Читать книгу Сговор остолопов - Джон Кеннеди Тул - Страница 15

Игнациус усадил себя в такси и дал шоферу адрес на Константинопольской улице. Из кармана куртки он извлек листок конторской бумаги «Штанов Леви» и, позаимствовав шоферский планшет вместо подставки, начал писать, а такси тем временем влилось в плотный поток движения по проспекту Святого Клода.

Я довольно утомлен сейчас, когда мой первый рабочий день близится к концу. Тем не менее я не желаю намекать, что обескуражен, подавлен или разгромлен. Впервые в жизни я встретился с системой лицом к лицу, решившись в полной мере функционировать в ее контексте в качестве наблюдателя и критика под личиной, так сказать. Существуй больше фирм, подобных «Штанам Леви», я действительно полагаю, американская рабочая сила была бы лучше приспособлена для выполнения своих задач. Очевидно надежный работник оставлен в полном покое. М-р Гонсалес, мой «босс», – довольно-таки кретин, но, вместе с тем, достаточно приятен. Он, кажется, вечно предчувствует недоброе и уж наверняка чересчур опаслив, дабы критиковать исполнение любым работником своих обязанностей. В действительности он одобряет все – почти все, – и вследствие этого обаятельно демократичен в своей умственно-отсталой манере. В качестве примера: мисс Трикси, наша Мать-Земля мира коммерции, непреднамеренно подожгла некие важные заказы в процессе включения обогревателя. М-р Гонсалес довольно терпимо отнесся к этой gaffe[18], если учесть, что в последнее время компания получала все меньше и меньше подобных заказов, а вышеупомянутые поступили из Канзас-Сити на общую сумму пятьсот долларов ($500!). Вместе с тем мы должны помнить, что м-р Гонсалес подчиняется приказам этой таинственной магнатессы, по общему мнению, блистательной и ученой миссис Леви, относиться к мисс Трикси хорошо и делать так, чтобы та чувствовала себя активной и нужной. Но и ко мне он был исключительно учтив, позволив распоряжаться архивными папками по моему усмотрению.

Я намереваюсь вызвать мисс Трикси на разговор в довольно скором времени; я подозреваю, что эта Медуза капитализма обладает множеством ценных соображений и более чем одним точным наблюдением, которыми могла бы поделиться.

Единственной фальшивой нотой – и здесь я вынужден дегенерировать до жаргона, дабы должным образом воссоздать настроение для восприятия существа, к обсуждению коего я сейчас приступлю, – явилась Глория, стенографистка, молодая и наглая прошмандовка. Разум ее поколеблен неверными представлениями и крайне ужасными ценностными суждениями. После одного или двух ее дерзких и непрошеных комментариев по поводу моей персоны и манеры держаться я отозвал м-ра Гонсалеса в сторону, дабы сообщить ему, что вышеуказанная Глория планирует уйти без уведомления до окончания рабочего дня. М-р Гонсалес вслед за этим впал в некоторое неистовство и немедленно уволил Глорию, позволив себе злоупотребить властью, каковой, насколько я мог видеть, наслаждается он редко. На самом деле к тому, что я совершил, меня вынудил кошмарный стук высоких колоподобных каблуков Глории. Еще один день такого грохота – и клапан мой запечатался бы навечно. Ну и к тому же вся эта помада, тушь и прочие вульгарности, которые я бы предпочел не каталогизировать.

У меня имеется множество планов для моего архивного департамента, и я занял – из многих пустующих – стол у окна. Там я и просидел весь день, зажегши свою маленькую газовую грелку на полную мощность, наблюдая, как корабли из множества экзотических портов на всех парах идут по холодным темным водам гавани. Легкое похрапывание мисс Трикси и неистовый треск пишущей машинки м-ра Гонсалеса сообщали приятный контрапункт моим размышленьям.

