Читать книгу Сговор остолопов - Джон Кеннеди Тул - Страница 3

Зеленая охотничья шапочка стискивала верхушку мясистого пузыря головы. По обе стороны поворотными огнями, указывая сразу в два противоположных направления, торчали зеленые наушники – неудачно маскируя крупные локаторы, а также нестриженые космы и нежную щетину, произраставшую непосредственно в слуховых отверстиях. Из-под кустистых черных усов выпирали пухлые, укоризненно поджатые губы, к уголкам своим постепенно утопавшие в складках, переполненных неодобрением и крошками картофельных чипсов. Из тени зеленого козырька, ища признаков дурновкусия в платье, надменные изжелта-небесные буркалы Игнациуса Ж. Райлли снисходительно озирали народ, в ожидании толпившийся под часами универсального магазина «Д. Х. Хоумз». Некоторые наряды, отмечал Игнациус, достаточно дороги и новы, чтобы в надлежащей мере считаться преступлением против вкуса и пристойности. Владение чем угодно дорогим или новым лишь отражает нехватку у данной личности теологии и геометрии; и даже может кинуть тень сомнения на душу человеческую.

Сам Игнациус был обряжен комфортабельно и разумно. Охотничья шапочка предотвращала простуду головы. Объемистые твидовые брюки долговременного пользования были прочны и позволяли необычайную широту маневра. В их перекатах и укромных уголках всегда можно было отыскать карманы теплого затхлого воздуха, что так умиротворял Игнациуса. Толстая фланелевая рубашка в клетку отменяла необходимость куртки, а кашне защищало неприкрытую кожу между наушниками и воротником. Подобный наряд можно считать приемлемым по любым теологическим и геометрическим стандартам, сколь бы невразумительными те ни казались: он предполагал наличие богатой внутренней жизни.

По-слоновьи переместив вес с одного бедра на другое, под твидом и фланелью Игнациус прогнал телесные валы, разбив их о швы и застежки. Перегруппировавшись таким образом, он подверг созерцанию тот долгий промежуток времени, что истратил на ожидание матери. Обдумывал он, главным образом, неудобство, каковое уже начинал испытывать: стало казаться, что все его существо готово вырваться из разбухших замшевых сапог пустынной модели, – и, дабы в этом удостовериться, Игнациус обратил свои исключительные зенки к ногам. Ноги в самом деле выглядели распухшими. Это зрелище готовых лопнуть сапог он изготовился предложить матери – как свидетельство ее недомыслия. Подняв голову, Игнациус увидел, как солнце опускается над Миссисипи в конце Канальной улицы. Часы «Хоумза» утверждали, что уже почти пять. Мысленно Игнациус оттачивал несколько тщательно фразированных обвинений, призванных низвести мать к покаянию или по крайней мере повергнуть в смятение. Ему частенько приходилось указывать матери ее место.

Она привезла его в центр города на древнем «плимуте» и, пока пребывала у врача на предмет артрита, Игнациус купил в «Верлайне» кое-какие ноты для трубы и новую струну к лютне. Потом забрел в «Грошовую аркаду» на Королевской улице проверить, установили там новые игры или нет. Его разочаровало исчезновение миниатюрного механического бейсбола. Возможно, просто убрали в починку. В последний раз отбивающий игрок не работал, и после некоторых споров управляющие вернули Игнациусу никель, хотя людишки из «Грошовой аркады» оказались настолько низки, что осмелились предположить, будто он сам своротил бейсбольную машину, пнув ее неоднократно.

Сосредоточившись на судьбе маленького бейсбольного автомата, Игнациус отвлек свое естество от заполненной людьми физической реальности Канальной улицы и потому не обратил внимания на пару глаз, пожиравших его из-за одного столба «Д. Х. Хоумза», – пару печальных окуляров, сиявших надеждой и желанием.

Возможно ли отремонтировать механизм в Новом Орлеане? Вероятно. Однако, быть может, придется отправлять его куда-нибудь вроде Милуоки или Чикаго, или в какой-либо другой город, чье название связывалось у Игнациуса с действенными ремонтными мастерскими и непрерывно дымящими фабриками. Игнациус тешил себя надеждой, что с машиной при перевозке будут обращаться аккуратно и ни одного крохотного игрока не поцарапают или не покалечат грубые железнодорожные служащие, полные решимости навсегда разорить железную дорогу исками грузоперевозчиков, – железнодорожные служащие, что устроят впоследствии забастовку и уничтожат Центральную Иллинойсскую линию.

