Читать книгу В клетке. Вирус. Напролом - Джон Скальци, John Scalzi - Страница 14

В клетке
Роман
Глава 12

Оглавление

Само собой, заснуть я не смог. И, промучившись три часа, сдался и отправился в свою пещеру.

Личное пространство для хадена – предмет щекотливый. В физическом мире до сих пор шли споры, сколько места действительно нужно хадену. Наши тела неподвижны, и большинство их находится в специальных медицинских «колыбелях» разной степени сложности. Хадену требуется место для такой «колыбели», а также для присоединенной к ней медицинской аппаратуры, и, строго говоря, больше ничего.

Для наших трилов это тоже не имеет значения. Трилы – машины и в личном пространстве не нуждаются. Автомобилю безразлично, сколько других автомобилей находится в гараже. Главное, чтобы он мог въехать и выехать. Поэтому, когда только начали проектировать квартиры для хаденов и их трилов, все они были похожи на ту, что мне показала Латаша Робинсон: маленькие, функциональные, безнадежно прагматичные.

Потом люди заметили, что хадены начали страдать от тяжелой депрессии, не имевшей отношения к их болезни. Причина была очевидна всем, кто давал себе труд задуматься об этом. Пусть тела хаденов и находились в «колыбелях», а трилы были всего лишь машинами, но когда ими управлял хаден, они становились настоящими людьми, а большинству людей не нравится жить в шкафу. Может, хаденам и не нужно столько же места, сколько людям с полноценными двигательными функциями, но какое-то пространство им все же требуется. Поэтому маломерные чуланы хадены использовали только в крайнем случае.

В нефизическом мире (не в виртуальном, поскольку для хадена нефизический мир столь же реален, как и физический) существует «Агора», огромное место встреч для хаденов всего мира. Доджеры – то есть не-хадены – привыкли считать «Агору» чем-то вроде трехмерной социальной сети, онлайн-игрой с колоссальным количеством игроков, где нет других заданий, кроме как просто торчать там и общаться. Одной из причин, почему доджеры так считают (да, мы зовем их по названию стадиона), является то, что открытые для них сектора «Агоры» именно так и работают.

Объяснять тому, кто не является хаденом, как работает «Агора», все равно что объяснять дальтоникам, что такое зеленый цвет. Они получат лишь общее представление, но не смогут оценить всю ее полноту и сложность просто потому, что их мозг в буквальном смысле устроен иначе. Невозможно описать наши масштабные собрания, наши споры, игры, нашу близость – сексуальную или иного рода. Чужаку все это покажется странным, даже отталкивающим. Чтобы понимать «Агору», надо жить в ней – и никак иначе.

При всем этом в «Агоре», по существу, нет чувства приватности. Можно на некоторое время отключать ее или создавать структуры либо участки с ограниченным доступом – ведь люди есть люди, и им свойственно собираться в узкие группы. Но создавалась «Агора» для тех, кто навсегда и неотвратимо заперт в собственной голове. Ее целью была именно открытость, и за двадцать лет своего существования она превратилась в нечто, не имеющее аналогов в физическом мире. Именно открытость повлияла на то, как хадены общаются между собой и в физическом мире. Они делают видимыми свои личные данные, имеют общие каналы и обмениваются информацией с такой откровенностью, которую доджеры сочли бы полной безответственностью, если не безумием.

Впрочем, не все хадены. Те, кто заразился уже в зрелом возрасте, были теснее привязаны к физическому миру, где прошла большая часть их жизни. Поэтому, заболев, они живут в основном в своих трилах, а «Агору» используют – если вообще используют – только как хваленую систему электронной почты.

В противоположность им хадены, заразившиеся в раннем детстве и не успевшие в полной мере познать физический мир, предпочитают жить в «Агоре», а не запихивать свой разум в трил и бренчать в нем по физическому миру. Однако большинство хаденов существуют одновременно в двух этих пространствах, переходя из одного в другое в зависимости от обстоятельств.

Но в конце дня ни физический мир, ни «Агора» не могли дать большинству хаденов то, в чем они по-настоящему нуждались, – место для уединения. Не изоляции, навязанной синдромом клетки, а именно добровольного уединения там, где они сами захотят, где можно расслабиться и спокойно подумать. Лиминального пространства между мирами, существующего только для них и для тех, кого они выберут.

Какие формы будет принимать это пространство, зависит от тебя самого и от твоей компьютерной инфраструктуры, чтобы его обеспечивать. Они могут быть самыми простыми, как построенные по шаблону типовые домики, и храниться на общем сервере, существуя за счет рекламы, которая появляется в рамочках и автоматически пропадает, когда хаден выходит из сети, или необъятными, постоянно возобновляемыми мирами, которые растут и развиваются, пока их владельцы, очень богатые хадены, находятся в роскошных дворцах, парящих над их творениями.

