Читать книгу «Морская волшебница», или Бороздящий Океаны - Джеймс Купер - Страница 8

– Лицо человека – судовой журнал, в который записываются его мысли. Лицо капитана Ладлоу имеет, кажется, довольное выражение, – раздался вдруг чей-то голос недалеко от рекомого капитана.

– Кто это говорит о мыслях и вахтенных журналах и смеет совать нос в мои дела? – спросил, нахмурившись, молодой офицер.

– Тот, который любит игру мысли и часто царапал пером на страницах вахтенных журналов, чтобы знать, как следует встречать шквал, таящийся в тучах или в человеке. Что же касается вмешательства в ваши дела, капитан Ладлоу, то я на своем веку знавал слишком много крупных кораблей, чтобы сворачивать в сторону от первого встречного легкого крейсера. Надеюсь, вы удовлетворены, сэр? Каждый вежливый вопрос имеет право на такой же ответ.

Ладлоу круто обернулся и с трудом поверил своим глазам: он увидел смелый взор и спокойное лицо моряка, который сегодня утром уже вызвал его негодование. Однако молодой человек сдержал возмущение и приложил все усилия, чтобы превзойти своего собеседника хладнокровием, придававшим внешнему облику незнакомца нечто внушительное, если не властное, хотя тот и был ниже его по положению. Возможно, необычность происходящего ошеломила командира крейсера, привыкшего к почтительному отношению со стороны тех, кто избрал море своим домом.

– Смел тот, кто, не дрогнув, встречает неприятеля; тот, кто вызывающе ведет себя с друзьями, безрассуден.

– А тот, кто не делает ни того, ни другого, умнее обоих, – парировал отважный обладатель индийского шарфа. – Капитан Ладлоу, мы встретились как равный с равным и можем говорить свободно.

– О равноправности не может быть и речи: наши положения слишком различны.

– Здесь не место говорить ни о положениях, ни об обязанностях. Когда придет время, мы оба, надеюсь, будем каждый на своем посту, готовые честно исполнить свой долг. Но одно дело, когда капитан Ладлоу прикрыт бортовыми пушками «Кокетки» и перекрестным огнем своих матросов, и другое дело, когда он один на морском утесе, вооруженный только палкой и собственным мужеством. Находясь на судне, он словно рангоут[30], поддерживаемый вантами, штагами, брасами и прочим стоячим такелажем; но в нынешнем положении он простой шест, который держится лишь благодаря крепости и качеству своей древесины. Впрочем, судя по всему, вы из тех, кто не боится выходить в одиночное плавание и при более крепком ветре, чем тот, что треплет паруса вон того суденышка в заливе.

– Действительно, судну приходится туго! – воскликнул Ладлоу, внезапно теряя интерес ко всему, кроме периагвы, на борту которой находился предмет воздыханий молодого капитана со своими спутниками и которая в этот момент вышла из-под прикрытия холма на простор Раритонского залива. – Что скажете, приятель? Такой человек, как вы, должен разбираться в погоде.

– Женщин и ветер можно понять лишь тогда, когда они находятся в движении. Любой смертный, дорожащий своим покоем и уважающий стихии, предпочел бы совершить этот переезд на «Кокетке», а не на пляшущей по волнам периагве; и все же развевающиеся на лодке шелка говорят о том, что кое-кто считает иначе…

– Вы удивительно сообразительный человек! – вскричал Ладлоу, поворачиваясь к незнакомцу. – А также удивительно…

– …нахальный, – закончил тот, видя, что капитан запнулся. – Пусть офицер ее величества не стесняется в выражениях; я всего лишь ноковый[31] или в лучшем случае рулевой старшина.

– Я не хотел вас оскорблять. Я только удивляюсь, откуда вы узнали, что я предлагал молодой девушке и ее друзьям перевезти их в виллу олдермена ван Беверута?

– Я не вижу ничего удивительного в том, что вы предлагали услуги молодой девушке. Другое дело ее друзья! По отношению к ним мне, признаюсь, немного непонятно ваше великодушие. Когда молодые люди увлекаются, они не говорят тихо.

– Значит, вы подслушали наш разговор, спрятавшись, вероятно, в тени этого дерева. Может быть, у вас зрение лучше слуха?

– Не могу отрицать, что я действительно наблюдал игру выражений на вашем лице в то время, когда вы держали в руках клочок бумаги.

