Читать книгу Зажмурься покрепче - Джон Вердон - Страница 20

К 10:00 Гурни отправил Вэл Перри контракт и позвонил по всем трем номерам, которые она ему дала для связи со Скоттом Эштоном, чтобы договориться о встрече. Один был его домашний, другой – личный мобильный, а третий – телефон школы-интерната Мэйплшейд. По первым двум пришлось оставить запись на автоответчике, а по третьему он продиктовал сообщение секретарю, которая представилась как мисс Листон.

В 10:30 Эштон перезвонил и сказал, что получил все три сообщения, а кроме того, ему звонила Вэл Перри, чтобы объяснить роль Гурни в расследовании.

– Она передала, что вам нужно со мной поговорить.

Голос Эштона был таким же, как на видеозаписи, но по телефону он звучал насыщеннее и теплее. Правда, теплота была дежурной, сродни той, что мы слышим в рекламе дорогого продукта. Идеальный голос для модного психиатра.

– Все верно, сэр, – сказал Гурни. – Вам удобно будет встретиться сегодня?

– Сегодня было бы идеально. Можно в академии к полудню или у меня дома в два. Как вам удобнее?

Гурни выбрал второе. Он рассудил, что если немедленно отправиться в Тэмбери, то как раз успеет осмотреться, особенно вокруг владений Эштона. Может, даже удастся поговорить с парой соседей. Он подошел к столу, взял список свидетелей из материалов Хардвика и поставил карандашом точку у каждого имени, рядом с которым значился адрес на Бэджер-Лейн. Из той же стопки он взял папку с пометкой «Резюме допросов» и отправился с этими документами к машине.

Сонная деревушка Тэмбери находилась на перекрестке двух старинных дорог, которые уступили роль транспортных артерий современным магистралям. Обычно такая ситуация располагает к экономическому упадку, однако Тэмбери удачно разместилась в живописной долине у северной окраины гор, и это спасло деревушку. Сочетание уединенности и красоты оказалось привлекательным для богатых пенсионеров и толстосумов помоложе, желающих иметь загородный дом.

Впрочем, не все население состояло из молодых толстосумов и богатых пенсионеров. Например, Кальвин Харлен проживал в поросших сорняками развалинах бывшей молочной фермы на углу Хигглз-Роуд и Бэджер-Лейн. Когда бодрый голос GPS-навигатора привел Гурни в эту местность после полуторачасовой поездки из Уолнат-Кроссинг, было уже за полдень. Гурни припарковался у северной окраины Хигглз-Роуд и принялся рассматривать представшую перед ним разруху. Самой примечательной деталью была трехметровая компостная куча, из которой произрастали исполинские сорняки. Стоявший рядом сарай перекосился так, словно мечтал к этой куче прислониться. В зарослях у его дальней стены виднелся ряд ржавеющих машин и пустой желтый корпус от школьного автобуса.

Гурни открыл папку с резюме допросов и достал нужное описание. Там значилось:

Кальвин Харлен, 39 лет, разведен. Индивидуальный предприниматель, разнорабочий (мелкий ремонт, уход за газоном, расчистка снега, сезонная разделка оленьих туш, таксидермия). Оказывал различные услуги по хозяйству Скотту Эштону до появления Гектора Флореса, который вскоре перенял все его функции. Утверждает, что у него с Эштоном было некое «негласное соглашение», которое Эштон нарушил. Также утверждает (не подкрепляя слова доказательствами), что Флорес был нелегальным мигрантом и ВИЧ-положительным геем-наркоманом. Отзывался о нем не иначе как «вонючий латинос», об Эштоне как о «лживой мрази», о Джиллиан Перри как о «чванливой шлюшке», а о Кики Мюллер как о «мексиканской подстилке». Ничего не знает об убийстве, связанных с ним событиях и местонахождении подозреваемого. Утверждает, что вечером, когда произошло убийство, работал один в своем сарае.

Доверия не вызывает. Психически неуравновешен. В течение 20 лет многократно привлекался к ответственности за домашнее насилие, долги, пьянство и неподобающее поведение, а также за домогательства, угрозы и хулиганство (перечень обвинений прилагается).

Гурни закрыл папку и положил ее на пассажирское сиденье. По всей видимости, Кальвин Харлен всю жизнь стремился стать образцовым быдлом.

Он вышел из машины, запер ее и направился по пустой дороге к грязевым разводам, служившим въездом на участок Харлена. В одном месте разводы расходились в двух условных направлениях, разделенных треугольником примятой травы: часть месива была размазана в сторону компостной кучи и сарая, а другая – в сторону двухэтажного фермерского дома, который последний раз красили так давно, что цвет этой краски было невозможно определить. Навес над крыльцом держался на четырех деревянных столбиках поновее, чем сам дом, но тоже старых. К одному из столбиков была приколочена фанерная табличка с рукописным объявлением о разделке туш, выполненным кроваво-красными буквами с неприятными подтеками.

Из дома раздался истошный лай как минимум двух крупных собак. Гурни остановился в надежде, что их волнение заставит хозяина выйти из дома.

