Читать книгу «Морская волшебница», или Бороздящий Океаны - Джеймс Купер - Страница 4

Расставшись с собеседником, олдермен ван Беверут задумчиво продолжал свой путь. Засунув руку в карман и крепко придерживая звеневшие там испанские золотые монеты, только что избежавшие поползновений благородного лорда, в другой же руке он держал трость, твердо и решительно постукивая ею по мостовой. Таким манером он продолжал шагать еще несколько минут и вскоре, покинув нижнюю часть города, вступил на улицу, шедшую вдоль гряды холмов, возвышавшихся в этой части острова. Здесь он остановился перед домом, выглядевшим весьма аристократически для этого провинциального городка.

Два ложных фронтона, увенчанных железными флюгерами, украшали здание; высокое и узкое крыльцо было выложено из красного известняка, которого в этих краях в избытке. Дом был построен из обычного мелкого голландского кирпича и выкрашен в нежно-кремовый цвет.

После первого же удара массивного, начищенного до блеска дверного молотка дверь отворилась. Поспешность, с какой слуга явился на зов, свидетельствовала о том, что, несмотря на ранний час, олдермен не был нежданным гостем. Лицо негра-привратника не выразило удивления при виде посетителя, каждое движение слуги говорило о том, что он давно готов к приему гостя. Однако олдермен отклонил приглашение войти в дом и, присев на железные перила крыльца, вступил в беседу с негром. Это был пожилой седой человек с плоским носом, занимавшим почти половину изборожденного морщинами лица; он казался еще крепким, хотя спина уже согнулась под тяжестью многих лет.

– Здравствуй, дружище Купидон! – промолвил он задушевным тоном. – У тебя сегодня такой сияющий вид, как у солнца. Надеюсь, мой друг, патрон почивал так же спокойно, как и ты?

– Он уже встал, господин олдермен, – ответил негр. – С некоторого времени, – прибавил он, понижая голос, – патрон совсем потерял сон. Вся живость его пропала. Теперь он только и делает, что курит трубку. Куда делись его живость и энергия! Он только и знает, что курит и курит. Джентльмен, который все время курит, масса олдермен, в конце концов становится унылым человеком. Похоже, одна молодая леди в Йорке вовсе уморит его.

– Мы найдем средство вырвать у него изо рта трубку, – пробормотал ван Беверут, искоса поглядывая на негра, словно вкладывая в свои слова какой-то тайный смысл. – Любовь и красивые барышни вечно портят жизнь молодым людям – ты испытал это на собственном опыте, старый Купидон.

– Теперь-то я никуда не гожусь, – спокойно отозвался негр. – А когда-то не многие пользовались в Йорке большим успехом у прекрасного пола, чем я… Только все это было да быльем поросло… Когда мать нашего Эвклида, масса олдермен, была молода, я навещал ее в доме вашего батюшки. Господи боже! Это было еще до англичан, старый патрон был молод… А этот щенок Эвклид никогда и не навестит меня!..

– Он негодяй! Стоит мне отлучиться из дому, как мерзавец уже выводит из стойла одного из моих меринов!

– Молод он еще, масса Миндерт. Мудрость приходит с сединой.

– Ему вот-вот исполнится сорок, но с годами он только наглеет, мерзавец! Возраст почитают, когда вместе с ним появляются солидность и рассудительность; если молодой глупец утомителен, то старый несносен. Я уверен, что ты никогда не был настолько безрассуден и бессердечен, чтобы скакать по ночам на уставшей за день лошади!

– Я очень стар, масса Миндерт, и позабыл все, что делал в молодости… – проговорил слуга. – А вот и патрон. Он расскажет вам все куда лучше, чем бедный чернокожий раб.