– Но не можете же вы знать его содержание?

– В которой, мне думается, содержится приказание частного свойства, исходящее от дамы слишком кокетливой, чтобы принять ваше приглашение совершить переезд на корабле того же названия.

– Клянусь небом, малый прав в своей необъяснимой дерзости! – пробормотал Ладлоу, принимаясь шагать взад-вперед в тени дерева. – Слова и дела девушки противоречат друг другу, и я, глупец, обманулся ими, словно молоденький мичман, только-только оторвавшийся от матушкиной юбки. Послушайте, мистер… э-э… Надеюсь, у вас есть имя, как у всякого морского бродяги?

– Точно так: когда говорят достаточно громко, чтобы я слышал, я отзываюсь на имя Томаса Румпеля.

– Очень хорошо. Такой ловкий матрос должен с удовольствием вступить на королевскую службу.

– Конечно, мне было бы это очень приятно, если бы только я не был обязан сначала службою другому лицу.

– Кто же это такой, имеющий больше прав на ваши услуги, чем даже сама королева? – спросил несколько вызывающе Ладлоу.

– Моя собственная особа. Когда наши цели совпадают, никто охотнее меня не разделит компанию с ее величеством, но…

– Ваши шутки заходят слишком далеко, сэр! – перебил Ладлоу. – Вам следовало бы знать, что я имею право силой заставить вас служить ее величеству, не входя с вами в какие-либо переговоры. И знайте, что, несмотря на вашу прыть, мне ничего не стоит принудить вас к этому.

– Нужно ли доводить наши отношения до крайности, капитан Ладлоу? – заметил незнакомец после недолгого раздумья. – Если сегодня я ускользнул от вас, то, может быть, сделал это ради того, чтобы по собственному желанию, а не по принуждению подняться на борт вашего корабля. Мы здесь одни, и ваша честь не сочтет меня хвастуном, если я скажу, что хорошо скроенному и деятельному человеку, который от топовой корзины до киля имеет шесть футов, не может понравиться, чтобы его тащили против воли, словно ялик, привязанный к корме корабля. Я моряк, сэр, и, хотя океан мой дом, я никогда не осмелюсь выйти в море без соответствующего оснащения. Взгляните с этого утеса и скажите, видите ли вы, помимо крейсера ее величества, какой-нибудь другой корабль, который пришелся бы по вкусу моряку дальнего плавания.

– Не хотите ли вы этим сказать, что появились здесь, чтобы наняться на какое-либо судно?

– Вы угадали. И хотя мнение простого матроса не имеет особенной цены, все же скажу, и, думаю, вам приятно будет услышать, что, сколько бы я ни смотрел отсюда в море, я не увидел бы более красивого и быстроходного корабля, чем тот, которым командуете вы. Такому опытному моряку, как вы, капитан Ладлоу, не нужно объяснять, что, когда человек принадлежит самому себе, он разговаривает иначе, чем когда запродает себя короне. Поэтому, надеюсь, вы не будете слишком долго помнить мою теперешнюю вольность.

– Я часто встречал людей вашего сорта, и знаю теперь, что насколько они необузданны на берегу, настолько послушны на борту. Что это там поблескивает на солнце – парус или крыло чайки?

– Может быть, и то и другое, – заметил отважный моряк, не спеша повернувшись в сторону океана. – С этого утеса отличный обзор. Это чайки носятся над волнами.

– Взгляните внимательнее. Вон то сверкающее белое пятнышко скорее похоже на парус.

– Вполне вероятно. При таком ветре каботажные суда круглые сутки шныряют вдоль берега, словно крысы на причале, но мне все же кажется, что это просто гребни волн сверкают на солнце.

– Нет, это парус, который покрывает мачты смелого корсара…

– Ну, тогда это улетевшая птица: уже ничего не разглядеть, – сухо возразил незнакомец. – Сколько бессонных ночей и бесцельных погонь приходится на долю моряков, капитан Ладлоу, из-за подобных ошибок! Однажды мы шли вдоль берегов Италии, между Корсикой и материком, и такой же обман зрения овладел всем экипажем; это научило меня доверять своим глазам только в том случае, если горизонт ясен, а голова трезва.

– Расскажите подробнее, – попросил Ладлоу, отводя взор от океана с видом человека, решившего, что он ошибся. – Что это за чудеса происходили с вами в итальянских водах?

