Читать книгу Не буди дьявола - Джон Вердон - Страница 8

Несмотря на уговоры Гурни, Ким отказалась вызывать полицию.

– Говорю вам, вызывала уже. Больше не буду. Это бесполезно. И даже вредно. Придут, потопчутся у окон и дверей и сообщат, что не нашли признаков взлома. Затем спросят, не понес ли кто физического ущерба, не пропало ли что-нибудь ценное, не повреждено ли что-нибудь ценное. Если проблема не подпадает ни под один пункт, значит, проблемы нет. В прошлый раз я им звонила, когда обнаружила нож в ванной – они сразу же потеряли интерес, когда узнали, что нож мой. Хотя я им упорно твердила, что за две недели до того он пропал. Подтерли с пола каплю крови, взяли с собой, ни слова мне потом о ней не сказали. Чтобы на меня опять смотрели как на истеричку, которая только время отнимает? Да пошли они к черту! Знаете, что сделал полицейский в прошлый раз? Зевнул. Да, хотите верьте, хотите нет, зевнул мне прямо в лицо!

Гурни думал о том, что у любого заваленного работой городского копа непроизвольно запускается процессе фильтрации, как только новое дело попадает к нему на стол. Это зависит от многого: от того, что уже лежит у него на столе, какие дела “горят” в этот месяц, на этой неделе, в этот день. Ему вспомнился напарник, с которым они много лет назад работали в отделе расследования убийств полиции Нью-Йорка, – парень из тихого городка на западе Нью-Джерси, из глубинки. Однажды этот парень принес на работу номер местной газеты. На первой странице красовалась заметка о краже поилки для птиц с чьего-то заднего двора. В это же время в Нью-Йорке за неделю происходило штук по двадцать убийств, и большинство из них удостаивалось в прессе лишь пары строк. Так что все зависит от контекста. Хотя Гурни и не сказал этого вслух, он хорошо понимал, почему собственный нож Ким, найденный на полу ее же ванной, не потряс до глубины души копа, заваленного убийствами и изнасилованиями.

Но одновременно он понимал, насколько встревоженна Ким. Более того, в действиях преследователя сквозило что-то зловещее, и было от чего встревожиться. Гурни сказал, что неплохо бы пока уехать из Сиракьюса, может быть, пожить немного у матери.

Его предложение возымело неожиданный эффект: страх Ким обратился в ярость.

– Сволочь! – прошипела она. – Плохо же он меня знает, если думает победить.

Гурни подождал, пока она успокоится, потом спросил, не припомнит ли она имена полицейских, которые отвечали на ее последний звонок.

– Говорю вам, больше я им звонить не буду.

– Я понял. Но я хотел бы поговорить с ними сам. Может быть, мне они скажут то, чего не сказали тебе.

– Что?

– Например, что-нибудь про Робби Миза? Мало ли? Поговорю, тогда и узнаю.

Ким пристально посмотрела на него своими темными глазами, поджала губы.

– Элвуд Гейтс и Джеймс Шифф. Гейтс низенький, Шифф высокий. Оба придурки.

Детектив Джеймс Шифф провел Гурни коридорами в свободный допросный кабинет. Дверь он не закрыл, сам не сел и посетителю не предложил. Зато прикрыл лицо руками и попробовал побороть зевок – безуспешно.

– Что, долгий день?

– Не то слово. Восемнадцать часов отпахал, шесть осталось.

– Бумажная работа?

– Ага, да еще сколько. Видите ли, друг мой, наш участок самого неправильного размера. Достаточно большой, чтобы по уши повязнуть в бюрократическом дерьме, но слишком маленький, так что нигде не спрячешься. Прошлой ночью мы устроили облаву на наркопритон – как ни странно, он оказался битком набит. Так что сейчас у меня полный обезьянник наркодилеров, еще один забит крэковыми шлюхами и гора показаний, которые надо обработать. Так что перейдем к делу. Чем полицию Нью-Йорка заинтересовала Ким Коразон?

– Простите, боюсь, по телефону я недостаточно ясно выразился. Я служил в полиции Нью-Йорка, но теперь в отставке. Уже два с половиной года.

– В отставке? Что-то я прослушал. Тогда кто вы? Частный сыщик?

– Скорее друг семьи. У Ким мать журналистка, много пишет про копов. Мы с ней пересекались на этой почве, пока я работал.

– Насколько хорошо вы знаете Ким?

– Не слишком хорошо. Я всего лишь взялся помочь ей с одним журналистским проектом, про нераскрытые убийства, но сегодня мы столкнулись с некоторыми неожиданностями.