Пока Игнациус мысленно созерцал тот восторг, что дозволяла испытывать человечеству бейсбольная машинка, пара печальных и жадных окуляров продвигалась сквозь толпу в его направлении, подобно двум торпедам, нацеленным на смутный силуэт огромного танкера. Полицейский ущипнул Игнациусову сумку с нотами.

– У вас какое-нибудь удостоверение личности имеется, мистер? – спросил он тоном, преисполненным надежды, что Игнациус официально никак не удостоверен.

– Что? – Игнациус опустил взор на полицейскую кокарду, красовавшуюся на фуражке. – Вы кто такой?

– Разрешите ваши водительские права?

– Я не вожу. Будьте любезны, ступайте прочь. Я жду маму.

– А что это у вас из сумки болтается?

– А что это, по-вашему, такое, глупое создание? Струна для моей лютни.

– Это еще что? – Полицейский слегка отпрянул. – Вы местный?

– Входит ли в обязанности департамента полиции домогаться меня в то время, как сам этот город – вопиющая столица порока всего цивилизованного мира? – взревел Игнациус, перекрывая шум толпы у входа в магазин. – Этот город знаменит своими шулерами, проститутками, эксгибиционистами, антихристами, алкоголиками, содомитами, наркоманами, фетишистами, онанистами, порнографами, жуликами, девками, любителями мусорить и лесбиянками, и все они чересчур хорошо защищены взятками. Если у вас найдется свободная минута, я, разумеется, пущусь с вами в дискуссию о проблеме преступности, но попробуйте только сделать ошибку, сами побеспокоив меня.

Полицейский схватил Игнациуса за руку и немедленно получил по фуражке нотами. Болтавшаяся лютневая струна хлестнула его по уху.

– Э-эй, – обалдело произнес полицейский.

– Заполучите! – вскричал Игнациус, заметив, что вокруг начал собираться контингент заинтересованных покупателей.

Внутри же «Д. Х. Хоумза», в булочном отделе, миссис Райлли прижимала свою материнскую грудь к стеклянному ящику с миндальным печеньем. Пальцем, натруженным многолетней стиркой гигантских пожелтевших кальсон сына, она постучала по стеклу, привлекая продавщицу.

– О, мисс Инес, – выкликнула миссис Райлли на том наречии, какое к югу от Нью-Джерси встречается только в Новом Орлеане, этом Хобокене на Мексиканском заливе. – Сюда-сюда, лапуся.

– Эй, как оно ваше? – отозвалась мисс Инес. – Как себе чувствуете, дорогуша?

– Не то чтоб очень, – правдиво ответила миссис Райлли.

– Нет, ну как обидно, а? – Мисс Инес перегнулась через стеклянный ящик и начисто забыла про свои кексы. – Мне тоже не то чтоб очень. Ноги, знаете ли.

– Боже-сусе, вот бы себе так повезло. У меня в локтеˊ артюрит.

– Ой, только не это! – воскликнула мисс Инес с искренним сочувствием. – У моего старикана бедненького оно самое. Мы его заставляем в горячую ванную садиться с кипяченой водой.

– А мой-то мальчонка цельный день так и плавает в нашей ванной, так и плавает. Уже в собственную ванну и зайти больше нет возможности.

– А я думала, он у вас женился, золотко.

– Игнациус-то? Э-э-ла-ла, – грустно вздохнула миссис Райлли. – Миленькая вы моя, не хотите ли выбить мне две дюжины вон этого чудноˊго ассорты?

– А я-то думала, вы мне говорили, что он женился у вас, – сказала мисс Инес, укладывая в коробку кексы.

– Да и не приметил даже никого. Та девчоночка, подружка, что он себе завел, так и та же ж хвостом вильнула.

– Ну что ж, куда ему спешить-то?

– Да уж, наверное, – вяло ответила миссис Райлли. – Послушайте, а полдюжины винных кэксов в придачу мне выбить не хотите? Игнациус таким гадким становится, если у нас кэксы кончаются.

– Мальчонка ваш, значит, кэксики любит, э?

– Ох ты ж боже-сусе, локоть меня сейчас доконает, – ответила миссис Райлли.

В центре толпы перед универмагом яростно подпрыгивала охотничья шапочка – зеленый центр людского круга.

– Я выйду на связь с мэром, – орал Игнациус.

– Оставьте мальчонку в покое, – раздался голос из толпы.

