Читать книгу Сёгун - Джеймс Клавелл - Страница 7

Винк попытался заставить ноги идти, но не смог. Он много раз в своей жизни сталкивался лицом к лицу со смертью, но никогда это не было так беспросветно. Все определилось соломинками. «Почему я? – кричал его мозг. – Я не хуже других и лучше многих. Господи Боже на небесах, почему я?»

В погреб спустили приставную лестницу. Оми показал жестами, чтобы подошел один человек, и быстро.

– Исогу! (Поторопись!)

Ван Некк и Ян Ропер молча молились, их глаза были закрыты. Питерзон не мог смотреть. Блэкторн наблюдал за Оми и его человеком.

– Исогу! – пролаял опять Оми.

Еще раз Винк попытался встать.

– Кто-нибудь, помогите мне. Помогите мне встать!

Питерзон, который был ближе всех, наклонился, просунул руку Винку под мышку и помог ему, тут Блэкторн встал у лестницы, утвердив ноги в грязи.

– Киндзиру! – крикнул он, используя слово, услышанное на корабле.

Сдавленный крик раздался по всему погребу. Рука Оми сжала меч, он двинулся к лестнице. Блэкторн тут же повернул ее, подстрекая Оми поставить туда ногу.

– Киндзиру! – повторил он.

Оми остановился.

– Что происходит? – спросил Спилберген, напуганный, как и все остальные.

– Я сказал ему, что это запрещено! Никто из моей команды не пойдет на смерть без боя.

– Но мы согласились!

– Я – нет.

– Ты сошел с ума!

– Все правильно, капитан, – прошептал Винк. – Я… Мы согласились, и это было честно. Это Божья воля. Я собираюсь… то есть… – Он ощупью пробирался к лестнице, но Блэкторн стеной стоял на его пути, обратив лицо к Оми.

– Ты не пойдешь без боя. Никто из вас.

– Отойди от лестницы, капитан! Тебе приказали убраться! – Спилберген, шатаясь, стоял в своем углу, как можно дальше от лестницы. Его голос сорвался на визг. – Капитан!

Но Блэкторн не слушал.

– Приготовься!

Оми отступил на шаг и что-то прорычал своему человеку. Сразу же самурай, за которым следовали два других, начал спускаться по ступенькам, они вынимали мечи из ножен. Блэкторн повернул лестницу и схватился с первым, уклонясь от мощного удара мечом и ухватив врага за горло.

– Помогите мне! Ну давайте! Ради спасения ваших же жизней!

Блэкторн изменил захват, чтобы стащить самурая со ступенек, напрягаясь до боли, в то время как второй японец тыкал вниз мечом. Винк вышел из каталепсии и бесстрашно бросился на самурая. Он помешал удару, который грозил отсечь Блэкторну запястье, удержал размахивающую мечом руку и ударил японца кулаком в пах. Самурай, хватая воздух ртом, отчаянно лягался. Винк, казалось, почти не заметил удара. Он вскарабкался по ступенькам и рванулся к японцу, стремясь отнять у него меч, – его ногти рвали врагу глаза. Два других самурая были стеснены в движениях ограниченным пространством и Блэкторном, но удар одного из них пришелся Винку в лицо, и тот отшатнулся в сторону. Самурай ударил Блэкторна мечом, промахнулся, после чего вся команда бросилась к лестнице.

Крок молотил кулаком по подъему стопы самурая и чувствовал, что косточка подается. Японец успел выкинуть свой меч наружу, не желая, чтобы клинок достался врагу, и тяжело упал в грязь. Винк и Питерзон навалились на него. Он яростно защищался, а остальные накинулись на другого самурая. Блэкторн поднял японский зазубренный короткий меч и полез по лестнице. Крок, Ян Ропер и Соломон последовали за ним. Оба самурая отступили и стояли у входа с мечами наготове. Блэкторн знал, что его клинок бесполезен против мечей. Даже когда за спиной такая подмога. В тот момент, когда его голова появилась над землей, один из мечей рассек воздух над его макушкой в доле дюйма. Сильный удар невидимого ему самурая опять сбросил его в яму.