– Послушайте, у меня мало времени. Нельзя ли поконкретней?

– Молодой леди досаждает преследователь, не слишком приятный тип.

– Так вот оно что?

– Вы не знали?

Шифф помрачнел.

– Я запутался. К чему этот разговор?

– Хороший вопрос. Вас не удивит, если я скажу, что прямо сейчас в квартире Ким Коразон есть признаки незаконного проникновения в помещение и следы вандализма – весьма своеобразного, явно имеющего целью устрашить жертву?

– Удивит? Да нет. Мы с мисс Коразон это сколько раз проходили.

– И что?

– Не пройдешь, одни канавы.

– Что-то не понимаю.

Шифф выковырял из уха кусочек серы и бросил на пол.

– Она говорила, кого считает виновным?

– Своего бывшего, Робби Миза.

– Вы говорили с Мизом?

– Нет. А вы?

– Я-то говорил. – Он снова посмотрел на телефон. – Слушайте, я могу уделить вам ровно три минуты. Из профессиональной солидарности. Кстати, у вас есть при себе какое-нибудь удостоверение личности?

Гурни показал ему профсоюзную карточку и водительские права.

– Ладно, мистер полиция Нью-Йорка, краткий отчет, не для протокола. В общем, рассказ Миза стоит рассказа Ким. Каждый уверяет, что бывший партнер – человек злобный, неадекватный и после разрыва повел себя по-свински. Она говорит, что он три или четыре раза проникал в ее квартиру. Ну и дальше всякая фигня – отвинтит там дверные ручки, сдвинет мебель, спрячет вещи, стащит ножи, вернет их на место…

– То есть положит нож на пол в ванной рядом с кровавым пятном, – перебил Гурни. – По-моему, это не называется “вернет нож на место”. Не понимаю, как вы можете игнорировать…

– Спокойно! Никто ничего не игнорирует. Поначалу всю эту хрень – дверные ручки и так далее – осматривали патрульные. Почему мы не прибегали сами, не проверяли на отвинченных ручках отпечатки пальцев? Мы ж не совсем еще спятили. У нас тут реальный город и реальные проблемы. Но процедура была соблюдена. У меня есть досье с отчетами. Следующую жалобу, про кровавые пятна, патруль передал нам. Мы с напарником пришли, посмотрели, образец крови – в лабораторию, нож – на проверку отпечатков, и так далее. Оказалось, что единственные пальчики на ноже принадлежат самой Коразон. А кровь бычья. Понимаете? Как в стейке.

– Вы допросили Миза?

– Разумеется, допросили.

– И что?

– Он ни в чем не сознался, и нет никаких свидетельств его участия. Толкает свою версию: мол, Коразон – мстительная сучка, хочет создать ему проблемы.

– И какая у вас сейчас рабочая версия? – недоверчиво спросил Гурни. – Что Ким сошла с ума и сама все это устраивает? Чтобы подставить бывшего бойфренда?

По взгляду Шиффа было понятно, что ему верится именно в это. Он пожал плечами.

– Или это дело рук кого-то еще, чьи мотивы нам пока неизвестны. – Он в третий раз взглянул на телефон. – Все, мне пора. Как летит время в хорошей компании.

И он направился к приоткрытой двери.

– А почему нет камер? – спросил Гурни.

– Что-что?

– Самым очевидным действием в случае неоднократного проникновения в дом и актов вандализма было бы установить скрытые камеры.

– Я настоятельно предлагал мисс Коразон это сделать. Она отказалась. Сказала, что не потерпит вторжения в свою частную жизнь.

– Странно, что она так отреагировала.

– Разве что все ее жалобы – брехня, и камера бы это доказала.

Они молча прошли через приемную, мимо дежурного, к главному входу. На пороге Шифф остановил Гурни.

– Вы, кажется, сказали, что обнаружили в ее квартире свежую улику, о которой мне следует знать?

– Именно это я и сказал.

– Так что же? Что вы нашли?

– Вы уверены, что хотите это знать?

Во взгляде Шиффа мелькнула злость.

– Да, хотел бы.

– На полу в кухне обнаружен кровавый след, ведущий к сундуку в подвале. В сундуке небольшой остро заточенный нож. Но, пожалуй, это мелочи, правда? Наверно, Ким опять выжала кровь из мяса и накапала на ступеньки. Наверно, это ее безумие и мстительность стремительно прогрессируют.

Обратная дорога была неприятной. В ушах у Гурни все звучала его саркастическая тирада в адрес Шиффа. И чем больше он прокручивал ее в голове, тем яснее понимал, насколько она вписывается в привычный сценарий: желание обороняться по любому поводу завладело после ранения его умом и поступками.