– Доброго утра, счастливой поездки, патрон! – олдермен весело приветствовал крупного, медлительного джентльмена лет двадцати пяти, который появился на крыльце с важностью, более присущей человеку вдвое старшего возраста. – Ветер попутный, небо ясное, день прекрасен, словно прилетел сюда из Голландии или из самой старой Англии. Колонии и метрополия! Если бы люди по ту сторону океана больше верили в матушку-природу, а не чванились, то они признали бы, что на наших плантациях дышится куда легче, чем у них. Но эти самодовольные мошенники похожи на людей, которые раздувают кузнечные мехи и воображают, будто делают музыку; любой хромоногий среди них уверен, что он стройнее и здоровее лучшего из жителей колонии. Взгляните на залив: он спокоен, будто его заперли двадцатью дамбами, и наше путешествие будет не опаснее поездки по каналу!

– Это хорошо, конечно, – пробормотал старый Купидон, предупредительно ухаживавший за своим хозяином. – Все же, по-моему, для такого богатого человека, как мой господин, гораздо лучше путешествовать по суше. Давно то было: один паром утонул со всеми пассажирами; никто не спасся.

– Ну, это бабьи сказки, любезный! – проговорил олдермен, кидая беглый взгляд на своего друга. – Мне пятьдесят лет с лишком, а я что-то не помню подобного случая.

– Молодому человеку легко забыть. Шестеро утонуло: двое янки, один француз из Канады и одна женщина из Джерси. Ах, как оплакивали бедняжку!

– Твой счет неточен, старина! – с живостью сказал старый коммерсант. – Двое янки, говоришь ты, да француз, да женщина? Это составить только четыре.

– Вы не считали запряжку из двух губернаторских прекрасных лошадей, тоже утонувших.

– Старик прав, – живо согласился олдермен. – Я, как сейчас, помню это несчастье с лошадьми. Смерть правит миром, и никто не избежит ее косы, когда придет назначенный час! Но сегодня нам нечего опасаться, и мы можем начать путешествие с радостными лицами и легким сердцем. Отправимся?

В душе Олоффа ван Стаатса или патрона Киндерхука, как его почтительно величали в колонии, не было недостатка в твердости духа. Напротив, как большинство потомков голландцев, он отличался невозмутимостью и упрямством. Причина только что происшедшей стычки между его другом и рабом заключалась в различии их взглядов на вещи: один проявлял почти родительское беспокойство за жизнь своего хозяина, другой имел особые основания желать, чтобы молодой человек не отказывался от своего намерения совершить путешествие через залив. Ни тот, ни другой не принимали в расчет желания и характер самого патрона. Знак негритенку, несшему его портплед, как бы извещал о непреклонном решении ван Стаатса трогаться в путь и сразу положил конец спору.

Купидон оставался на крыльце до тех пор, пока его хозяин не скрылся за углом; затем, покачивая головой, полный недобрых предчувствий, свойственных невежественным и суеверным душам, он загнал в дом чернокожую мелюзгу, высыпавшую на порог, и тщательно запер за собой двери. Насколько оправдались предчувствия старого негра, будет видно из дальнейшего повествования.

Широкая улица, на которой жил Олофф ван Стаатс, была всего в несколько сот ярдов длиной. Одним концом она упиралась в крепость, другим – в невысокий частокол, именуемый городской стеной и служивший защитой против набегов индейцев, занимавшихся в те времена охотой и даже обитавших в южных графствах колонии.

Нужно быть хорошо знакомым с историей развития города, чтобы узнать в этом описании величественный проспект, простирающийся на целую лигу[9] через весь остров. Именно по этой улице, которая и тогда звалась Бродвеем, наши путешественники, непринужденно беседуя, направились в нижнюю часть города.

– На вашего Купидона действительно можно положиться. Он образец честности и преданности. Жаль, что я не отдал ему на хранение ключей от моей конюшни, – проговорил олдермен.

– Я слышал еще от покойного отца, что ключи всего вернее хранить у себя! – холодно ответил патрон.

– Кстати, – с живостью промолвил коммерсант, – сегодня, идя к вам, я повстречался с бывшим губернатором, которому кредиторы, должно быть, позволили прогуливаться в такой час, когда, по их мнению, глаза любопытных обывателей закрыты. Надеюсь, вы заблаговременно успели выцарапать у него свои денежки?