Он отпрянул назад, прочь от корчащейся массы дерущихся людей, которые пытались окунуть самурая в вонючую грязь. Винк ударил японца ногой сзади по шее, и тот обмяк. Винк продолжал пинать врага, пока Блэкторн не оттащил его.

– Не убивай! Мы можем использовать его как заложника! – крикнул он и сильно дернул за лестницу, пытаясь стащить ее в погреб. Но она была слишком длинна. Наверху еще один самурай и Оми бесстрастно ждали у люка.

– Ради Бога, капитан, прекрати это! – задыхаясь, вопил Спилберген. – Они убьют нас всех! Ты убьешь нас всех! Остановите его кто-нибудь!

Оми бросил еще несколько приказов, и сильные руки наверху не дали Блэкторну загородить вход лестницей.

– Берегись! – прокричал он.

Еще три самурая, с короткими клинками, в одних набедренных повязках, быстро спрыгнули в погреб. Первые два сразу набросились на Блэкторна, повалили его на пол, пренебрегая собственной безопасностью, потом яростно атаковали.

Блэкторн уступил нечеловеческой силе. Он не мог пользоваться своим оружием, чувствовал, что его воля к борьбе иссякает, и сожалел, что не владеет искусством рукопашного боя, какое ему показал Мура. Он знал, что продержится недолго, но все-таки сделал последнюю попытку и выдернул руку. Жестокий удар пришелся ему в голову, а еще один разорвался в мозгу разноцветными звездами, но он все еще дрался.

Винк молотил кулаками самурая, когда другой упал на него сверху из люка. Матсюккер вскрикнул – меч вспорол ему руку. Ван Некк пытался вслепую замахнуться и ударить, а Питерзон умолял: «Ради Бога, бейте его, а не меня», но купец не слышал, охваченный ужасом.

Блэкторн схватил одного японца за горло, но пальцы скользили по грязной и потной коже. Он почти вскочил, как бешеный бык, пытаясь стряхнуть с себя противников, когда последний удар погрузил его в темноту. Три самурая пробивались вверх, и команда, оставшись без вожака, отступила перед описывающими дуги и рассекающими плоть мечами. Самураи овладели погребом, теперь он был во власти их стремительных, как вихри, клинков. Они не пытались убить или покалечить, а только хотели оттеснить пыхтящих, напуганных людей к стенам, подальше от лестницы, туда, где неподвижно лежали Блэкторн и первым вступивший в бой самурай.

Оми, сохраняя высокомерную мину, спустился в погреб и схватил ближайшего к нему пленника – им оказался Питерзон. Японец толкнул его по направлению к лестнице.

Питерзон вскрикнул и попытался вырваться, однако лезвие скользнуло по его запястью, а другое полоснуло выше. Пронзительно вопящий моряк был прижат спиной к лестнице.

– Боже, помоги мне, это не я! Не я должен идти! Это не я, не я! – Питерзон поставил обе ноги на перекладину и все отступал назад и вверх от мелькающих клинков. Потом, крикнув в последний раз: – Помогите, ради Бога! – повернулся и, бессвязно мыча, выскочил на воздух.

Оми, не торопясь, следовал за ним.

Один самурай отступил, потом другой. Третий поднял клинок, которым завладел Блэкторн. Он презрительно повернулся спиной к чужеземцам, наступил на распростертое тело поверженного товарища и поднялся наверх.

Лестницу убрали. Вольный воздух, небо и свет исчезли. Болты, грохоча, заняли свои места. Остались только уныние и хрипы, рвущиеся из бешено вздымающейся грудной клетки, неровное сердцебиение, пот ручьем и зловоние. Вернулись мухи.

Какое-то время никто не двигался. Ян Ропер отделался небольшим порезом на щеке, рана Матсюккера сильно кровоточила, другие пребывали в шоке. За исключением Соломона. Он ощупью добрался до Блэкторна, стащил его с лежащего без сознания самурая. Капитан издал какой-то гортанный звук и показал на воду. Крок принес немного в тыквенной бутылке, помог усадить Блэкторна, все еще не пришедшего в сознание, спиной к стене. Вместе они начали счищать с его лица грязь.