Но вместо этого кто-то вышел из-за компостной кучи. Это был костлявый человек с обветренным лицом, бритый налысо и держащий в руке острый инструмент, напоминающий ледоруб.

– Вы чего здесь забыли? – спросил он, хихикая, словно в вопросе содержалась остроумная шутка.

– Я ничего не забыл, – отозвался Гурни.

– Тогда, стало быть, заблудились?

Было непонятно, что за игру затеял костлявый, но она ему определенно нравилась. Гурни решил сбить его с толку и сыграть по другим правилам.

– Я вот знаю несколько владельцев собак, – сказал он. – Говорят, если собака правильная, на ней можно круто заработать. А если неправильная, то беда.

– Заткнись, чтоб тебя разнесло!

Гурни не сразу понял, что реплика обращена в сторону дома. Лай резко прекратился.

Ситуация имела все шансы выйти из-под контроля. Гурни понимал, что пока еще можно развернуться и уйти без последствий, но его охватило нездоровое желание вступить в спарринг с нездоровым собеседником. Он осмотрел землю у себя под ногами и нашел небольшой овальный камешек размером с яйцо снегиря. Потерев его между ладоней, словно разогревая, он затем подбросил его в воздух, как монетку, и поймал правой рукой, после чего зажал в кулаке.

– Вы чего это затеяли? – спросил костлявый, делая шаг в его направлении.

– Тс-с-с, – тихо произнес Гурни. Он медленно, палец за пальцем, разжал кулак, внимательно изучил камешек, затем улыбнулся и выбросил его через левое плечо.

– Че это за…

– Прости, Кальвин, это невежливо с моей стороны, просто я привык таким образом принимать решения. Очень, знаешь, ресурсоемкий процесс.

Глаза тощего расширились от удивления.

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Да тебя же все знают, Кальвин. Или к тебе лучше обращаться Мистер Зло?

– Че?!..

– А, значит, все-таки Кальвин. Ну ладно. Так проще, да.

– Ты ваще кто такой? Че те надо?

– Мне надо понять, где найти Гектора Флореса.

– Гек… Че?

– Ну ищу я его, Кальвин. И обязательно найду. Думал, вдруг ты поможешь.

– Да откуда ты ваще… кто ты ваще… ты че, коп какой-нить?

Гурни промолчал, стараясь смотреть на собеседника невыразительным взглядом убийцы. Этот взгляд несколько осадил Харлена, чьи глаза стали еще шире.

– Тебе нужен Флорес? Этот вонючий латинос?

– Поможешь мне, Кальвин?

– Не знаю. А как?

– Да просто расскажи все, что знаешь про нашего общего друга, – последние три слова Гурни произнес с такой ядовитой иронией, что на долю секунды ему показалось, что переиграл. Но довольная улыбка Харлена опровергла его опасения. Было похоже, что на эту публику невозможно переиграть.

– Ну че, я не против. Тока я не знаю, тебе че конкретно надо-то?

– Для начала, ты не знаешь, откуда он вообще взялся?

– А тут в деревне автобус останавливается с этими латиносами, ну они тут и ошиваются, – объяснил он таким тоном, словно «ошиваться» означало «прилюдно мастурбировать».

– Хорошо, а до автобуса? Не знаешь, откуда он родом?

– Ха, да с какой-нить мексиканской свалки, откуда они все берутся!

– Значит, он тебе сам не рассказывал?

Харлен покачал головой.

– А что-нибудь другое рассказывал?

– Типа чего?

– Типа чего угодно. Ты вообще с ним лично разговаривал?

– Один раз, по телефону. Вот с тех пор и знаю, что он врет как дышит. Дело в октябре было или, может, в ноябре. Звоню я, значит, доктору Эштону насчет расчистки снега, а к телефону подходит этот латинос и спрашивает, чего мне надо. Я и говорю: мне надо поговорить с доктором! А фиг ли я должен говорить с кем-то еще? Но он такой: нет, скажи все мне, а я передам. А я говорю: я, блин, не тебе звоню, так что иди и утрись, ублюдок! Кем он вообще себя возомнил? Эта мексиканская шваль валит сюда как зараза, разносит свиной грипп со СПИДом, сосет из государства денежки, тырит у честных людей рабочие места, налогов не платит, ваще обнаглели, тупые выродки. Если мне эта склизкая гадина еще раз попадется, я ему башку нахрен прострелю. Сперва яйца, а потом башку!

Где-то в середине этой тирады одна из собак в доме вновь залаяла. Харлен повернулся, сплюнул и, помотав головой, заорал:

– Да заткни ты глотку, слышь!

Собака замолчала.

– Значит, тогда ты окончательно убедился, что Флорес врет.

– Че?..

– Ты сказал, что, поговорив с Флоресом по телефону, ты понял, что он врет.

– Ну.

– Что значит «врет»?

– Да когда этот ушлепок приехал, он же слова по-английски не спикал. А потом – оп! – и лопочет, как этот самый… не знаю кто, ну как какой-то всезнайка долбаный.