– Идите ловить стриптизок на Бурбонову улицу, – добавил какой-то старик. – А это хороший парнишка. Он свою мамочку ждет.

– Благодарю вас, – надменно произнес Игнациус. – Я надеюсь, вы все засвидетельствуете это безобразие.

– Ты пойдешь со мной, – заявил полицейский Игнациусу с самоуверенностью, уже шедшей на убыль. Толпа постепенно превращалась в какое-то стадо, а дорожной полицией и не пахло. – Идем в участок.

– Что? Хороший мальчик даже не может мамочку свою дождаться возле «Д. Х. Хоумза»? – Это снова открыл рот старик. – Говорю вам, никогда раньше в городе такого не бывало. А все – комунясы.

– Это вы меня комунясом назвали? – переспросил полицейский старика, одновременно пытаясь увернуться от рассекавшей воздух лютневой струны. – Вас я тоже привлеку. Смотреть надо, кого комунясом называешь.

– Да тебе меня заарессовать – кишка тонка, – взвился старик. – Да я в клубе состою – «Золотые Седины», под началом у Новоорлеанского департамеˊнта отдыха.

– Оставь старика в покое, фараон паршивый, – заорала какая-то тетка. – Может, он чей-нибудь дедуля.

– А я и так дедуля, – ответил старик. – Шестеро внучков, и все у святых сестер учатся. Они у меня еще и мозговитые.

Поверх людских голов Игнациус разглядел, как из вестибюля универмага выплывает мать, волоча в кильватере хлебобулочные изделия, будто мешки с цементом.

– Мамаша! – воззвал он. – А вы пораньше не могли? Меня тут схватили.

Проталкиваясь сквозь народ, миссис Райлли отвечала:

– Игнациус! Это чего тут происходит? Это чего ты уже натворил? Эй, убери лапы от моего мальчонки!

– Да не трогаю я его, дамочка, – оправдывался полицейский. – Этот вот тут вот – сын ваш?

Миссис Райлли ухватилась за свистевшую в воздухе струну.

– Разумеется, я ее отпрыск, – произнес Игнациус. – Вы разве не замечаете ее материнской нежности?

– Вишь, как любит свово парнишку, – прибавил старик.

– Чего это ты прицепился к мойму нещасному ребенку? – осведомилась миссис Райлли у полицейского. Игнациус огромной лапой потрепал крашенные хной материнские волосы. – Заняться нечем – только на бедных детках отыгрываисся, а тут такие гады по улицам бегают. Мамулю ждет, подумать только, а его уже заарестовать хочут.

– Предельно ясно, что это дело подлежит рассмотрению Союзом гражданских свобод, – заметил Игнациус, хватаясь лапой за поникшее мамочкино плечо. – Мы должны выйти на Мирну Минкофф, мою утраченную любовь. Ей про такие вещи известно.

– А всё комунясы, – перебил его старик.

– Сколько ему лет? – спросил полицейский миссис Райлли.

– Мне – тридцать, – снисходительно промолвил Игнациус.

– Работаешь?

– Игнациус мне по дому помогает, – вмешалась миссис Райлли. Ее мужество несколько дрогнуло, и она принялась накручивать струну от лютни на бечевку, которой ей перевязали коробки с кексами. – У меня ужасный артюрит.

– Я сметаю пыль, – сообщил Игнациус полицейскому. – А помимо этого в настоящее время сочиняю продолжительное обвинение нашей эпохе. Когда мозг мой истерзан литературными трудами, я развлекаю себя сырной пастой.

– Игнациус так готовит сырные пасты – пальчики оближешь, – гордо встряла миссис Райлли.

– Очень мило с его стороны, – сказал старик. – Мальчишки нонче тока и знают, что гонять по улице.

– Почему бы вам не заткнуться? – осведомился полицейский у старика.

– Игнациус, – дрожащим голосом спросила миссис Райлли. – Чего ты натворил, Туся?

– В действительности, мамаша, я полагаю, всё начал именно он. – И Игнациус показал на старика, державшего его сумку с нотами. – Я просто стоял здесь и дожидался вас, молясь, чтобы доктор вселил в вас надежду.

– Убери отсюдова этого баламута, – велела миссис Райлли полицейскому. – Он безобразия чинит. И как такие еще по улицам шастают.

– Вся полиция – комунясы, – сказал старик.

– Я разве не для тебя сказал заткнуться? – разозлился полицейский.