– Когда эти негодяи… когда они навалились на него, мне послышался треск – будто сломались его шея или плечо, – сказал юноша, его грудь вздымалась. – Он выглядит как мертвец, Боже мой!

Сонк заставил себя встать на ноги и подошел к ним. Аккуратно подвигав голову Блэкторна из стороны в сторону, он ощупал плечи:

– Кажется, все нормально. Подождем, пока он придет в себя и заговорит.

– О Боже мой, – скулил Винк. – Питерзон, бедняга, будь я проклят, будь я проклят…

– Ты собирался пойти. Капитан тебя остановил. Ты собирался идти, как обещал, я видел, клянусь. – Сонк потряс Винка, но тот не обращал внимания. – Я видел, Винк. – Он повернулся к Спилбергену, отмахиваясь от мух. – Разве не так?

– Да, он собирался. Винк, перестань реветь! Это вина капитана. Дай мне немного воды.

Ян Ропер зачерпнул воды тыквенной бутылкой, напился и обмыл рану на щеке.

– Винк должен был идти. Бог избрал его жертвой. Он был обречен. И теперь его душа погибла. О Господи, прояви к нему милосердие, он будет гореть в аду целую вечность.

– Дайте мне воды, – простонал генерал-капитан.

Ван Некк взял бутылку у Яна Ропера и передал ее Спилбергену.

– Винк не виноват, – сказал ван Некк устало. – Он не мог встать, разве вы не помните? Он просил кого-нибудь помочь ему подняться. Я был так напуган, что не мог не то что подойти – двинуться.

– Винк не виноват, – твердил Спилберген. – Нет. Виноват он! – Все поглядели на Блэкторна. – Он сумасшедший.

– Все англичане сумасшедшие, – буркнул Сонк. – Вы знали хоть одного нормального? Поскреби любого из них – и обнаружишь маньяка и пирата.

– Все они негодяи! – согласился Гинсель.

– Нет, не все, – возразил ван Некк. – Капитан сделал то, что считал правильным. Он защищал нас и вел через чужие моря десять тысяч лиг.

– Защищал нас? Иди ты знаешь куда? Нас было пятьсот, когда мы отплывали, и пять кораблей. Теперь нас всего девять!

– Это не его вина, что флот разметало по сторонам. Это не его вина, что штормы…

– Если бы не он, мы бы остались в Новом Свете. Это он сказал, что мы можем добраться до Японии. О Боже, посмотрите, где мы теперь!

– Мы все согласились, что попробуем доплыть до Японии. Мы все согласились, – устало напомнил ван Некк. – Мы все проголосовали.

– Да. Но это он нас убедил.

– Смотрите! – Гинсель указал на самурая, который ворочался и стонал.

Сонк быстро скользнул к нему, ударил кулаком в челюсть. Японец опять потерял сознание.

– Боже мой! Зачем эти негодяи оставили его здесь? Могли же без особого труда вынести отсюда. И мы ничего не можем сделать.

– Думаешь, приняли за мертвого?

– Не знаю! Не слепые же они? Боже мой, как бы я хотел выпить холодного пива, – вздохнул Сонк.

– Оставь его, Сонк, не убивай. Он заложник. – Крок поглядел на Винка, который сидел согнувшись у стенки, погруженный в самобичевание. – Бог поможет нам. Что они сделают с Питерзоном? Что они сделают с нами?

– Это капитан виноват, – бормотал Ян Ропер. – Один он.

Ван Некк вгляделся в Блэкторна:

– Теперь это не имеет значения. Понимаете? Чья бы это вина ни была.

Матсюккера пошатывало, кровь все еще текла с предплечья.

– Я ранен. Помогите мне кто-нибудь.

Соломон оторвал кусок от рубашки, сделал жгут и остановил кровь. Рана на бицепсе Матсюккера оказалась глубокой, но ни вена, ни артерия не были задеты. Мухи слетались на кровь.