М-р Леви сегодня не появился; мне дали понять, что он навещает предприятие редко и на самом деле, по выражению м-ра Гонсалеса, «пытается сбыть его с рук как можно скорее». Возможно, мы втроем (ибо я приложу усилия к тому, чтобы заставить м-ра Гонсалеса уволить остальных служащих, если они придут на работу завтра: слишком большое количество людей в конторе, вероятно, будет чересчур отвлекать) сможем вдохнуть в предприятие новую жизнь и восстановить веру м-ра Леви-младшего. У меня уже есть несколько превосходных идей, и я знаю, что я сам, например, в конечном итоге смогу подвигнуть м-ра Леви к тому, чтобы он вложил в фирму сердце и душу.

Я, между прочим, заключил с м-ром Гонсалесом весьма тонкую сделку: я убедил его в том, что, поскольку помог ему сберечь расходы на жалованье Глории, он мог бы отплатить мне транспортировкой меня на работу и с работы на такси. Последовавшие за этим пререкания стали единственным пятном, омрачившим во всем остальном приятный день, но я в конце концов выиграл спор, объяснив этому человеку все опасности, кои представляет мой клапан и общее состояние моего здоровья.

Итак, мы видим, что даже когда Фортуна вращает нас вниз, колесо ее иногда останавливается на миг, и мы оказываемся в хорошем кратком цикле среди более продолжительного плохого. Вселенная, разумеется, основана на принципе коловращения одних кругов в других. В данный момент я нахожусь во внутреннем круге. Еще меньшие круги внутри настоящего, конечно, тоже возможны.

Игнациус вернул таксисту планшет и дал целый набор инструкций касательно скорости, направления движения и переключения сцепления. К тому времени как они добрались до Константинопольской улицы, в машине повисло враждебное молчание, нарушенное лишь требованием шофера уплатить за проезд.

Рассерженно выкарабкиваясь из такси, Игнациус увидел, как по тротуару приближается мать. На ней было короткое розовое полупальто и крошечная красная шляпка, надвинутая на один глаз, что придавало ей сходство со старлеткой-беженкой из кинематографического сериала «Охотницы за приданым». Без всякой надежды Игнациус заметил, что мать попыталась чуточку себя расцветить, воткнув в петлицу полупальто увядшую пуансеттию. Ее коричневые танкетки скрипели с вызовом перечеркнутого ценника, а она, вся пурпурная и розовая, шагала по крошившимся кирпичам тротуара. Хотя Игнациус и наблюдал материнские наряды уже многие годы, вид ее при полном параде по-прежнему приводил его клапан в легкий ужас.

– Ох, Туся, – еле переводя дух, вымолвила она, едва они столкнулись у заднего бампера «плимута», перегородившего все пешеходное движение по тротуару. – Ужас чего тут было.

– О мой бог. Что на этот раз?

Игнациус вообразил, что случилось что-то в семье матери – группе людей, склонных страдать от насилия и боли. У нее имелись престарелая тетушка, ограбленная на пятьдесят центов какими-то хулиганами, кузина, попавшая под трамвай на Арсенальной улице, дядюшка, съевший прокисшее безе, крестный, схватившийся за оголенный провод, сорванный со столба ураганом.

– Эта бедняжечка мисс Энни, что по соседству. Утром в обморок упала в переулке. А всё невры, Туся. Говорит, ты ее сегодня разбудил, когда на банджо заиграл.

– Это лютня, а не банджо, – прогрохотал Игнациус. – Она что – считает меня извращенцем из романа Марка Твена?

– Я только-только от нее. Она же ж к сыну перебралась, на улицу Святой Марии.

– О, этот невыносимый мальчишка. – Игнациус взобрался по ступеням к двери, опередив мать. – Ну, хвала господу, что мисс Энни нас на некоторое время оставила. Теперь, возможно, я смогу играть на лютне, не слыша ее скрипучих денонсаций из соседнего дома.

– А по пути я к Ленни зашла и купила ей славненькую парочку четок с водой из Лурда.

– Боже мой! К Ленни. Ни разу в жизни не встречал я магазина, столь набитого религиозной гексарией. Я подозреваю, не пройдет много времени, и в этой ювелирной лавке случится чудо. Сам Ленни может вознестись.

– А мисс Энни эти четки очень понравились, мальчик мой. Сразу же ж молитву читать начала.

– Вне сомнения, это лучше, чем беседовать с вами.