– Я на коленки кажный вечер падаю и боженьке спасибо говорю, что у нас защитники такие, – сообщила миссис Райлли всему сборищу. – Без полиции мы бы все давно уже на том свете в постелях лежали с перерезанным горлом от уха до уха.

– Истинная правда, дочка, – ответила ей какая-то женщина из толпы.

– Помолимся же ж за органы полиции. – Миссис Райлли теперь адресовала свои замечания публике. Игнациус шепотом ободрял, неистово оглаживая ей плечи. – А за комунясов рази ж стоит молиться?

– Нет! – рьяно отозвалось несколько голосов. Старика кто-то толкнул.

– Как есть правда, дамочка, – вскричал старик. – Он хотел вашего парнишку заарестовать. Прям как в России. Они все тут комунясы.

– Пошли, – сказал фараон старику и грубо схватил его за ворот пальто.

– О боже мой! – простонал Игнациус, наблюдая, как чахлый маленький полицейский управляется со стариком. – Теперь мои нервы совершенно расходились.

– На помощь! – взывал к толпе старик. – Это переворот! Конституцию нарушают!

– Он самашетший, Игнациус, – произнесла миссис Райлли. – Пойдем-ка лучше отсюдова, Туся. – Она обратилась к толпе: – Бегите, люди. Он может нас всех укокошить. Лично мне кажется, что он, может быть, сам – комуняст.

– Совершенно не нужно утрировать, мамаша, – сказал Игнациус, когда они пробрались через редеющую толпу и споро зашагали по Канальной улице. Оглянувшись, он увидел, как старик сцепился с распетушившимся фараоном под часами универмага. – Не будете ли вы так добры несколько притормозить? Мне кажется, у меня шумы в сердце.

– Ох, закрой рот. А мне, думаешь, каково? Мне в моем возрассе вообще так бегать нельзя.

– Боюсь, сердечный орган важен в любом возрасте.

– Ничего твоему сердцу не будет.

– Будет, если мы не сбавим обороты. – Твидовые брюки вздымались на гаргантюанском крестце Игнациуса. – Моя струна для лютни еще у вас?

Миссис Райлли затянула его за угол на Бурбонову улицу, и они углубились во Французский Квартал.

– Чего это полицай к тебе прицепился, Туся?

– Почем мне знать? Вероятно, через несколько мгновений он пустится в погоню – как только усмирит этого пожилого фашиста.

– Ты думаешь? – нервно спросила миссис Райлли.

– Могу себе вообразить… Мне кажется, он был полон решимости меня арестовать. Должно быть, им задают какую-то норму или что-то в этом роде. Я серьезно сомневаюсь, что он позволит мне так легко избежать своих тисков.

– Нет, ну какой ужас! Ты ведь тогда же во всех газетах будешь, Игнациус. Стыд-то какой! Ты все-таки там во что-то влез, пока меня ждал, Игнациус. Я ведь тебя знаю, Туся.

– Если кто никуда и не лез, так это я, – выдохнул Игнациус. – Я вас умоляю. Мы должны остановиться. Мне кажется, у меня сейчас откроется кровотечение.

– Ладно. – Миссис Райлли поглядела на побагровевшую физиономию сына и поняла, что он за здорово живешь может грохнуться у ее ног исключительно в доказательство своей правоты. Раньше так уже бывало. Последний раз, когда она заставила Игнациуса сопровождать ее к воскресной службе, он дважды валился наземь по пути в церковь, а посреди проповеди о праздности рухнул прямо на пол, выпав в центральный проход и неприлично всех потревожив. – Давай вот сюда заглянем и присядем.

Коробкой с кексами она пропихнула его в двери бара «Ночь утех». Во тьме, провонявшей бурбоном и окурками, они взгромоздились на два табурета. Пока миссис Райлли расставляла свои коробки по стойке, Игнациус расправил обширные ноздри и вымолвил:

– Мой бог, мамаша, смердит здесь ужасно. У меня начались пертурбации живота.

– Назад на улицу хочешь? Чтоб тот полицай тебя заграбастал?

Игнациус не ответил: он шумно принюхивался и корчил рожи. Бармен, наблюдавший за парочкой, недоуменно осведомился из теней:

– Да?

– Я изопью кофе, – величественно произнес Игнациус. – Кофе с цикорием и кипяченым молоком.

– Только растворимый, – ответил бармен.

– Такое мне пить никак не возможно, – сообщил Игнациус матери. – Это гнусность.

– Так возьми себе пива, Игнациус. Пиво тебя не убьет.

– Меня может раздуть.