– Проклятые твари! И Бог отправит капитана в преисподнюю, – ворчал Матсюккер. – Договорились же, так нет! Он должен был спасти Винка! Теперь на его совести кровь Питерзона, и мы все из-за него пострадаем.

– Заткнись! Он сказал, никто из его команды…

Наверху раздались шаги. Открылся люк. Крестьяне начали опорожнять бочки с помоями в погреб. Когда они остановились, пол был затоплен на шесть дюймов.

Вопли прорезали ночной воздух, когда луна поднялась высоко.

Ябу сидел, подобрав под себя ноги, во внутреннем садике дома Оми. Без движения. Он созерцал лунный свет, заблудившийся в кроне цветущего дерева, – ветви взметнулись на фоне светлеющего неба, соцветия были слегка окрашены. Лепесток падал кружась, а Ябу думал, как он прекрасен.

Упал еще один лепесток. Ветер вздохнул и сдул другой. Дерево едва ли достигало человеческого роста; его корни терялись между двумя замшелыми камнями, которые, казалось, росли из земли – так искусно они были размещены.

Вся воля Ябу ушла на то, чтобы сосредоточиться на дереве и цветах, море и ночи, чувствовать мягкое прикосновение ветра, ловить запах морской свежести, думать о стихах – и все-таки держать сознание открытым для звуков смертельной муки. Он ощущал слабость в позвоночнике, и только воля делала его крепким как камень. Сознание этого обостряло его слух, ставший тоньше, чем нужно, чтобы слышать речь человека. И сегодня вечером его воля была сильнее и яростнее, чем когда-либо.

– Оми-сан, сколько времени еще пробудет у нас господин? – донесся из дома испуганный шепот матери Оми.

– Не знаю, – сказал Оми.

– Эти крики так ужасны. Когда они прекратятся?

– Не знаю.

Они сидели за перегородкой во второй парадной комнате. Первая – комната матери – была отдана Ябу, и обе выходили в сад, который был устроен с таким тщанием. Они могли видеть Ябу через решетку, дерево бросало красивые узорные тени на его лицо, лунный свет играл отблесками на рукоятях его мечей. Он надел черную куртку хаори поверх темного кимоно.

– Я хочу пойти спать, – пролепетала женщина, вздрогнув. – Но глаз не смогу сомкнуть от этих звуков. Когда они прекратятся?

– Я не знаю. Потерпите, мама, – мягко уговаривал Оми. – Скоро все стихнет. Завтра господин Ябу вернется в Эдо. Пожалуйста, будьте терпеливой. – Но Оми знал, что пытки продлятся до рассвета. Так было задумано.

Он попробовал сосредоточиться. Его господин медитировал под вопли, и он опять попробовал последовать его примеру. Однако новый пронзительный крик вернул его к действительности, и он подумал: «Я не могу. Пока еще не могу. У меня нет его власти над собой и энергии. Или дело не в энергии?»

Он мог ясно видеть лицо Ябу. Пытался разгадать странное выражение на лице даймё: слабый изгиб полных дряблых губ, пятна слюны в уголках рта, глаза, утопленные в темных щелях, которые двигались только вслед за падающими лепестками. Ябу словно только что достиг любовного экстаза – почти достиг, – не дотрагиваясь до себя. Возможно ли это?

Впервые Оми оказался так близко от своего дяди – он считался мелким звеном в цепочке клана, его владения в Андзиро и окрестностях не сулили ни богатства, ни власти. Оми был младшим из троих сыновей своего отца, Мидзуно, имевшего шестерых братьев. Ябу, старший брат, возглавлял клан Касиги, отец Оми был вторым по старшинству. Оми исполнился двадцать один год, и у него имелся сын.

– Где твоя несчастная жена? – недовольно заныла старуха. – Я хочу, чтобы она растерла мне спину и плечи.

– Она должна была навестить отца, вы разве не помните? Он очень болен, мама. Давайте я это сделаю.