– Уж садись, Туся, я тебе чего-нибудь поесть сготовлю.

– В смятении коллапса мисс Энни вы, кажется, позабыли, что сегодня утром сбагрили меня в «Штаны Леви».

– Ох, Игнациус, что ж там было-то? – спросила миссис Райлли, поднося спичку к горелке, которую открутила за несколько секунд до этого. На печке случился локализованный взрыв. – Боже-сусе, я чуть не сгорела.

– Я теперь – служащий «Штанов Леви».

– Игнациус! – вскричала мать, охватывая его сальную голову неуклюжим розово-шерстяным объятием, расплющившим ему нос. Глаза ее застили слезы. – Я так гордюсь моим мальчиком.

– Я довольно-таки изможден. Атмосфера в этой конторе гипертензитивна.

– Я знала, что ты хорошо добьешься.

– Благодарю вас за вашу уверенность.

– А сколько «Штаны Леви» будут тебе платить, Туся?

– Шестьдесят американских долларов в неделю.

– Ай, и это все? Мож, тебе еще по сторонам поискать надо было?

– Там превосходные возможности для продвижения, превосходные планы для сметливого молодого человека. Жалованье может вскоре измениться.

– Ты думаешь? Ну, я все равно гордюсь, Туся. Снимай куртку. – Миссис Райлли открыла банку рагу «Либби» и вытряхнула ее в кастрюльку. – А у них там милашечки какие-нибудь работают?

Игнациус подумал о мисс Трикси и ответил:

– Да, одна имеется.

– Незамужняя?

– Похоже на то.

Миссис Райлли подмигнула Игнациусу и забросила его куртку на буфет.

– Слуш сюда, Туся, я огонь под рагу развела. Открой себе баночку горошка, и хлеб же ж где-то в леˊднике есть. Еще я кэксик у немца взяла, только что-то не вспомню, куда его засунула. Посмотри в кухне. Мне идтить надо.

– И куда вы сейчас направляетесь?

– Мистер Манкузо с тетушкой, они меня через несколько минут подберут. Мы едем к Фаццио, в кегли играть.

– Что? – завопил Игнациус. – Правда ли это?

– Я рано вернусь. Я сказала мистеру Манкузо, что не могу поздно засиживаться. А тетушка его уже бабушка, ей, наверно, тож на боковую пора.

– Определенно, прекрасный прием мне оказывают после моего первого трудового дня, – яростно высказался Игнациус. – Вы не можете играть в кегли. У вас артрит или что там у вас. Это смехотворно. Где вы собираетесь питаться?

– Можно чилю купить на кегельбане. – Миссис Райлли уже направлялась к себе в комнату переодеться. – Ой, Туся, тебе ж еще сегодня письмо из Нью-Йорку пришло. Я его за банку с кофиём засунула. Похоже, от этой девчоночки Мирны, потому как конверт грязный весь и размазанный. И как только эта Мирна почту в таком виде посылает? Ты же мне сам говорил, что у ее папаши деньжата водятся?

– Вам нельзя играть в кегли, – проревел Игнациус. – Это самое абсурдное, что вы могли предпринять.

Дверь за миссис Райлли захлопнулась. Игнациус отыскал конверт и, вскрывая, разодрал его в клочья. Он вытащил программку летнего – годовой давности – кинофестиваля какого-то художественного театра. На обороте измятой программы и было написано письмо – неровным угловатым почерком, составлявшим все минкоффское искусство каллиграфии. Привычка Мирны писать не друзьям, а редакторам, как всегда, отразилась в ее приветствии:

Господа!

Что это за странное и жуткое письмо ты написал мне, Игнациус? Как я могу связываться с Союзом гражданских свобод, когда ты предоставил мне так мало улик? Я не способна вообразить себе, чего ради тебя мог пытаться арестовать полицейский. Ты же никуда не выходишь из комнаты. Я, может, и поверила бы в арест, если б ты не написал об этой «автомобильной аварии». Если у тебя сломаны оба запястья, как ты сумел написать письмо?