Он всегда был склонен противостоять официальной версии: у него был талант находить неувязки. Но в последнее время он все лучше осознавал, что движет им и что-то еще, куда менее объективное. Его склонность проверять на прочность логику каждого мнения, каждого вывода теперь была отравлена враждебностью – от упрямой сварливости до чуть ли не ярости. Он все больше отгораживался от мира, все больше защищался, все сильнее сопротивлялся любой чужой идее. И был уверен, что все это началось полгода назад, когда его чуть не убили три пули. Некогда объективность была его природным даром, теперь за нее приходилось бороться. Но борьба того стоила. Без объективности он – ничто.

Психотерапевт уже давно говорил ему: “Когда вы задеты, постарайтесь понять, какой страх за этим скрывается. В глубине всегда страх, и пока мы не взглянем ему в лицо, мы будем поступать неправильно”. Гурни заставил себя сделать шаг назад: спросил себя, чего же он боится. Этот вопрос занимал его всю дорогу домой. Наиболее честный ответ оказался и самым неудобным.

Он боялся, что ошибся.

Гурни припарковался рядом с машиной Мадлен у бокового входа. Горный воздух был полон прохлады. Войдя в дом, он повесил куртку в прихожей, прошел в кухню и крикнул:

– Я дома.

Ответа не последовало. Дом казался невыразимо омертвелым – пустым той особенной пустотой, которая наступала, лишь когда уходила Мадлен.

Он собрался уже идти в ванную, однако вспомнил, что забыл в машине голубую папку Ким. Он пошел за папкой, но не успел подойти к машине, когда в глаза ему бросилось что-то ярко-красное справа. Пятно алело посреди клумбы, где Мадлен в прошлом году сажала цветы, и в первый миг Гурни показалось, что это бутон на прямом стебле. Но ему тут же подумалось, что для бутонов еще не время. Впрочем, когда он подошел поближе и пригляделся, открытие обескуражило его не меньше, чем если бы это была роза в цвету.

Стебель оказался древком стрелы. Наконечник был воткнут в мягкую сырую землю, а за бутон Гурни принял оперение на зазубренном хвосте – три половинки пера, полыхавшие алым в косых лучах вечернего солнца.

Гурни в недоумении уставился на стрелу. Это Мадлен ее сюда воткнула? Тогда где она ее взяла? Это какая-то метка? Перья казались новыми, непотрепанными, под снегом они явно не зимовали. А если не Мадлен воткнула стрелу, то кто? Может ли быть такое, что ее вообще не втыкали, а действительно пустили из лука? Но чтобы вот так попасть в землю, почти что под прямым углом, стрелять надо было вертикально вверх. Когда? Зачем? Кто? Откуда?

Гурни ступил на невысокую клумбу, ухватил стрелу у земли и не спеша вытащил. Он обнаружил острый четырехгранный наконечник – такой стрелой хороший охотник с мощным луком продырявил бы оленя. Рассматривая смертоносный снаряд, Гурни думал о немыслимом совпадении: в один день найти два образца холодного оружия, и оба – повод для недоумения и тревоги.

Возможно, конечно, Мадлен все легко объяснит. Он отнес стрелу на кухню и тщательно вымыл под краном в раковине. Наконечник оказался из углеродистой стали и острый – хоть брейся. Тут Гурни вновь вспомнил о ноже в подвале у Ким, а следом и о том, что забыл в машине ее папку. Он аккуратно положил стрелу на сосновый буфет и пошел обратно, через небольшой коридор и прихожую.

Открывая боковую дверь, он столкнулся с Мадлен, одетую во все цвета радуги: розовые спортивные штаны, сиреневая флиска и оранжевая бейсболка. Вид у нее был усталый, но довольный, она слегка запыхалась, как после прогулки по холмам. Гурни посторонился и пропустил жену.

Она улыбнулась.

– Така-а-я красота! Видел, какой удивительный свет на склоне? И почки розовеют.

– Какие почки?

– Ты не видел? Пошли скорей.

Она взяла его за руку и потащила на улицу, радостно показывая на деревья за дальним пастбищем.

– Это такое чудо ранней весной – эта розоватость на кленах.

Гурни понимал, о чем речь, но не готов был разделить счастье Мадлен. Налет краски на серо-буром склоне пробудил в нем давнее воспоминание, от которого его замутило: серо-бурая вода в канаве у заброшенной подсобной дороги за аэропортом Ла Гуардия, зловонная муть чуть подкрашена красным. Виной тому было изрешеченное тело в мелкой воде.