– Нет. Ты можешь послать потом за служанкой. Твоя жена очень невнимательна. Она могла подождать несколько дней. Я проделала такой путь из Эдо, чтобы навестить тебя. Две недели по ужасной дороге, и что же? Я прожила только неделю, и она уезжает. Она должна была подождать! Бездельница – вот она кто. Твой отец сделал очень большую ошибку, устроив твою женитьбу на ней. Тебе следовало бы потребовать, чтобы она уехала, – развестись с лентяйкой раз и навсегда. Она даже не может хорошо помассировать мне спину. В самом крайнем случае ты должен был задать ей хорошую взбучку. Эти ужасные вопли! Почему они не прекращаются?

– Они кончатся. Очень скоро.

– Тебе бы следовало задать ей хорошую порку.

– Да. – Оми подумал о своей жене Мидори, и его сердце подпрыгнуло. «Она такая красивая, изящная, мягкая и умная, ее голос так чист, а в музыке она искусней лучшей куртизанки в Идзу».

– Мидори-сан, ты должна немедленно уехать, – шепнул он ей тайком.

– Оми-сан, мой отец не так болен, а мое место здесь, мой долг – ухаживать за вашей матерью, разве не так? – ответила она. – Если приедет господин даймё, нужно будет подготовить дом. О, Оми-сан, это так важно, самый важный момент во всей вашей службе, да? Если господину Ябу понравится, может быть, он даст вам владения получше. Вы заслуживаете намного лучшего! Если что-нибудь случится, пока меня не будет, я никогда не прощу себе. Первый раз вы имеете возможность отличиться, и это должно произойти. Он должен приехать. Пожалуйста, нужно так много сделать!

– Да, но мне бы хотелось, чтобы ты уехала сразу, Мидори-сан. Останься там на два дня, потом поторопись опять домой.

Она просила, но он настаивал, и она уехала. Он хотел, чтобы жена уехала из Андзиро до прибытия Ябу на все то время, что дядя будет гостем в его доме. Не то чтобы даймё рискнул бы без разрешения тронуть его жену. Это было бы неразумно, потому что он, Оми, по закону имел бы право, честь и обязанность убить даймё. Но он заметил, как Ябу следил за Мидори сразу после того, как они поженились в Эдо, и хотел убрать возможный источник раздражения, все, что могло вывести из себя или смутить его господина, пока он здесь. Это было так важно – поразить Ябу-сама сыновней преданностью, предусмотрительностью и советами. И во всем он превзошел все возможное. Корабль оказался сокровищем, и команда тоже. Все было совершенно.

– Я просила нашего домашнего ками присмотреть за вами, – сказала Мидори перед отъездом, имея в виду особого духа, который, согласно верованиям синто, заботится о доме, – и послала в буддийский монастырь за монахами – читать молитвы. Я сказала Суво, чтобы он постарался, и отправила письмо Кику-сан. О, Оми-сан, пожалуйста, позвольте мне остаться!

Он улыбнулся и отправил ее к отцу – слезы портили краску на лице.

Оми было грустно без нее, но он радовался, что жена уехала. Вопли причинили бы ей еще больше страданий.

Мать его морщилась на ветру, как под пыткой, поводила плечами, чтобы облегчить боль в суставах – сегодня вечером они разболелись. «Это морской бриз с запада, – подумала она. – И все-таки здесь лучше, чем в Эдо. Там слишком болотистая местность и слишком много москитов».

Ей были видны мягкие очертания фигуры Ябу в саду. Втайне она ненавидела его и желала ему смерти. Если бы Ябу умер, Мидзуно, ее муж, стал бы главой клана и даймё Идзу. Это было бы очень хорошо. Остальные братья, их жены и дети раболепствовали бы перед ней, и, конечно, Мидзуно-сан сделал бы Оми своим наследником после смерти Ябу.

Боль в шее заставила ее пошевелиться.

– Я позову Кику-сан, – сказал Оми, имея в виду куртизанку, которая терпеливо дожидалась Ябу в соседней комнате, вместе с мальчиком. – Она очень умелая.

– Я в порядке, только немного устала. Ну хорошо. Она может сделать мне массаж.