– Я возьму «Дикси-45», – обратилась миссис Райлли к бармену.

– А джентльмен? – осведомился бармен густым, уверенным голосом. – Чего ему будет угодно?

– И ему тоже «Дикси».

– Я еще могу его не пожелать, – запротестовал Игнациус, когда бармен отправился открывать бутылки.

– Но мы же здесь не можем за просто так сидеть, Игнациус.

– Почему бы и нет? Мы – единственные клиенты. Они должны радоваться нашему появлению.

– А у них тут по ночам стриптиз есть, а? – подначила сына миссис Райлли.

– Могу себе вообразить, – ледяным тоном отреагировал Игнациус. Ему явно было не по себе. – Могли бы и еще куда-нибудь заглянуть. Подозреваю, что сюда в любой момент нагрянет с облавой полиция. – Он громко хрюкнул и прочистил горло. – Слава богу, мои усы фильтруют хоть малую часть этого смрада. Мои органы обоняния уже шлют сигналы тревоги.

Казалось, прошла целая вечность – где-то много и громко звякало стекло и хлопали крышки от ящиков со льдом, – потом из теней опять возник бармен и поставил перед ними стаканы, сделав вид, что сейчас опрокинет пиво Игнациусу на колени. Семейство Райлли в «Ночи утех» обслуживалось по низшему разряду – такой сервис приберегали для особо нежелательной клиентуры.

– А у вас совершенно случайно холодного «Доктора Орешка» не найдется? – вопросил Игнациус.

– Нет.

– Мой сын обожает «Доктор Орешек», – объяснила миссис Райлли. – Я его покупаю цельные ящики. Иногда он выпивает два, а то и три «Доктора Орешка» в один присест.

– Я уверен, что этого человека подробности особо не интересуют, – сказал ей Игнациус.

– Колпак снять не угодно? – поинтересовался бармен.

– Нет, не угодно! – громогласно рявкнул Игнациус. – Здесь зябко.

– Как угодно, – пожал плечами бармен и отчалил в тень на другом конце стойки.

– Именно что!

– Угомонись, – посоветовала миссис Райлли.

Игнациус задрал наушник на шапочке с той стороны, где сидела мать.

– Так уж и быть, я его подниму, чтобы вам не приходилось надсаживаться. Ну и что врач сказал вам про локоть или что там у вас?

– Его нужно массажировать.

– Надеюсь, вы не желаете, чтобы этим занимался я. Вам же известно, каково мне дотрагиваться до посторонних людей.

– Еще он велел беречься от холода.

– Если бы я умел водить машину, то смог бы значительнее помогать вам, я полагаю.

– Ой, да это ж ничего, Туся.

– В действительности, даже простая поездка в автомобиле нервирует меня в достаточной степени. Разумеется, хуже нет, чем осуществлять проезд на верхушках этих туристических «грейхаундов». Головокружительная высота. Вы помните, как я ездил в Батон-Руж? Меня рвало несколько раз. Водителю пришлось остановить автобус где-то в болотах, чтобы я смог выйти и обрести под ногами почву. Остальные пассажиры были значительно недовольны. Должно быть, у них железные кишечники, если эти люди могут передвигаться столь ужасными транспортными средствами. Необходимость покинуть Новый Орлеан тоже меня весьма напугала. За городскими кварталами начинается сердце тьмы, подлинная пустыня.

– Я помню, Игнациус, – отсутствующе произнесла миссис Райлли, отхлебывая пиво большими глотками. – Ты действитьно прихворнул, когда домой вернулся.

– О, тогда мне уже было лучше. Мерзостнее всего оказалось прибытие в Батон-Руж. Я осознал, что у меня куплен билет в оба конца, и возвращаться тоже придется автобусом.

– Ты мне это уже рассказывал, Туся.

– Такси назад в Новый Орлеан стоило мне сорока долларов, но, по крайней мере, мне в поездке не было так неистово плохо. И между тем я несколько раз испытывал позывы к тошноте. Я заставил шофера ехать очень медленно – ему со мной не повезло. Полиция останавливала его дважды за то, что он тащился по шоссе медленнее разрешенного. В третий раз у него забрали права. Понимаете, они отслеживали нас радаром всю дорогу.

Внимание миссис Райлли металось между сыном и пивом. Она слушала эту историю уже третий год подряд.