– Действительно чудеса, и ваша честь согласится со мной, когда я расскажу о случившемся теми же словами, которыми я записал все это в вахтенный журнал для сведения тех, кому надлежит знать. Шел последний час второй половины вахты[32]. Дело было в пасхальное воскресенье; ветер – юго-восточный, слабый, он едва наполнял верхние паруса и только-только позволял нам управлять кораблем. Уже несколько часов, как горы Корсики, Монте-Кристо и Эльба скрылись из глаз, и мы были на реях, следя, когда откроется итальянский берег. Густой туман низко стелился над водой, скрывая от нас землю; все считали, что это прибрежный туман, и не придавали ему особенного значения; однако никто не желал входить в него, потому что у того побережья дурно пахнет и даже чайки и сухопутные птицы не летают в нем. Так вот, стоим мы, грот на гитовых[33], марселя шлепают по стеньгам, словно девушка обмахивается веером при виде ухажера. Только нижние паруса едва наполнены ветром, а солнце уже село за горизонт. Я был тогда молод, глаз у меня был острый, и поэтому я одним из первых увидел это зрелище!

– И что же это было?.. – вопреки безразличию, которое он напустил на себя, с интересом спросил Ладлоу.

– Прямо над грядой клубящегося почти черного тумана, который всегда держится у того побережья, показался предмет, который излучал такой яркий свет, словно тысяча звезд покинули свои обычные места в небесах, и, как сверхъестественный маяк, предупреждал нас о близости берега. Это было удивительное, необычайное зрелище. Темнота сгущалась, и предмет светился все ярче и ярче, словно действительно предостерегал нас об опасности. Но когда мне наверх передали подзорную трубу, то я увидел высоко-высоко над рангоутом, на котором наши грешные суда обычно носят свои опознавательные огни, сверкающий крест.

– Это и впрямь сверхъестественно! Что же вы предприняли для того, чтобы выяснить, что это за небесное явление?

– Мы отвернули от берега и предоставили выяснить это более отважным мореплавателям. Как я был счастлив, снова увидев утром заснеженные горы Корсики!

– И появление этого чуда так никогда и не было объяснено?

– И никогда не будет. Я беседовал впоследствии с тамошними моряками, но никто из них не видел его. Один, правда, рассказал мне, что вдали от берега стоит высокий и величественный собор, который виден с моря за много лиг; возможно, его купол, освещенный по случаю какого-нибудь торжественного богослужения, мы и увидели поверх тумана. Но мы были достаточно опытными моряками, чтобы поверить таким россказням. Я отлично понимаю, что церковь, подобно кораблю или холму, может порой казаться больше, чем она есть на самом деле, но тот, кто решится утверждать, будто рука человека может поднять камни под самые облака, должен быть убежден в легковерии своих слушателей, прежде чем зайти так далеко.

– Ваш рассказ удивителен, и чудо это следовало бы тщательно исследовать. Возможно, это действительно была церковь. В Риме есть здания выше мачт крейсера!

– Я редко беспокоил церкви своим присутствием, поэтому не понимаю, с чего бы им беспокоить меня, – произнес моряк и повернулся к океану спиной, словно не желая больше смотреть на водный простор. – С тех пор прошло двенадцать лет, и, хотя я совершил много плаваний, я больше не видел итальянских берегов. Не желает ли ваша честь начать спуск первым, как подобает вашему званию?

– Из-за вашего рассказа о горящем кресте, мистер Румпель, я совсем позабыл следить за периагвой, – ответил Ладлоу, который все еще стоял лицом к морю. – Этот упрямый голландец, то есть, я хочу сказать, ван Беверут, больше доверяет своему судну, чем я самому себе. Признаюсь, мне очень не нравится то облачко в устье Раритона, а дальше в открытом море горизонт уже потемнел… Нет, что ни говорите, я вижу парус, или мои глаза утратили способность видеть!

– Ваша честь видит крыло чайки, играющей на волнах: это сходство и меня не раз обманывало, несмотря на то, что я лет на десять-пятнадцать опытнее в морском деле, чем ваша честь. Помнится, шли мы однажды среди островов Китайского моря, в районе пассатов…

– Довольно чудес, приятель; за одно утро я не в состоянии проглотить более одной церкви. Возможно, это действительно чайка – расстояние слишком велико и пятнышко едва видно, – однако оно показалось на том же месте, да и по форме напоминает парус. Есть основания ждать появления у наших берегов судна, за которым нужно зорко следить.