Мое лиминальное пространство находилось где-то посередине между этими двумя крайностями. Это была пещера – большая и темная, где с потолка свисали светящиеся черви, имитируя ночное небо. В сущности, я воспроизвел знаменитые пещеры Вайтомо в Новой Зеландии, только увеличил их в десять раз и убрал следы присутствия туристов.

Внутри пещеры, нависающей над темной, бурлящей подземной рекой, была платформа, где я либо стоял, либо сидел на единственном стуле, который на нее поместил.

Я почти никого не пускал в свою пещеру. Однажды в колледже, когда я ухаживал за одной девушкой-хаденом, я решился пригласить ее туда. «Да это же пещера Бэтмена!» – воскликнула она, оглядевшись, и начала смеяться. Наши отношения, и без того уже хрупкие, после этого продержались недолго.

Теперь я думаю, что то наблюдение было ближе к истине, чем мне хотелось бы признать. Вплоть до этого момента я был публичной персоной, и каждый мой шаг отслеживался независимо от того, где я находился. Темное и тихое, мое убежище стало для меня местом, где я мог быть одним из своих альтер эго – систематически урезать школьные домашние задания или считать любые свои размышления в то время невероятно глубокими.

Или, как сейчас, – бороться с преступностью.

Слишком уж многое случилось за последние два дня, чтобы я мог быстро проследить связи между всеми этими событиями, обработать данные и сделать какие-то выводы. Так или иначе, спать я все равно не мог.

Я начал выдергивать из памяти образы и швырять их в темноту. Вот мертвый Джонни Сани на ковре в отеле «Уотергейт». Его сменил Николас Белл, сидящий на гостиничной кровати с поднятыми руками. Потом Самуэль Шварц и Лукас Хаббард, представшие не в облике трилов или интеграторов, а в виде фотографий из их личных архивов, где были изображены их утвержденные медиаиконки, созданные на основе их настоящих черт лица, измененных таким образом, чтобы создать иллюзию живости и подвижности. Разумеется, иконки были фальшивками, но я не мог винить за это их хозяев. Такими иконками пользовались многие хадены. Я в том числе. Во всяком случае, раньше.

Следующими появились Карл Байер в виде фотографии своего служебного пропуска в «Лаудон фарма» и Джей Керни в виде снимка из личного дела интегратора. Далее мне понадобилось несколько секунд, чтобы войти в базу интеграторов и найти ту женщину, с которой был интегрирован Шварц прошлым вечером.

Звали ее Бренда Риз. Фото прилагалось.

После короткого раздумья всплыли образы Бухолда и моего отца, причем последнего я добавил преимущественно для удобства навигации. И напоследок я вывесил пустую рамку для Кассандры Белл, у которой не было утвержденной медиаиконки.

Теперь можно было расставлять связи. Сани – Николас Белл. Николас Белл – его сестра Кассандра и Хаббард. Хаббард – Шварц и мой отец. Шварц – Хаббард, мой отец, Бренда Риз и Джей Керни. Керни – Шварц и Байер. Байер – Керни и Бухолд. Бухолд – мой отец. Получился такой славненький клубочек.

Теперь осталось добавить то, что мы выяснили по каждому персонажу. За Сани я поместил его последний денежный перевод бабушке, перед этим послав запрос на сервер ФБР, чтобы по регистрационному номеру узнать место отправления. Готово. Потом вызвал из памяти Вычислительный центр Уиндоу-Рок и прочертил от него линию к «Медикорд» и назад, к Лукасу Хаббарду.

От Бухолда линия пошла к «Лаудон фарма». В новостях дня я нашел материалы о взрыве. Видео с признанием Байера сначала просочилось в сеть, а потом его опубликовали официально, и теперь все очень рьяно обсуждали, как была причастна к теракту Кассандра Белл – прямо или косвенно. Я прочертил линию от нее до «Лаудон фарма».

Затем я запустил поиск новостей о забастовке хаденов и предстоящем марше протеста на Национальной аллее. Тринх не лгала – за последний день произошло двадцать нападений на хаденов, и это только в Вашингтоне. В основном нападали на трилов, пытаясь разбить их подручными средствами, как та пьяная четверка, которой я помешал, но в паре случаев люди переводили свои автомобили на ручное управление и таранили трилов. Один человек толкнул трила прямо под автобус, отчего пострадали и трил, и автобус.

