Читать книгу Случайная вакансия - Джоан Кэтлин Роулинг - Страница 10

Пэгфордская кулинария открывалась в половине десятого, но Говард Моллисон приходил заблаговременно. Это был невообразимо тучный мужчина шестидесяти четырех лет. Живот огромным фартуком свисал ему на бедра, причем так низко, что многие первым делом начинали думать про его пенис: когда этот человек в последний раз его видел, как умудряется содержать его в чистоте, как управляется с теми делами, для которых предназначен данный орган. Отчасти потому, что его телосложение наводило на такие мысли, отчасти потому, что Говард был весельчаком, он в равной мере и обескураживал и обезоруживал, вследствие чего люди, впервые заглянувшие к нему в магазин, покупали больше, чем собирались. За прилавком он без умолку балагурил, одной толстопалой рукой управляясь с ломтерезкой, а другой придерживая аккуратно подложенный целлофан, на который падали тончайшие листочки ветчины; круглые голубые глаза всегда готовы были подмигнуть, а подбородки колыхались от непринужденного смеха.

Говард придумал для себя такую униформу: белая рубашка без пиджака, жесткий передник из темно-зеленой парусины, вельветовые штаны и войлочная охотничья шляпа с прикрепленными к ней рыболовными мушками. Если шляпа некогда и была посмешищем, то это время давно прошло. По утрам он без тени юмора, с предельной точностью водружал ее на густые поседевшие завитки, стоя перед маленьким зеркалом в тесном туалете за подсобкой.

Изо дня в день он с воодушевлением готовился к открытию. Ему нравилось расхаживать по торговому залу рано утром, когда тишина нарушалась только ровным урчаньем холодильных камер; он обожал вдыхать в магазин жизнь: щелчком включать светильники, поднимать шторы, снимать колпаки и открывать взору сокровища холодного прилавка – бледные серовато-зеленые артишоки, черные ониксы маслин, вяленые томаты, похожие на рубиновых морских коньков, плавающих в масле с крапинками трав.

Правда, сегодня утром радость омрачалась нетерпением. Морин, совладелица магазина, опаздывала, и Говард, как на рассвете Майлз, опасался, что кто-нибудь в обход его выложит ей сенсационную новость, а мобильным телефоном она не пользовалась.

Он остановился у недавно прорубленного арочного проема между кулинарией и бывшей обувной лавкой, прикупленной под кафе (самое новое в Пэгфорде), и проверил, надежно ли закреплен прозрачный строительный пластик, защищающий от пыли торговый зал. Кафе они планировали открыть к Пасхе, чтобы привлечь в Юго-Западные графства туристов, ради которых Говард ежегодно выставлял на витрину местный сидр, сыры и традиционные соломенные фигурки.

Сзади звякнул колокольчик; Говард обернулся, и его подлатанное, упроченное сердце на радостях заколотилось сильнее.

Морин, хрупкая сутулая дама шестидесяти двух лет, была вдовой первоначального делового партнера Говарда. Из-за сутулости она выглядела старше своего возраста, хотя всячески молодилась: красила волосы в иссиня-черный цвет, носила броские наряды и ковыляла на несуразно высоких каблуках; правда, в магазине переобувалась в ортопедические босоножки.

– Доброе утро, Мо, – поприветствовал ее Говард. Он твердо решил не комкать свое сообщение, но покупатели были уже на подходе, да к тому же его распирало от волнения. – Новость слышала?

Морин вопросительно нахмурилась.

– Барри Фейрбразер умер.

У нее отвисла челюсть.

– Не может быть! Как это случилось?

Говард постучал себя по виску:

– Что-то лопнуло. Вот тут. Майлз все видел своими глазами. На стоянке у гольф-клуба.

– Не может быть! – повторила она.

– Умер окончательно и бесповоротно, – сказал Говард, как будто у смерти были разные степени, из которых Барри Фейрбразер выбрал самую безнадежную.