– Разумеется, – продолжил Игнациус, по ошибке принимая сосредоточенный взгляд матери за интерес, – то был единственный раз в моей жизни, когда я уезжал из Нового Орлеана. Возможно, меня расстроило отсутствие центра ориентации. Гнать на полной скорости в автобусе – все равно что бросаться в пропасть. К тому времени, как мы оставили позади болота и достигли пологих холмов возле Батон-Ружа, я начал бояться, что какие-нибудь деревенские жлобы закидают автобус бомбами. Они обожают нападать на транспортные средства, считая их символом прогресса, я полагаю.

– Ну что ж, я рада, что ты не взялся за ту работу, – автоматически отреагировала миссис Райлли по команде «полагаю».

– Да мне никак не возможно было взяться за эту работу. Когда я увидел декана Кафедры средневековой культуры, у меня все руки пошли белыми пупырями. Абсолютно бездушный тип. Потом он высказал какое-то замечание насчет того, что я не ношу галстука, самодовольно ухмыльнулся по поводу моей куртки лесоруба. Я пришел в ужас: такая бессмысленная личность – и осмеливается на подобную дерзостность. Куртка лесоруба – одна из немногих утех естества, к которым я был когда-либо по-настоящему привязан, и если мне случится найти того психа, что ее спер, я непременно доложу о нем соответствующим властям.

Перед глазами миссис Райлли снова встала кошмарная, заляпанная кофе куртка лесоруба, которую ей всегда хотелось втихаря отдать «Добровольцам Америки» вместе с парой-тройкой других любимых предметов Игнациусова гардероба.

– Видите ли, я был настолько ошеломлен омерзительностью этого насквозь фальшивого «декана», что выбежал из кабинета прямо посреди его кретинистического бреда и поспешно удалился в ближайшую уборную, которая оказалась уборной «Для преподавательского состава». Как бы то ни было, я сидел в кабинке, удобно разместив куртку на дверце. Внезапно на моих глазах куртку с дверцы сорвали. Я услыхал шаги. Дверь в рекреационную комнату захлопнулась. В тот момент я был не в состоянии преследовать бесстыжего вора и потому заорал. В уборную кто-то вошел и постучал в дверь моей кабинки. Оказалось, это работник службы безопасности университета – так он представился, по крайней мере. Через дверь я объяснил ему, чтоˊ только что произошло. Он пообещал отыскать мою куртку и ушел. На самом деле, как я уже упоминал, я с самого начала подозревал, что он и «декан» – одно лицо. Голоса у них звучали несколько похоже.

– В наши дни доверять нельзя никому, Туся, это уж точно.

– Как только позволили обстоятельства, я бежал из уборной, стремясь лишь к одному – скорее оказаться подальше от этого кошмарного места. Разумеется, я чуть не околел, торча поблизости от вымершего университета в стараниях поймать такси. Наконец одно остановилось, и шофер согласился довезти меня до Нового Орлеана за сорок долларов – помимо этого, он оказался настолько бескорыстен, что одолжил мне свою куртку. К тому времени, как мы прибыли, однако, выглядел он довольно угрюмо – его достаточно сильно угнетала утрата водительских прав. К тому же, если судить по частоте чихов, у него развился сильнейший насморк. В конце концов, мы провели на шоссе почти два часа.

– Я, пожалуй, себе еще одно пивко выпью, Игнациус.

– Мамаша! В этом презренном заведении?

– Всего лишь одно, Туся. Ну же – мне еще хочется.

– Эти стаканы, вероятно, кишат заразой. Однако, если вы так настаиваете, возьмите мне бренди.

Миссис Райлли просигналила бармену, который выполз из теней и спросил:

– Так что там с тобой в автобусе стряслось, кореш? Я конец прослушал.

– Не будете ли вы настолько добры следить за своим баром как полагается? – яростно поинтересовался Игнациус. – Ваша обязанность – молча обслуживать, когда мы вас об этом попросим. Если бы нам хотелось включить вас в свою беседу, мы бы уже дали вам это понять. Вообще-то мы обсуждаем довольно животрепещущие личные вопросы.

– Да он же ж просто хочет быть любезным, Игнациус. Как не стыдно.

– Здесь в самих определениях содержится противоречие. Никому невозможно быть любезным в таком притоне.

– Мы хотим еще два пива.

– Одно пиво и один бренди, – поправил ее Игнациус.

– Чистые стаканы закончились, – ответил бармен.

– Подумать только, жалость какая, – отозвалась миссис Райлли. – Ну ничего, вы нам вот в эти налейте.

Бармен пожал плечами и вновь скрылся в тенях.