Я искренне недоумевал, чем руководствовались все эти люди. Ведь трила невозможно «убить», ты просто ломаешь машину, которую легко заменить, в то время как нападавший несет ответственность за применение насилия по отношению к человеку. Но когда я вспомнил Дэнни Линча, то понял, что логические рассуждения не являлись для многих из таких людей сильной стороной.

По крайней мере в двух случаях победителями из таких стычек вышли хадены, что также влекло за собой ряд проблем. Видеоролики о том, как андроидоподобные машины бьют людей, пробуждали дремучие инстинкты у самой глупой, как правило, мужской и обычно молодой части человечества. В общем, столичной полиции предстояли нелегкие дни, я им точно не завидовал.

Пискнуло сообщение от сервера ФБР. Денежный перевод отправили с почтового отделения в Дуарти, Калифорния. Я быстренько вывел статью из энциклопедии и обнаружил, что этот город называет себя «Городом здоровья», что поначалу показалось мне довольно странным, пока я не выяснил, что в Дуарти находится национальный клинический центр «Город надежды». «Город надежды» участвовал в разработке синтетического инсулина, а также был признан Национальным институтом рака одним из ведущих центров по исследованию раковых болезней. Но сейчас для меня важнее всего было то, что «Город надежды» оказался одним из пяти центров по изучению и лечению синдрома клетки.

Если Джонни Сани собирались установить нейронную сеть, это место подходило как нельзя лучше.

С другой стороны, если ему действительно имплантировали сеть в Дуарти, он, скорее всего, попал бы в нашу базу данных.

Я решил вернуться к Кассандре Белл и запустил поиск на нее, выдергивая биографические данные из энциклопедии и недавние новостные статьи, не связанные с «Лаудон фарма».

Оказалось, что Кассандра относилась к числу очень немногих хаденов, которые никогда не жили в физическом мире. Ее мать заразилась во время беременности и передала вирус дочери.

Как правило, это кончалось трагически. В большинстве подобных случаев, если беременная женщина заражалась синдромом клетки, вирус свободно проникал через плацентарный барьер, как будто его и не было, и губил нерожденного ребенка.

Только пять процентов зараженных плодов выживали до родов, и практически все оказывались в клетке. Половина младенцев умирали в первый год жизни из-за того, что вирус подавлял их иммунную систему, или от других осложнений, связанных с болезнью. Практически все выжившие страдали от тяжелых нарушений, вызванных повреждением мозга на ранних стадиях развития, а также изоляцией как следствием действия вируса, остановившей эмоциональное и социальное развитие ребенка.

То, что Кассандра Белл была живой, умной и психически здоровой, делало ее своего рода маленьким чудом.

Но вот назвать ее нормальной можно было лишь с большой натяжкой. С самого рождения она практически постоянно жила в «Агоре», где ее сначала растила мать, до самого конца запертая в клетке. Когда Кассандре было десять лет, ее мать умерла по причинам, не связанным с болезнью, и воспитанием девочки занимались приемные родители и старший брат Николас, заразившийся одновременно с матерью и позже развивший способности интегратора.

По-своему Кассандра была такой же знаменитостью, как я, – еще одна диковина из мира хаденов для толпы. Никакого отставания в умственном развитии она не проявляла – наоборот, в десять лет сдала тест за курс средней школы, но от поступления в Массачусетский и Калифорнийский технологические институты отказалась, так как там требовали использовать трил, а она не хотела.

Вместо этого она стала активисткой движения хаденского сепаратизма, призывающего всех хаденов отказаться от навязанных им физическим миром ограничений в виде трилов и по достоинству оценить метафору существования, предоставленную «Агорой». Кассандра не призывала к отказу от общения с доджерами, но хотела, чтобы оно происходило на условиях хаденов, а не доджеров.

Восприимчивость к идеям Кассандры в немалой степени зависела от того, насколько больше человек провел времени в физическом мире, чем в «Агоре». Однако с подписанием закона Абрамса—Кеттеринг количество сторонников Кассандры значительно выросло. Именно она предложила забастовку и во многом способствовала ее проведению. Кроме того, ходили упорные слухи, что она наконец собирается выйти в физический мир и выступить с речью на марше, который намечался на Национальной аллее в ближайшие выходные.

Одним словом, поклонники теперь сравнивали двадцатилетнюю Кассандру Белл с Ганди и Мартином Лютером Кингом, а противники – с террористами и злодеями всех времен и народов.

Организованные Байером и Керни взрывы на «Лаудон фарма» не лучшим образом повлияли на ее репутацию, и люди уже начали клясть хаденов и ее заодно за забастовку. Я просмотрел все ее недавние заявления и комментарии, чтобы узнать, что она думает о теракте.