Морин перекрестилась, безвольно раскрыв ярко накрашенный рот. Ее католическая вера придавала таким сценкам особую пикантность.

– Неужели Майлз находился рядом? – проскрипела она.

В ее низком голосе бывшей курильщицы он уловил жадность к мельчайшим подробностям.

– Сделай одолжение, поставь чайник, Мо.

По крайней мере, он мог ее помучить еще пару минут. Торопясь обратно, Морин ошпарила ладонь. Они устроились бок о бок за прилавком, на высоких деревянных табуретах, приобретенных Говардом на случай торгового затишья, и Морин приложила к ожогу лед, который наскребла вокруг маслин. Беседуя, они перебирали стандартные для такого случая темы: вдова («тяжко ей придется, она ведь жила ради Барри»), дети («четверых поднять, без отца»), относительная молодость покойного («он же не старше Майлза, да?»), но в конце концов достигли истинной точки отсчета, рядом с которой все остальное выглядело не более чем сотрясанием воздуха.

– И что теперь будет? – допытывалась Морин.

– Н-да, – протянул Говард. – В самом деле. Тут такая закавыка. У нас образовалась случайная вакансия, Мо, и теперь многое поставлено на карту.

– У нас… что? – переспросила Мо, боясь упустить главное.

– Случайная вакансия, – повторил Говард. – Так называется положение, при котором в местном самоуправлении образуется вакантное место вследствие смерти советника. Это юридический термин, – назидательно добавил он.

Говард был председателем местного совета, Первым гражданином Пэгфорда. К этому званию прилагалась официальная регалия: позолоченная, украшенная эмалью цепь, хранившаяся теперь у него дома, в маленьком сейфе, который они с Ширли замаскировали на дне встроенного шкафа. Если бы население Пэгфордского прихода достигло восьмидесяти тысяч, Говард получил бы право именоваться мэром, но по большому счету статус его таким и был. Ширли недвусмысленно об этом заявила на домашней странице сайта местного совета, где под фотографией цветущего, сияющего Говарда, надевшего цепь Первого гражданина, было сказано, что он готов откликнуться на приглашения участвовать в общественных и деловых мероприятиях. Кстати, совсем недавно его как раз пригласили в местную начальную школу для вручения грамот отличившимся велосипедистам.

Отпив чаю, Говард улыбнулся, чтобы подсластить пилюлю, а потом сказал:

– Не будем забывать, Мо: человечишко был мерзопакостный. Просто мерзопакостный.

– Да знаю я, – сказала она. – Знаю.

– Если бы он не умер, пришлось бы с ним разбираться. Спроси у Ширли. От него можно было ждать любой подлянки.

– Я знаю.

– Ладно, посмотрим еще что да как. Поживем – увидим. Как веревочке ни виться… Заметь, я не жаждал такой победы, – добавил он с глубоким вздохом, – но для Пэгфорда, для общества… оно и неплохо… – Говард посмотрел на часы. – Почти половина, Мо.

Они всегда открывались минута в минуту и никогда не позволяли себе закрыться раньше времени, свято, как в храме, соблюдая все ритуалы и предписания.

Морин шатко заковыляла к окну. Штора судорожно дергалась кверху, малыми приращениями открывая главную площадь, живописную и ухоженную благодаря – в значительной степени – совместным усилиям тех собственников, чья недвижимость выходила на нее окнами. В наружных ящиках, подвесных кашпо, вазонах разрослись цветы: их высаживали ежегодно, с соблюдением условленной цветовой гаммы. На другой стороне, как раз напротив кулинарии «Моллисон энд Лоу», виднелся паб «Черная пушка» (один из старейших в Англии).

Говард выносил из подсобного помещения и аккуратно расставлял под стеклом длинные прямоугольные подносы свежих паштетов, украшенных яркими, как драгоценности, ломтиками лимона и ягодами. Слегка отдуваясь от этой работы, наложившейся на утреннюю беседу, он выровнял последний поднос и остановился у окна, глядя на военный мемориал в центре площади.