Оми вошел в соседнюю комнату. Постель – два тюфяка-футона, нижний и верхний, – лежала на циновках татами. Кику поклонилась, попыталась улыбнуться и пробормотала, что польщена предложением показать свое скромное искусство на самой заслуженной матери семейства. Она была бледнее обычного, и Оми видел, что вопли действовали и на нее тоже. Мальчик пытался не показывать страха.

Когда послышались первые крики, Оми пришлось приложить огромные усилия, чтобы убедить ее остаться.

– О, Оми-сан, я не могу вынести – это ужасно. Извините, пожалуйста, позвольте мне уйти. Я пыталась заткнуть уши, но не помогло. Бедный человек – это ужасно.

– Пожалуйста, Кику-сан, пожалуйста, потерпите. Так приказал Ябу-сама, понимаете? Ничего нельзя сделать. Это скоро кончится.

– Это слишком, Оми-сан. Я не могу этого вынести.

По сохранившемуся обычаю деньги ничего не значили, если девушка или ее хозяйка хотели отказать клиенту, кто бы он ни был. Кику была куртизанкой первого класса, самой известной в Идзу. Оми сознавал, что она не может соперничать с куртизанками, даже второго класса, из Эдо, Осаки или Киото, но здесь она была на высоте, законно гордилась собой и считала себя исключительным существом. И хотя Оми согласился уплатить ее хозяйке, мама-сан Гёко, в пять раз больше обычной цены, он все еще не был уверен, что Кику останется.

Теперь он смотрел, как ее проворные пальцы бегают по шее его матери. Кику была красива, миниатюрная, с прозрачной кожей, такая нежная. Обычно в ней ключом била жизнь, в ней была своя изюминка. «Но как может такая игрушка сохранять веселость под гнетом стенаний?» – спросил он себя. Ему радостно было следить за ней, радостно представлять ее тело и ее тепло…

Внезапно вопли прекратились.

Оми слушал с полуоткрытым ртом, напряженно ловя малейший шум, он ждал. Он заметил, что пальцы Кику остановились, его мать перестала жаловаться, старательно прислушиваясь. Он взглянул через решетку на Ябу. Даймё оставался недвижим, как статуя.

– Оми-сан! – позвал наконец Ябу.

Оми встал, вышел на веранду из полированного дерева и поклонился:

– Да, господин.

– Пойди и посмотри, что случилось.

Оми опять поклонился и зашагал через сад наружу, на аккуратно выложенную булыжником дорогу, которая вела с холма вниз в деревню и на берег. Далеко у подножия он мог разглядеть огонь около пристани и мужчин возле него. На площади, которая выходила к морю, он видел люк погреба и четырех стражников.

Подходя к деревне, он узрел корабль, надежно стоящий на якоре, масляные лампы на палубах и на привязанных к нему лодках. Жители деревни – мужчины, женщины и дети – все еще выгружали содержимое трюма, и рыбацкие лодки и шлюпки сновали вперед-назад, как множество светлячков. Аккуратные кучки тюков и мешков росли на берегу. Семь пушек уже были там, и еще одну на веревках спускали с лодки на мол и оттуда – на песок.

Оми передернул плечами, хотя не было намека на ветер. Обычно жители деревни во время своих работ пели, и от хорошего настроения, и потому, что это помогало действовать в лад. Но сегодня вечером деревня необычно притихла, хотя каждый дом бодрствовал и каждый работал, даже больные. Люди юркали то туда, то сюда. Молча. Даже собаки молчали.

«Раньше так никогда не было, – подумал он, его рука без всякой на то нужды сжала меч. – Похоже, деревенские ками оставили нас».

Мура подошел с берега, чтобы встретить его, предупреждая момент, когда Оми откроет калитку. Староста поклонился:

– Добрый вечер, Оми-сама. Корабль будет разгружен к полудню.

– Варвар умер?

– Не знаю, Оми-сама. Я пойду и посмотрю сейчас же.

– Ты можешь пойти со мной.

Мура послушно направился за ним, отстав на полшага. Оми, к своему удивлению, был рад его компании.

– К полудню, говоришь? – спросил Оми, которому не нравилась тишина.

– Да. Все идет хорошо.