Мадлен обеспокоенно взглянула на него.

– Все в порядке?

– Просто устал.

– Кофе хочешь?

– Нет, – прямо-таки отрезал он, сам не зная почему.

– Пошли в дом, – сказала Мадлен, сняла флиску и кепку и повесила их в прихожей.

Гурни прошел за ней на кухню. Жена подошла к раковине и повернула кран.

– Как ты съездил в Сиракьюс?

Гурни снова вспомнил, что эта чертова папка все еще в машине.

– Я тебя не слышу, вода шумит, – сказал он.

Так значит… что? Он три раза забыл про папку? Три раза за десять минут? Боже.

Мадлен наполнила стакан и выключила воду.

– Я говорю, как съездил в Сиракьюс?

Он вздохнул.

– Странно съездил. Довольно унылый город. Погоди. Я на минуту, потом расскажу.

На этот раз он дошел до машины и принес-таки папку.

Мадлен была озадачена.

– А я слышала, там очень милые старые райончики. Может, не с той стороны, где ты был?

– И да, и нет. Милые старые райончики вперемежку с ужасными.

Она посмотрела на папку у него в руке.

– Это проект Ким?

– Что? А, да.

Он огляделся, думая, куда бы положить папку, – и увидел стрелу, которую оставил на буфете.

– Ты про это вот что-нибудь знаешь?

– Что? – Она подошла поближе и внимательно посмотрела на стрелу, но не коснулась ее. – Это та штука, которую я видела на улице?

– Когда ты ее видела?

– Не знаю. Когда уходила гулять. Может, с час назад.

– И ты не знаешь, откуда она взялась?

– Знаю только, что она торчала в клумбе. Думала, это ты ее туда воткнул.

Повисло долгое молчание. Гурни уставился на стрелу, Мадлен уставилась на Гурни.

– Думаешь, здесь кто-то охотится? – спросила она, прищурившись.

– Для охоты сейчас не сезон.

– Может, кто-то выпил и решил, что сезон.

– Как мило.

Мадлен снова взглянула на стрелу и пожала плечами.

– Ты какой-то замученный. Давай-ка посидим, – она указала на стол у французских дверей. – Расскажи мне, как прошел день.

Он рассказал обо всем, упомянул, что Ким попросила ее сопровождать, и посмотрел на Мадлен – как она отреагирует. Но она не стала ничего комментировать и просто сменила тему.

– У меня тоже был тяжелый денек.

Она облокотилась на стол, упершись большими пальцами в подбородок и прижав ладони к щекам. Затем закрыла глаза и надолго – казалось, очень надолго – замолчала. Наконец она открыла глаза, выпрямилась и положила руки на колени.

– Помнишь, я тебе говорила про математика?

– Смутно.

– Ну профессор математики, который лечился у нас в клинике?

– А. Да.

– Его к нам направили, когда во второй раз поймали пьяным за рулем. Неприятности на работе, в результате – вообще никакой работы, отвратительный развод, запрет видеться с детьми, с соседями не ладил. Пессимизм, мрак, бессоница, в любой ситуации видел только плохое. Блестящий ум, но его засосало болото депрессии. Ходил на три групповых сеанса в неделю плюс один индивидуальный. Обычно он любил поговорить. Вернее, любил пожаловаться, обвинить всех знакомых во всех бедах. Но делать не хотел ничего. Даже выходить из дома, но тут уж суд его обязал. Антидепрессанты не принимал – это значило бы признать, что в его бедах отчасти виноваты биохимические процессы в мозге. В чем-то даже забавно. Он все хотел делать только по-своему, то есть вообще ничего не делать.

Мадлен невесело улыбнулась и посмотрела в окно.

– Что случилось?

– Он застрелился прошлой ночью.

Они надолго замолчали и какое-то время смотрели вдаль поверх холмов, слегка повернувшись друг к другу за столом. Гурни охватило странное чувство, будто он освободился от времени и пространства.

– Что ж, – наконец сказала Мадлен, вновь поворачиваясь к нему, – значит, юная леди пожелала тебя нанять. И все, что нужно сделать, – это сходить с ней на пару встреч и сказать потом, как она держалась?

– По ее словам, да.

– А ты гадаешь, не кроется ли тут что-то еще?

– Судя по сегодняшним событиям, можно наткнуться на подводные камни.

Мадлен одарила Гурни долгим, внимательным взглядом, приникающим в самую душу. Затем с видимым усилием изобразила милую улыбку.

– Раз за дело взялся ты, то недолго им оставаться под водой.