– Я был настолько счастлив, что никогда не давал ему взаймы.

– Это еще лучше. Тем лучше! Бесплодное помещение капитала, не иначе. Огромный риск и никакого возмещения. Мы беседовали с ним на различные темы и среди прочего осмелились коснуться и ваших сердечных притязаний на мою племянницу.

– Какое дело губернатору до намерений Олоффа ван Стаатса или склонностей мадемуазель де Барбери? – сухо спросил патрон Киндерхука.

– Мы вовсе не касались этой щекотливой темы. Виконт был откровенен со мной, и, если б он не завел разговор за пределы благоразумия, мы могли бы прийти к более счастливому завершению нашей беседы.

– Рад, что вы вовремя остановились.

– Виконт перешел на личности, а это не может прийтись по вкусу благоразумному человеку. Но, между прочим, он сообщил, что «Кокетка», возможно, получит приказ крейсировать у Вест-Индских островов!

Уже упоминалось, что Олофф ван Стаатс был красивый, представительный молодой человек крупного сложения; весь его облик свидетельствовал о том, что он истинный джентльмен. Хотя он и был британским подданным, однако по характеру, чувствам и взглядам его скорее можно было счесть за голландца. При упоминании о своем сопернике он покраснел, хотя было неясно, что явилось причиной его волнения – гордость или досада.

– Если капитан Ладлоу считает более интересным плавать в Ост-Индии, чем исполнять свои обязанности здесь, то желаю ему удачи, – ответил сдержанно патрон.

– У него громкое имя, и притом большие деньги, – вскользь заметил коммерсант. – Мне кажется, если попросить адмирала направить столь достойного офицера туда, где он сможет отличиться, капитан будет лишь благодарен за это. Флибустьеры принялись совершать налеты на торговцев сахаром и начинают беспокоить даже французов на юге.

– Говорят, капитан Ладлоу храбрый командир.

– Послушайте, патрон, оставим намеки. Если вы желаете добиться успеха у Алиды, вам нужно действовать более решительно. У нее темперамент француженки, медлительность и молчаливость вам не помогут. Сам Купидон устроил эту поездку в «Сладкую прохладу», и я надеюсь, что вы с Алидой вернетесь в город в такой же дружбе, какая связывает штатгальтера[10] и члена законодательного собрания, помирившихся после стычки по поводу годового ассигнования.

– Успех этого дела очень близок моему… – Молодой человек умолк, словно удивляясь собственной болтливости, и, воспользовавшись тем, что его туалет был совершен в спешке, сунул руку под жилет, прикрыв широкой ладонью ту часть тела, которую поэты отнюдь не воспевают как местопребывание страстей.

– Если вы намекаете на ваш желудок, – сохраняя серьезный вид, ответил олдермен, – то вы правы: наследница Миндерта ван Беверута никогда не будет бедной невестой. К тому же и покойный отец ее немало оставил после себя. Ах, черти! Паромщики отваливают без нас! Беги вперед, Брут, и вели им обождать! Негодяи, никогда не трогаются вовремя! То отправляются, когда я еще не готов, то заставляют жариться на солнцепеке, словно я какая-нибудь вяленая рыба! Точность – душа торговли, и я не люблю ни приходить раньше времени, ни опаздывать.

Говоря это, олдермен ускорил шаги по направлению к парому, на котором им сегодня предстояло совершить поездку. Патрон шел за ним.

Бухта, глубокая и узкая, врезалась здесь в остров, вдаваясь в сушу примерно на четверть мили. На обоих ее берегах стояли ряды домов, точно так же как вдоль каналов в Голландии. Улица эта изгибалась, сообразуясь с очертаниями бухты, словно серп молодого месяца. Дома, стоявшие на ней, типично голландского типа – низкие, угловатые, необыкновенно опрятные, – были обращены фасадом на улицу. У каждого – уродливый и неудобный вход, называемый крыльцом, флюгер, слуховые окна и зубчатые стены. К коньку крыши одного из домов был прикреплен небольшой железный шест, с которого свисала маленькая лодка из того же металла – знак того, что в доме этом живет перевозчик.