– Значит, мне представится возможность выбрать себе корабль по вкусу, – заметил Румпель. – Благодарю вашу честь за то, что вы сообщили мне об этом прежде, чем я отдался в руки королевы; эта леди более склонна получать подарки такого рода, чем возвращать их.

– Если на борту вы будете проявлять к окружающим почтение, хотя бы в малой степени равное вашей дерзости на берегу, вас можно будет счесть образцом вежливости! Но такому моряку, как вы, не должно быть безразлично, на каком корабле ему служить.

– Разве тот, которого вы ждете, – корсар?

– Немногим лучше: это контрабандный корабль. Это контрабандист, но поверьте, что ему скоро придет конец. Во всяком Случае, имя Бороздящего Океаны должно быть знакомо моряку, объехавшему весь свет.

– Прошу простить морского скитальца за любопытство ко всему, что касается его ремесла, – ответил обладатель индийского шарфа с явно заинтересованным видом. – Я лишь недавно вернулся из дальних странствий и, хотя много слышал о пиратах, но об этом контрабандисте впервые узнал от хозяина периагвы, курсирующей между этим берегом и городом. Я не таков, каким кажусь, капитан Ладлоу: когда мой командир лучше меня узнает и увидит, как хорошо я умею служить, он не раскается в том, что убедил дельного моряка поступить под свою команду, проявив к нему снисходительность и терпимость, когда тот еще был хозяином самому себе. Надеюсь, ваша честь не обидится на мою дерзость, если я скажу, что был бы рад побольше узнать об этом контрабандисте.

Ладлоу устремил на собеседника испытующий взгляд. У него мелькнуло было смутное подозрение, но тотчас же исчезло, как только его наметанный глаз увидел, какого смелого и крепкого моряка он берет на службу. Вольность незнакомца скорее забавляла, нежели раздражала его. Повернувшись на каблуках, он начал спускаться с утеса к берегу, на ходу продолжая разговор.

– Вы действительно были далеко, – сказал молодой капитан «Кокетки», улыбаясь, как человек, извиняющийся перед самим собой за то, что, по его мнению, не нуждается в снисхождении, – если не слышали о подвигах бригантины, известной под названием «Морская волшебница», и о ее командире, по прозвищу Бороздящий Океаны. Вот уже пять лет, как все крейсеры в колониях получили приказ быть начеку и изловить авантюриста. Говорят даже, что дерзкий контрабандист зачастую бросал вызов судам, плавающим в Ла-Манше и Ирландском море. Счастливец, который его изловит, получит под свое командование большой корабль, а то и дворянское звание.

– Должно быть, он хорошо зарабатывает на своей торговле, если идет на такой риск и не боится стольких опытных моряков! Позвольте мне пойти дальше в моей дерзости, которая, на ваш взгляд, по-видимому, и так зашла слишком далеко, и задать еще один вопрос: известно ли что-нибудь об облике и приметах этого контрабандиста или, вернее сказать, грабителя?

– Какая надобность описывать наружность мерзавца? – ответил Ладлоу, намекая таким образом своему собеседнику, что их разговор начинает заходить за пределы дозволенного и желательного.

– Какая надобность? Я спросил потому, что ваши слова напомнили мне одного человека, которого я некогда знавал в Ост-Индии, и который давно уже исчез с горизонта, так что никто не знает, что с ним сделалось. Но этот Бороздящий Океаны либо испанец из Мейна, либо голландец, прибывший со своей полузатопленной родины, чтобы познакомиться с земной твердью.

– Испанцы с южного побережья никогда не отваживались плавать в этих водах, и я еще не встречал голландцев, которые были бы так легки на подъем. Этот парень, как говорят, насмехается над самыми быстроходными английскими крейсерами. Я не слышал о нем ничего хорошего. Говорят, это какой-то беспутный офицер, покинувший приличное общество потому, что мошенство отчетливо написано на его лице и ему не удается скрыть этого.

– Нет, тот, которого я видел, был порядочный человек и мог смело показываться на глаза людям, – произнес моряк. – Это, конечно, не он, если вообще кто-нибудь появился у здешних берегов. Вам доподлинно известно, ваша честь, что этот человек тут?