– А чем прикроем груз?

Мура показал на группы старух и детей, которые плели толстые маты возле навеса для сетей. Среди них был Суво.

– Мы можем снять пушки с лафетов и завернуть их. Нам нужно по крайней мере по десять человек на каждую для переноски. К Игураси-сану уже послали за дополнительными носильщиками в соседнюю деревню.

– Хорошо.

– Я забочусь о том, чтобы была сохранена тайна, господин.

– Игураси-сан будет удивлен тем, что понадобились носильщики, да?

– Оми-сама, мы останемся без мешков для риса, без бечевы, без сетей, без соломы для матов.

– Ну и что?

– Как потом станем ловить рыбу и в чем хранить урожай?

– Ты найдешь выход. – Голос Оми стал строже. – Ваша подать увеличивается наполовину. Ябу-сан приказал сегодня ночью.

– Мы уже заплатили подать за этот год и за следующий.

– Такова обязанность крестьян, Мура, ловить рыбу и пахать, собирать урожай и платить подать. Не так ли?

Мура сказал спокойно:

– Да, Оми-сама.

– Староста, который не может управлять своей деревней, не нужен, да?

– Да, Оми-сама.

– Тот рыбак, он был глуп и непочтителен. Еще есть такие?

– Никого, Оми-сама.

– Надеюсь, что так. Плохие манеры непростительны. Его семья облагается податью, равноценной одному коку риса, – пусть платят рыбой, рисом, зерном, чем угодно. В течение трех месяцев.

– Да, Оми-сама.

Оба – и Мура, и самурай Оми – знали, что этот налог не по силам семье. Она владела рыбачьей лодкой и рисовым полем в полгектара, с которого кормились трое братьев Тамадзаки – теперь двое, – их жены, четверо сыновей, три дочери и вдова Тамадзаки с тремя детьми. Коку риса семье хватило бы для пропитания в течение года. Эта мера объема равнялась пяти бушелям. Почти триста пятьдесят фунтов риса. Весь доход государства измерялся коку. И все налоги.

– Куда придет Земля богов, если мы забудем о вежливости? – спросил Оми. – И те, что над нами, и те, что под нами?

– Да, Оми-сама. – Мура прикидывал, где взять этот один коку, потому что если не могла платить семья, то должна была заплатить деревня.

«И где взять мешки, веревки и сети? Кое-что можно придержать. Деньги одолжить. Староста соседней деревни мне обязан. А! Разве старшая дочка Тамадзаки не шестилетняя красотка и разве шесть лет не самый подходящий возраст, чтобы продать девочку? И разве не самый лучший перекупщик детей в Идзу – двоюродный брат сестры матери, жадный до денег, лысый, отвратительный старый хрыч?» Мура вздохнул, зная, что ему предстоит яростный торг. «Не беспокойся, – подумал он, – за девочку можно получить даже два коку. Она, конечно, стоит гораздо больше».

– Я приношу извинения за недостойное поведение Тамадзаки, – произнес он.

– Это была его вина, не твоя, – вежливо ответил Оми.

Но оба они знали: за каждого в деревне отвечает Мура и всем лучше, что Тамадзаки больше нет. Тем не менее оба были удовлетворены. Извинение принесено и принято к сведению, но отклонено. Таким образом, честь обоих мужчин сохранена.

Они повернули за угол пристани и остановились. Оми колебался, потом показал Муре, что тот может уйти. Староста отвесил поклон и с благодарностью удалился.

– Он мертв, Дзукимото?

– Нет, Оми-сан. Только без сознания.

Оми подошел к большому железному котлу. Жители деревни использовали его для вытапливания ворвани, когда добывали китов далеко в море зимой, или для варки рыбьего клея, что было типичным деревенским промыслом.

Варвар по плечи был погружен в кипящую воду. Его лицо побагровело, рот исказился в гримасе, обнажившей гнилые зубы.