Пока она отмалчивалась. Это была не самая хорошая тактика для средств массовой информации. Но, с другой стороны, лучше промолчать, чем сморозить какую-нибудь глупость.

По зрелом размышлении казалось очень странным, что мы с Кассандрой Белл никогда не встречались. Мы ведь с ней были самыми известными молодыми хаденами. Хотя она свою славу начала зарабатывать примерно в тот же период, когда я пытался отделаться от своей и наконец обрести хотя бы иллюзию частной жизни.

«И потом, если быть честным, – сказал я себе, – ты ведь из правящего класса. А она радикалка».

Что правда, то правда. Благодаря моему отцу и его положению я находился в физическом мире больше, чем большинство молодых хаденов. В то время как Кассандра Белл в нем никогда не появлялась и была известна только своим именем.

Я решил на время оставить Кассандру Белл и переключиться на Джея Керни, взорвавшего себя от имени Карла Байера. Проверка его клиентского списка подтвердила слова Ванн: Байер действительно был клиентом Керни, и за двадцать один месяц они встречались трижды. Последний раз – одиннадцать месяцев назад. Согласно заметкам Керни, они занимались парасейлингом.

Но кроме этих лаконичных заметок о характере их встреч, я не нашел ничего, что указывало бы на какую-то связь этих двоих. Конечно, три встречи за два года подтверждали их отношения, но не более того.

Как только стало известно, что теракт совершили Байер и Керни, ФБР мгновенно получило доступ к малейшим подробностям их жизни. Я зашел в секретную базу, где хранились личные сообщения и платежные документы. Хотел узнать, как часто они общались, будь то личная переписка или обрывки какой-то финансовой информации, что подтвердило бы, что эти двое взаимодействовали любым, заслуживающим внимания образом.

Я не нашел почти ничего. Сообщения каждый раз касались только сеансов интегрирования и обсуждения возможных действий во время них, а также вопросов цены и прочих банальностей. Точно так же их финансовые записи совпадали только тогда, когда Байер платил Керни за сеанс.

Отсутствие какого-либо следа, разумеется, еще не означало, что эта парочка не встречалась для обсуждения теракта. Даже если они встречались, то сделали все, чтобы об этом никто не узнал, ведь не идиоты же они. Но куда здесь двигаться дальше, пока мне было совершенно непонятно.

Я немного отступил от стены изображений и кусков текста, которую сам сконструировал, чтобы лучше рассмотреть и ее, и все вычерченные на ней связи. Многим моя схема наверняка показалась бы лишь хаотичным нагромождением фотографий и новостных лент.

Меня же она успокаивала. На данный момент здесь была собрана вся известная мне информация по этому делу, наглядно выделены все связи, которые я мог спокойно рассмотреть, вместо того чтобы лихорадочно распутывать их в голове.

«Что дальше?» – словно наяву услышал я голос Ванн и невольно улыбнулся.

Итак, первое. Налицо два очевидных связующих звена. Лукас Хаббард, с которым связаны Николас Белл, Сэм Шварц и мой отец и с которым Джим Бухолд спорил по вопросу, имеющему отношение к их общему бизнесу.

И Кассандра Белл, с которой связаны Николас Белл, Байер и Керни и к которой Бухолд настроен враждебно, а Хаббард, возможно, если судить по его спору с Бухолдом, наоборот, благожелательно.

Из чего следует – продолжать заниматься обоими, особенно Кассандрой Белл. Она единственная из списка, с кем я не знаком лично. Организовать встречу как можно скорее.

Второе. Байер и Керни. Их связь на схеме выглядит неубедительно. Копать глубже.

Третье. Джонни Сани. Выяснить, что он делал в Дуарти и знал ли его кто-нибудь там. Есть ли какая-то связь между ним и «Городом надежды»?

Четвертое. Два персонажа, никак не вписывающиеся в этот клубок, – мой папа и Бренда Риз. Я совершенно не сомневался в том, что отец не замешан ни в чем дурном, несмотря на его будущее сенаторство. В любом случае, если бы я даже захотел собирать на него сведения, это был бы существенный конфликт интересов.

Что до Бренды Риз, то стоило перекинуться с ней парой слов и понять, знает ли она что-нибудь полезное.

И наконец, пятое. Николас Белл, который сказал, что работал во время их встречи с Джонни Сани, однако появился там, чтобы с ним интегрироваться, несмотря на то что это было невозможно, потому что они оба были интеграторами и гарнитура была фальшивая.

Что же там на самом деле происходило?

И почему Джонни Сани покончил с собой?

Именно последние два вопроса заставили меня вытащить из головы все эти данные и сотворить эту сложную схему, не прояснившую ровным счетом ничего.

В клетке. Вирус. Напролом

Подняться наверх