– Так говорят, хотя всякая болтовня уже не раз вынуждала меня искать негодяя там, где его не было, и я не очень-то верю слухам… Однако ветер подул с запада и разгоняет тучи над Раритоном. Олдермену посчастливилось.

– Да, чайки тоже умчались прочь от берега: верный признак хорошей погоды, – прибавил незнакомец, пронзая горизонт своим острым взглядом. – Ваш корсар, надо полагать, улетел вместе с ними.

– Скоро и мы пойдем вслед за ним, и пора, друг, узнать, на каких условиях вы согласны служить королеве?

– Благослови бог ее величество! Анна – царственная особа и мужем себе избрала адмирала флота. Что касается койки, сэр, то любой матрос желает стать капитаном, даже если ему приходится жевать свой харч возле подветренного шпигата[34]. Надо полагать, должность старшего помощника у вас уже занята?

– Неуместная шутка, сэр! В ваши годы и при вашей опытности я не должен объяснять вам, что звание надо заслужить.

– Прошу прощения и признаю свою ошибку. Капитан Ладлоу, вы человек чести и, думаю, не обманете простого матроса, который доверится вам?

– Матрос или кто другой, всякий может положиться на мое слово.

– Тогда я прошу дать его. Позвольте мне подняться на борт вашего крейсера, познакомиться с моими будущими сослуживцами, посмотреть, окажется ли мне по нраву корабль, и затем покинуть его, если я не пожелаю остаться.

– Перед такой дерзостью бессильно всякое терпение! – воскликнул Ладлоу.

– Я сейчас вам докажу, что просьба моя вовсе не так безосновательна, как это представляет, – спокойно продолжал незнакомец. – Мне, например, известно, что капитан «Кокетки», Ладлоу, готов навсегда связать свою судьбу с судьбой одной прекрасной дамы, той самой, которая несколько минут тому назад сошла на берег, между тем есть, без сомнения, тысячи других, руку которых он мог бы получить с гораздо меньшим трудом.

– Черт возьми! Все шутки да шутки! Когда же вы заговорите серьезно?

– Выслушайте, ваша честь. Для моряка корабль все равно, что для простого смертного жена. Ведь когда он на корабле да еще во время войны, можно считать, что они состоят в браке, законном или нет, безразлично. Моряк становится как бы «кость от кости, плоть от плоти» корабля, «пока смерть не разлучит их». Для столь длительного единения необходима свобода выбора. Разве моряки, так же как и влюбленные, не могут иметь вкуса? Обшивка и линии корабля для него – все равно что талия и плечи возлюбленной, такелаж – украшения, покрой и пригонка парусов – фасон дамской шляпки; пушки всегда уподоблялись зубам, а окраска – это румянец на щеках. Вот почему выбор необходим, сэр, и, если я буду лишен возможности выбирать, мне придется пожелать вам счастливого плавания, а королеве – лучшего слуги, чем я.

– Послушайте, мистер Румпель, – рассмеялся Ладлоу, – не слишком ли вы доверяете этим чахлым дубкам, полагая, что сможете укрыться среди них от моего преследования, уж коли я того пожелаю? Но я ловлю вас на слове. «Кокетка» примет вас на борт на ваших условиях и в полной уверенности в себе, с какой первая в городе красавица появляется на балу.

– Без лишних слов следую за вами в кильватере, – ответил обладатель индийского шарфа и впервые за все время беседы почтительно обнажил голову перед молодым офицером. – Хоть я еще и не женат, считайте меня помолвленным.

Нет особой надобности столь же подробно, как выше, излагать дальнейшую беседу двух моряков. Младший по положению разговаривал довольно непринужденно до тех пор, пока они не достигли берега и не стали видны с корабля ее величества, а затем Румпель с тактом бывалого моряка перешел на почтительный тон, как того и требовала разница в положении.

Полчаса спустя порывы берегового ветра наполнили три марселя «Кокетки», стоявшей на одном якоре, и вскоре, подгоняемая свежим юго-западным ветром, она прошла через Нарроус. Это передвижение не привлекло ничьего внимания. Вопреки саркастическим замечаниям олдермена ван Беверута, крейсер был далеко не праздным, а его выход в открытое море был столь обыденным явлением, что это не вызвало никаких толков среди лодочников и жителей побережья, единственных свидетелей отплытия корабля.