На закате Оми видел, как Дзукимото, надувшись от важности, наблюдал за приготовлениями. Варвара связали, как цыпленка, так что руки обхватывали подтянутые к груди колени, а кисти свободно висели у стоп, и опустили в холодную воду. Все это время маленький красноголовый варвар, с которого Ябу хотел начать, что-то бормотал, смеялся и всхлипывал, а христианский священник читал свои проклятые молитвы.

Потом под котлом развели огонь и стали подкладывать дрова. Ябу на берегу не было, но его приказы доходили немедленно и тут же исполнялись. Варвар кричал, бредил, потом попробовал биться головой о край котла, пытаясь размозжить ее, но в этом ему воспрепятствовали. И опять молитвы, рыдания, обмороки, возвращение к жизни, панические крики – еще до того, как боль заявила о себе. Оми пытался следить за происходящим, как вы бы следили за принесением в жертву мухи, стараясь не видеть человека. Но он не смог и ушел при первой же возможности. Он обнаружил, что не получает удовольствия от чужих мучений. «В этом нет достоинства, – решил он, радуясь случаю узнать правду о том, чего никогда не видел раньше. – В этом нет чести ни для жертвы, ни для мучителя. Смерть лишили достоинства, а без достоинства что есть конечная точка жизни?»

Дзукимото спокойно потыкал в оголенное кипятком мясо на ноге палочкой, как делают, когда хотят убедиться, готова ли вареная рыба.

– Он скоро придет в себя. Удивительно, какой он живучий. Я не думаю, что они устроены так же, как и мы. Очень интересно, да? – спросил Дзукимото.

– Нет, – отрезал Оми, ненавидя его.

Дзукимото постоянно был настороже, и его вкрадчивость вернулась.

– Я ничего такого не имел в виду, Оми-сан, – заметил он с глубоким поклоном. – Вовсе ничего.

– Конечно. Господин Ябу доволен, что вы так хорошо все устроили. Необходимо большое искусство, чтобы огонь не слишком разгорался, но и не затухал.

– Вы слишком добры, Оми-сан.

– Вы занимались этим раньше?

– Не совсем этим. Но господин Ябу удостоил меня доверием. Я только пытаюсь порадовать его.

– Он хочет знать, сколько еще протянет этот человек.

– Не доживет до рассвета. При большой осторожности с моей стороны.

Оми задумчиво осмотрел котел. Потом поднялся на берег к площади. Все самураи встали и поклонились.

– Здесь все успокоилось, Оми-сан, – сообщил один из них со смехом, ткнув большим пальцем в сторону люка. – Сначала они переговаривались, голоса были сердитые, и несколько раз слышались звуки ударов. Двое, а может и больше, плакали, как испуганные дети. Но после этого давно уже тихо.

Оми прислушался. Он мог слышать глухой плеск воды и отдаленное бормотание. Случайный стон.

– А Масидзиро? – спросил он о самурае, который, выполняя его приказ, остался внизу.

– Мы не знаем, Оми-сан. Он не отзывается. Возможно, умер.

«Как мог Масидзиро оказаться таким беспомощным? – подумал Оми. – Поддаться беззащитным людям, большинство которых больны! Позор! Лучше бы он умер».

– Завтра не давайте ни воды, ни пищи. В полдень поднимите трупы, понятно? И я хочу, чтобы привели их главаря. Одного.

– Да, Оми-сан.

Оми вернулся к огню и дождался, когда варвар откроет глаза. После этого он направился в сад и доложил, что, по словам Дзукимото, пытка еще мучительней на ветру.

– Ты посмотрел в глаза варвара?

– Да, Ябу-сама.

Оми встал на колени позади даймё в десяти шагах. Ябу оставался неподвижным. Лунный свет затушевал его кимоно и высветил рукоятку меча, похожую на фаллос.

– Что, что ты увидел?

– Безумие. Сущность безумия, я никогда не видел таких глаз. И беспредельный ужас.

Мягко упали еще три лепестка.

– Сложи о нем стихи.

Оми пытался заставить свой мозг работать. Потом, желая быть точным, продекламировал:

Крики неслись вверх, они стали слабее, но расстояние, казалось, делало их пронзительнее.

Ябу произнес нараспев:

Оми долго думал об этом среди ночной красоты.