Читать книгу Ночной бродяга. Часть первая - Джин Гарду - Страница 8

Я просидел один… вдвоем… посреди зала долго, пока из-за стен гулким эхом не послышались голоса, орда голосов.

– Сколько еще раз они приезжать-то будут? – писклявый голос, очевидно Клаудии, громко выделялся среди остальных.

В один миг шум армии голосов стих.

– Скоро закончим. Не тревожься, светоч моей жизни! – прозвучал мягкий, ироничный, незнакомый голос.

– Давай все ему расскажем, как если бы он был благодарным слушателем, а ты бардом, ты так похож на барда, – все тот же звонкий, наивный голос Клаудии.

Из глубины зала, из полумрака, ко мне вышли двое: Клаудия и ее спутник, некто, в ком я сразу признал, по крохам собрав в себе женскую интуицию, Эдвана Дедье – Ошпаренного. За ними неспешно тянулась толпа тех бешеных, что втянули меня внутрь.

Я сорвался с места и на ходу, брюзжа слюной, закричал: «Где Клем? Девушка с куклой с вишневыми глазами! Кукла с глазами… Где Клем?»

Эдван окинул меня взглядом с головы до пят, и я, в ответ, нахально уставился в его ключицу: всю шею уродливым узором покрывали шрамы от многочисленных ожогов. Он будто кичился этим, горделиво вздернув нос к верху. И нос его, откровенно говоря, из-за своих нескромных размеров, привлекал больше всего внимания.

– Я здесь занимаюсь делами, между прочим, мой милый друг, – монотонно произнес Эдван.

– Вы кто такие? Что вам…

– Я? – удивляется. – Я – Эдван Дедье.

– Мне нужно поговорить с Клем. Девушка… она швырнула куклу…

– А ты запущен, мой милый друг, – Клаудия хихикает, зомби глазеют. – В плохом состоянии, совсем плох… – делает чрезмерно долгую, театральную, паузу… – Клем здесь нет. Она ушла неделю тому назад. Как тебя зовут, мой милый друг?

– Рока. Рока от Рокамадур, – отвечаю скороговоркой, – Но, думаю, ты знаешь это…

– Рока! – хлопает в ладоши. – Рока, добро пожаловать домой!

С этими словами он зарядил мне пощечину, от которой остался глубокий красный след. Я был, мягко говоря, в недоумении, твердо говоря – освирепел, жидко говоря – меня так не унижал никто и никогда. Я отступил ближе к кукле: тогда мне казалось очень важным не забыть куклу, но когда я обернулся к двери – она уже была заперта, а вот куклу, сволочи, не тронули. И хорошо, что не тронули, значит еще есть шанс отыскать Клем и подарить ей… Машинально, как сопливая девчонка, я поднял зеленоглазую с земли и прижал к груди, как-то неестественно изогнув свое тело.

Я помню, Эдван пошел на меня, в своей плавной манере и, с таким же беспристрастным видом, осыпал жесточайшими ударами. Я не смог, не захотел обороняться, но держал куклу у груди: это действие имело прямо таки сакральное значение. Удар – белая комната; удар – армия кукол несет меня, как Гулливера, к дымящему вулкану; удар – казино и умалишенные; удар – Клем целует меня… это не память – это данности. Я выстоял все удары и только когда они прекратились, выждав еще и еще секунду, рухнул наземь без сознания. Я считаю, что такого рапида17 кинематограф еще не видел никогда: ох, как же я медленно падал! И все-же это падение, с чувством полнейшего забвения (Клем? Кто такая Клем?), во сто крат переплюнуло падение от ударов старухи. «Наш Иисус „иисусистее“ вашего – он страдал больше!» – как говорится в шутке.

Жизнь человека состоит из воспоминаний. Чем существенней личность, тем большее количество воспоминаний множится и роится у неё в голове. Пускай в голове Этого (без обобщений, только конкретика, конкретика!) человека образы прошлого и не являются достоверностью фотографической памяти, пускай вся жизнь его состоит из фантастических деталей воображаемых событий. Гиперболизированная реальность. Дар лишенных. Призрак той далекой жизни, которая граничит с выдумкой, но которая пронизывает все пласты Его существования: как стержень позволяющий балерине вертеться вокруг своей оси, став на носок, как шест для искушенных пьяниц, – они ведь тоже лишенные. Для человека неполноценного, в какой-либо из сфер жизни, воспоминания заменяются конкретными данностями, число которых во много крат превышает возможности памяти заурядного, целостного человека. Вспомните разговор с Иренео Фунесом18. Конкретный человек, о котором я говорю, – лишен цельного образа: он несчастен, он свиреп, он доверчив и от того более жесток к окружающим, чем кто-либо иной. Чем забота плохих матерей, которой они окружают своих детей, чем создатель к своему творению, чем робость, отлитая в акте отмщения. Я говорю о нем, о том, кто все помнит, о себе, – проведшем в Белой комнате, как на затворках Тартара, ничего из прошлого не забывая, долгие три года. Компанию мне составили куклы, обретшие имена, и та, что играла с моим воображением.

Мне 16 лет. Мы сидим на берегу реки и любуемся Фирой. Этот вечер был бирюзовым. Бирюзовый – цвет затишья.

– Мои родители не художники и не поэты… просто гости. – Клем мне говорит. – И я гостья в твоем мире. Но я тебя не брошу.

– Об этом никто не просит, чувствуй себя как дома!

– Я говорю о том, что Никогда не брошу!

– Я понял… наверное… я люблю тебя?

– Любовь – прошлое. Ты помни обо мне, даже когда я рядом.

– Тебя сложно забыть…

– Почему? – спрашивает она.

– Ты – часть меня.

– Но кто я?

– Тебя зовут Клементина Доре. Тебе шестнадцать лет. Твои родители не художники и не поэты… думаю, что они врачи… можно будет потом спросить, они живут в Фире. А ты живешь со мной возле Фиры, в грязном, но чертовски романтичном сарае, – она смеется. – Мы занимаемся любовью на мешках с колокольчиками, таким образом, у нашей любви есть своя мелодия. Звон молодости! Звон свободы! – она улыбается. – Ты не любишь готовить. У тебя нет образования, потому что твои родители в разъездах. Ты спонтанна, ты лезешь ко мне в штаны в самые непредсказуемые моменты, – она краснеет, – ты любишь экспериментировать.

– Это ты любишь экспериментировать, а я не возражаю!

– Да. Ты не возражаешь. А еще не любишь оставаться одна. Никогда.

– Мне скучно бывает…

– А мне с тобой нет.

– Мне без тебя скучно бывает, – гладит меня по ноге.

– Еще ты даешь мне право решать за нас обоих, будто мы – один человек.

– Мы – один человек. Это ты, дурак, думаешь, что это не так.

– Меня это пугает… а тебя, кажется, ничего не пугает, – вовсе ничего!

– Ничего! – звонко смеется.

– Также, ты относишься к людям с иронией, – ко всем-всем людям.

– А ты с высокомерием, – дует губки.

– Я учусь на реставратора подушек! Какое уж тут высокомерие?!

– Я вот тоже думаю… смешно. Но это так!

Я замолчал. У нее сменилось настроение, она убрала руку с моей ноги.

– Хватит, перестань! – ее голос скрипит.

Я молчу.

– Ты помни, – очень важно, чтобы ты помнил, что я сделаю то, чего ты не захочешь делать, завершу то, что ты не завершишь. Понял?

Я молчу.

– Это и значит быть одним человеком, – целует меня в губы, колокольчики начинают звенеть.