Наша паства и наша церковь были уничтожены, лечебница закрыта. – Лицо старика было мокро. – Я стал одним из выбранных для мученичества, но не удостоился такой чести. Они отправили нас пешком из Киото и, когда мы пришли в Осаку, поместили в одну из наших миссий, а остальным – остальным отрезали по одному уху, потом выставили их на улицах, как обычных преступников. После святую братию отправили на запад. На месяц. Их благословенное путешествие закончилось на горе Нисидзаки, возвышающейся над большим заливом Нагасаки. Я просил самурая позволить мне пойти с ними, но, сеньор, он приказал мне вернуться в миссию здесь, в Осаке. Без всякой причины. А потом, через несколько месяцев, нас бросили в тюрьму. Нас было трое – думаю, нас было трое, но только я один испанец. Другие были новообращенные, наши братья, японцы. Несколько дней спустя их вызвала стража. Но меня ни разу не выкликали. Может быть, такова воля Бога, сеньор, или эти грязные иезуиты оставили меня в живых, чтобы подольше мучить, – те, кто не дал мне принять мученичество среди своих. Трудно терпеть, сеньор. Так трудно…

Старый монах закрыл глаза, помолился и плакал, пока не заснул.

Как ни хотелось Блэкторну забыться, он не мог заснуть, хотя наступила ночь. Его тело чесалось от укусов вшей. Голова полнилась страшными мыслями.

Он понимал с жуткой ясностью, что выбраться из тюрьмы невозможно, чувствовал, что находится на краю гибели. Глубокой ночью ужас охватил его, и впервые в жизни он сдался и заплакал.

– Да, сын мой? – пробормотал монах. – В чем дело?

– Ничего-ничего, – сказал Блэкторн, сердце его оглушительно забилось. – Спите!

– Не надо бояться. Мы все в руках Господа, – утешил монах и снова уснул.

Невыносимый ужас оставил Блэкторна. Его сменил другой ужас, с которым уже можно было жить. «Я выберусь отсюда как-нибудь», – внушал себе Блэкторн, пытаясь поверить в эту ложь.

На рассвете принесли еду и воду. Блэкторн уже овладел собой. «Глупо вести себя так, – твердил он мысленно. – Глупо и опасно. Не паникуй больше или сломаешься, сойдешь с ума и наверняка умрешь. Тебя положат в средний ряд, и ты умрешь. Будь аккуратен и терпелив, следи за собой».

– Как вы сегодня, сеньор?

– Прекрасно, спасибо, святой отец. А вы?

– Спасибо, совсем хорошо.

– Как мне сказать это по-японски?

– Домо, гэнки дэсу.

– Домо, гэнки дэсу. Вы говорили вчера, отец, о португальских черных кораблях – на что они похожи? Вы видели такой корабль?

– О да, сеньор. Это самые большие корабли в мире, почти на две тысячи тонн. На каждом таком плавает около двухсот матросов и юнг, а с пассажирами он вмещает до тысячи человек. Мне говорили, что эти каракки хорошо ходят под парусами при попутном ветре, но тяжелы в управлении при боковых ветрах.

– Сколько на них пушек?

– Иногда по двадцать или тридцать на трех палубах.

Отец Доминго был рад отвечать на вопросы, разговаривать и учить, а Блэкторн – слушать и учиться. Знания монаха, пусть и отрывочные, оказались бесценны и неисчерпаемы.

– Нет, сеньор, – говорил он теперь. – Домо значит «благодарю вас», а додзо – «пожалуйста». «Вода» – мидзу. Всегда помните, что японцы придают большое значение манерам и вежливости. Один раз, когда я был в Нагасаки, – о, мне бы чернила и бумагу с пером! А, знаю… Вот, пишите слова на земле, это поможет вам запоминать их…

– Домо, – сказал Блэкторн. Потом, затвердив еще нескольких слов, он спросил: – Сколько времени здесь португальцы?

– О, эти земли были открыты в тысяча пятьсот сорок втором году, сеньор, в тот год, когда я родился. Их было трое: да Мота, Пейшоту и еще один – его имени я не помню. Они были португальскими торговцами, имевшими дела с китайским побережьем и плавающие на китайских джонках из порта в Сиаме. Сеньор был когда-нибудь в Сиаме?

– Нет.

– О, в Азии есть что посмотреть! Эти люди были торговцами. Сильный шторм, тайфун, захватил их и вынес к Танэгасиме у Кюсю. Тогда европейцы впервые ступили на землю Японии, с этого времени началась торговля. Спустя несколько лет Франциск Ксаверий, один из основателей ордена иезуитов, тоже приехал сюда. Это случилось в тысяча пятьсот сорок девятом году… плохом году для Японии, сеньор. Первым был один из наших, и мы должны были бы иметь дела с этим государством, а не португальцы. Франциск Ксаверий умер через три года в Китае, одинокий и всеми покинутый… Я сказал сеньору, что иезуиты уже обосновались при дворе императора Китая в месте, называемом Пекином? О, вам следовало бы повидать Манилу, сеньор, и Филиппины! Четыре собора, и почти три тысячи конкистадоров, и около шести тысяч японских солдат было размещено на островах, и триста братьев…

Голова Блэкторна полнилась фактами, японскими словами и фразами. Он спрашивал о жизни в Японии, даймё, самураях и торговле, Нагасаки, войне, мире, иезуитах, францисканцах и португальцах в Азии и об испанской Маниле, и более всего о черном корабле, который приплывал раз в год из Макао. Три дня и три ночи Блэкторн сидел с отцом Доминго и спрашивал, слушал, учился, метался в кошмарах, открывал глаза и задавал новые вопросы, узнавая что-то еще.

Потом, на четвертый день, выкрикнули его имя.

– Андзин-сан!