Врожденная привязанность к судоходству по искусственным и узким каналам, возможно, побудила здешних бюргеров сделать это место тем пунктом, откуда суда покидали город, хотя две протекавшие тут реки, обладавшие всеми преимуществами широкого, без всяких помех водного пути, предоставляли куда более удобные места для этой цели.

С полсотни негров уже высыпали на улицу. Окуная метлы в воду, они спрыскивали тротуары и мостовую перед домами. Эта необременительная, но ежедневная обязанность сопровождалась буйными вспышками острословия и веселья, в котором принимала участие вся улица, как бы охваченная единым радостным, безудержным порывом.

Этот беспечный и шумный люд переговаривался между собой на голландском языке, уже сильно подпорченном английскими речениями и отдельными английскими словами; возможно, именно это натолкнуло потомков первых колонистов на мысль, будто английский язык является всего лишь местным говором голландского. Мнение это, весьма сходное с тем, которое высказали некоторые начитанные английские ученые относительно плагиата континентальных писателей, когда они впервые углубились в их произведения, однако, не вполне верно; язык Англии оказал влияние на диалект, о котором мы говорим, в той же мере, в какой тот, в свою очередь, почерпнул из чистых источников голландской школы.

Время от времени в каком-нибудь высоком окне появлялся суровый бюргер в ночном и прислушивался к варваризмам, отмечая про себя переходящие из уст в уста колкости и остроты с невозмутимой серьезностью, на которую никак не влияло легкомысленное веселье негров.

Так как паром отчаливал очень медленно, олдермен со своим спутником успели ступить на него прежде, чем были отданы швартовы[11]. Периагва[12], как называлось такого рода судно, сочетала в себе характерные особенности европейских и американских судов. Длинное, узкое остроносое, словно каноэ, это плоскодонное судно было приспособлено для мелководья Нидерландов. Двадцать лет назад великое множество судов, подобных описанному, бороздило наши реки, и даже теперь можно часто видеть, как две высокие, лишенные вантов мачты с суживающимся кверху парусом клонятся, словно тростник на ветру, когда периагва приплясывает на волнах залива.

Существует большое разнообразие периагв, лучших, чем описанная, хотя она по праву может быть отнесена к наиболее живописным и замечательным судам этого типа. Тот, кому доводилось плавать вдоль южного берега Зунда, часто должен был видеть такое судно, о котором мы рассказываем. Его легко узнать по длинному корпусу и мачтам, не имеющим вант, поднимающимся над ним словно два высоких прямых ствола. Когда окидываешь взором высокие вздымающиеся паруса, благородные, уверенные линии корпуса и видишь сравнительно сложное оснащение суденышка, которым легко управляют двое сноровистых, бесстрашных и знающих свое дело матросов, все это вызывает восторг, подобный тому, какой внушает зрелище античного храма. Обнаженность и простота конструкции в соединении с легкостью и стремительностью хода придают периагве величественный вид, не вяжущийся с ее столь будничным назначением.

Несмотря на исключительные навыки в навигации, ранние поселенцы Нью-Йорка были значительно менее смелыми мореплавателями, чем их нынешние потомки. При спокойной размеренной жизни, которую вели бюргеры, им не часто приходилось пересекать залив. Людская память и поныне хранит воспоминание о том, что переезд из одного главного города королевской провинции в другой становился громким событием, которое нарушало спокойствие друзей и близких и вызывавшим тревогу у самих путешественников. Об опасностях, подстерегающих их в Таппанзее, как до сих пор называют один из самых широких рукавов Гудзона, часто рассказывали жены колонистов, и всякий раз они словно о чуде говорили о том, как пересекли этот проток; та из них, которая чаще других проделывала этот рискованный путь и оставалась целой и невредимой, считалась своего рода «амазонкой моря».