Пэгфорд в то утро был особенно хорош, и Говард возликовал от мыслей о себе и о своем месте в этом городке, для которого он, по собственному убеждению, стал пульсирующим сердцем. Он и впредь будет видеть перед собой эти блестящие черные скамейки, красные и лиловые цветы, позолоченный утренним солнцем каменный крест; а Барри Фейрбразер этого больше не увидит. Трудно было не усмотреть высший промысел в этой внезапной смене диспозиции на поле боя, где, по его мнению, их с Барри противостояние чересчур затянулось.

– Говард, – резко окликнула Морин. – Говард!

Через площадь энергичной походкой, хмуро глядя себе под ноги, шла женщина: худая, черноволосая, смуглая, в сапогах и просторном пальто.

– Как ты считаешь, она… она в курсе? – прошептала Морин.

– Не знаю, – сказал Говард.

Морин, которая так и не успела переобуться в ортопедические босоножки, едва не подвернула ногу, отпрянув от окна, и поспешила за прилавок. Говард с неторопливым достоинством занял место у кассового аппарата, словно канонир у орудия.

Над дверью звякнул колокольчик, и доктор Парминдер Джаванда все с тем же хмурым видом вошла к ним в магазин. Не обращая внимания на Говарда и Морин, она сразу направилась к полке с растительным маслом. Морин, замерев и не мигая, следила за ней, как хищная птица за полевой мышью.

– Доброе утро, – сказал Говард, когда она подошла расплатиться.

– Доброе.

Как на заседаниях, так и за пределами помещения, отведенного местному совету в стенах церкви, доктор Джаванда редко смотрела Говарду в лицо. Его всегда потешало это неумение скрывать свою неприязнь; он на глазах оживлялся, становился предупредительным и необычайно куртуазным.

– Сегодня приема нет?

– Нет, – отрезала Парминдер, роясь в сумочке.

Тут Морин не утерпела.

– Ужасная весть, – выговорила она своим хриплым, скрипучим голосом. – Барри Фейрбразер.

– Ммм, – протянула Парминдер, но спохватилась. – А что с ним?

Прожив в Пэгфорде шестнадцать лет, Парминдер так и не избавилась от бирмингемского говора. Резкая вертикальная морщина между бровями придавала ей вечно напряженный вид – иногда сердитый, иногда сосредоточенный.

– Умер, – выпалила Морин, жадно вглядываясь в ее хмурое лицо. – Вчера вечером. Я сама только что от Говарда узнала.

Парминдер застыла, не вынимая руку из сумочки. Затем ее взгляд скользнул в сторону Говарда.

– Упал замертво на стоянке у гольф-клуба, – подтвердил Говард. – Майлз там был, все видел.

Проходила секунда за секундой.

– Это шутка? – требовательно спросила Парминдер; в ее тоне зазвучала взвинченность.

– Какие могут быть шутки? – Морин упивалась своим возмущением. – Такими вещами не шутят.

С грохотом опустив на стеклянный прилавок бутылку растительного масла, Парминдер ушла.

– Нет, надо же! – подхлестывала себя Морин. – «Это шутка?» Какая прелесть!

– У нее шок, – рассудил Говард, глядя, как Парминдер в развевающемся пальто спешит через площадь. – Горевать будет почище вдовы. Помяни мое слово, самое интересное еще впереди, – добавил он, лениво почесывая складку живота, которая время от времени донимала его зудом. – Поглядим, что у нее…

Он не договорил, но это не имело значения: Морин прекрасно понимала, к чему клонит Говард. Провожая глазами доктора Джаванду, пока та не скрылась за углом, оба думали об одном и том же – о случайной вакансии, но видели в ней не свободное место, а волшебную шкатулку, сулившую массу возможностей.