Давай будем честны друг с другом, Игнациус. Я не верю ни единому слову, тобой написанному. Но мне страшно – страшно за тебя. В твоей фантазии об аресте есть все классические признаки паранойи. Ты, разумеется, отдаешь себе отчет в том, что Фрейд связывал паранойю с гомосексуальными наклонностями.

– Мерзость! – вскричал Игнациус.

Однако мы не станем вдаваться именно в этот аспект фантазии, поскольку я знаю, насколько ты последователен в своем неприятии какого бы то ни было секса. И все же эмоциональная твоя проблема довольно очевидна. С тех самых пор, как ты провалил то собеседование на преподавательскую работу в Батон-Руже (обвинив во всем автобус и прочее – перенос вины), ты, вероятно, страдаешь от ощущений неудачи. Эта твоя «автомобильная авария» – новый костыль для оправданий собственного бессмысленного, бессильного существования. Игнациус, тебе следует идентифицироваться с чем-либо. Как я тебе уже неоднократно говорила, ты должен посвятить себя жизненно важным проблемам современности.

– Хо-хмм, – зевнул Игнациус.

Подсознательно ты чувствуешь, что должен попытаться объяснить свою неудачу как интеллектуал и борец за идеи, должен активно участвовать в значимых социальных движениях. Помимо этого, приносящая удовлетворение сексуальная встреча очистит твои разум и тело. Тебе отчаянно нужна сексотерапия. Я боюсь – судя по тому, что знаю о клинических случаях, подобных твоему, – что в конце концов ты можешь превратиться в психосоматического инвалида, вроде Элизабет Б. Браунинг[19].

– Как невыразимо оскорбительно, – прошипел Игнациус.

Я не ощущаю к тебе большого сочувствия. Ты закрыл свой разум как любви, так и обществу. В настоящий момент каждый час моего бодрствования посвящен вспомоществованию моим чрезвычайно увлеченным друзьям в поиске денег на дерзкий и потрясающий фильм о межрасовом браке, который они собираются снимать. Хоть это и будет низкобюджетная картина, сам сценарий под завязку полон тревожных истин, самых чарующих тональностей и ироний. Его написал Шмуэль, парень, которого я знаю еще со времен Тафтской средней школы. Шмуэль также сыграет в картине мужа. На улицах Гарлема мы нашли девушку на роль жены. Она настолько реальная, витальная персона, что я сделала ее своей ближайшей подругой. Я постоянно обсуждаю с ней ее расовые проблемы, вытягивая их из нее, несмотря даже на то, что ей не хочется их обсуждать, – и могу сказать, что она пылко ценит эти диалоги со мной.

В сценарии также есть мерзкий реакционный негодяй, ирландский домовладелец, отказывающийся сдать квартиру паре, которая к этому времени уже сочлась узами в такой скромной Культурно-Этической церемонии. Домовладелец живет в маленькой комнатке-утробе, стены которой увешаны портретами Папы и тому подобного. Иными словами, зрители без труда поймут его, стоит им бросить на комнату единственный взгляд. На роль домовладельца мы еще никого не нашли. Ты, разумеется, фантастически для нее подойдешь. Видишь ли, Игнациус, если б ты только решился перерезать пуповину, связывающую тебя с этим застойным городом, с этой твоей матерью, с этой постелью, ты мог бы оказаться здесь с такими возможностями, как эта. Тебя интересует подобная роль? Заплатить много мы не сможем, но переночуешь у меня.

Вероятно, я сама для звуковой дорожки сыграю на гитаре немного настроенческой музыки или музыки протеста. Надеюсь, нам в конце концов удастся перенести этот великолепный проект на пленку, поскольку Леола, эта невероятная девушка из Гарлема, начинает доставать нас по поводу своего жалованья. Я уже выдоила из папаши 1000 долларов, но он подозрительно (как обычно) относится ко всему нашему предприятию.

Игнациус, я достаточно долго потакала тебе в нашей переписке. Не пиши мне больше, покуда не вольешься в жизнь. Ненавижу трусов.

М. Минкофф

P. S. Напиши также, не хочешь ли сыграть домовладельца.

– Я проучу эту оскорбительную профурсетку, – пробормотал Игнациус, швыряя программу художественного театра в огонь, разведенный под кастрюлькой с рагу.