– И какой ты из этого сделал вывод, Кальвин?

– Такой вывод, что он врет как сивый мерин!

– Ну, обоснуй.

– Да ни один нормальный человек с такой скоростью не выучит английский!

– Значит, ты думаешь, что он на самом деле не мексиканец.

– Я думаю, что он брешет, потому что шифруется.

– Это в каком же смысле?

– Да че, неясно, что ли? Если он такой весь из себя умный, че он вообще подкатил к доктору на предмет граблями помахать? Точно тебе говорю, он все это продумал.

– Очень любопытно, Кальвин. Мне нравится твоя проницательность.

Харлен кивнул и снова сплюнул, на этот раз как бы в знак согласия с комплиментом.

– Короче, вот еще что, – сказал он и заговорщически понизил голос: – Этот тварюка вечно прятал морду. Ходил в эдакой ковбойской шляпе, напялив ее на лоб, и всегда в темных очках. Спрашиваешь, как я это понимаю? А так, что он не хотел, чтоб его замечали. Вот и прятался вечно то в главном доме, то в этой конуре. Такой же, как эта сучка.

– Какая именно сучка?

– Ну, которую шлепнули, какая еще. Если мимо проезжала на тачке, всегда отворачивалась, будто я куча говна или дохлая кошка. Тупая сучара. Между ней и вонючим латиносом че-то было, я так думаю. Иначе че они оба людям в глаза смотреть боялись? А потом я подумал еще: ба, да он же небось просто не хочет, чтобы его узнали! Сечешь?

К моменту, когда Гурни закончил допрос, поблагодарил Харлена и пообещал ему быть на связи, он уже не понимал, насколько ценна полученная информация. С одной стороны, если Эштон нанял Флореса делать работу, за которую раньше платил Харлену, то понятно, что последний раздосадован, и все остальное могло быть плодом больного воображения, разыгравшегося от удара по кошельку. С другой стороны, в его словах могло быть и здравое зерно. Возможно, Хардвик был прав, и в этой истории есть двойное дно, а известная фабула – лишь видимость.

Гурни вернулся к машине и сделал три коротких записи в маленьком блокноте на пружинке.

1. Флорес не тот, за кого себя выдавал? Не мексиканец?

2. Флорес боялся, что Харлен его узнает, потому что были знакомы? Или просто боялся, что Харлен его опознает, если что? Но ведь Эштон знал, как он выглядит?

3. Доказательства связи между Флоресом и Джиллиан? Были знакомы? Мотив для убийства из прошлого Ф. до появления в Тэмбери?

Он со скепсисом перечитал эти заметки, сомневаясь, что они приведут к какому-нибудь полезному открытию. Все-таки Харлен был прежде всего злобным параноиком – вряд ли на его слова можно было полагаться.

Часы на приборной панели показывали 13:00. Если пропустить обед, можно поговорить еще с кем-нибудь перед встречей с Эштоном.

Владение Мюллеров находилось по соседству с крайним участком на возвышенной части Бэджер-Лейн, где размещался выпестованный светский рай доктора Эштона, бесконечно непохожий на помойку Харлена.

Гурни остановил машину у почтового ящика с именем Карла Мюллера, которое также значилось в его списке свидетелей. Вдали от дороги возвышался просторный белоснежный особняк в колониальном стиле, с классическими черными панелями и ставнями. В отличие от других вылизанных построек поселка этот особняк был тронут легкой патиной запущенности – ставни кое-где потрескались, на неухоженном газоне валялись ветки, а подъезд к зданию был засыпан опавшими листьями. На мощеной дорожке у бокового входа лежал опрокинутый ветром садовый стул.

Из-за панельной двери главного входа доносилась приглушенная музыка. Звонка нигде не было, но посередине выступал старинный бронзовый молоток, которым Гурни и воспользовался, прилагая значительную силу, чтобы его расслышали.

Мужчина, открывший ему дверь, выглядел болезненным. Гурни прикинул, что ему может быть как сорок пять, так и шестьдесят, в зависимости от того, какой именно недуг мог отразиться на его внешности. Жидкие волосы сочетались по цвету с мешковатой серовато-бежевой кофтой.

– Здравствуйте, – произнес мужчина голосом, не выражавшим ни любопытства, ни гостеприимства.

Гурни несколько удивился такой реакции на незнакомца у порога.

– Вы мистер Мюллер?

Мужчина моргнул, словно прокручивал в голове повторную запись только что услышанного вопроса.

– Я – Карл Мюллер, – произнес он монотонно.

– Меня зовут Дэвид Гурни. Я занимаюсь поиском Гектора Флореса и хотел узнать, нет ли у вас пары минут поговорить об этом.

Мужчина снова помолчал, словно ему понадобилось прокрутить в уме эту фразу дважды.

– Прямо сейчас?

– Если удобно, сэр. Был бы весьма признателен.

Мюллер неспешно кивнул и отступил в сторону, совершая неопределенный вялый жест рукой. Гурни вошел в темную прихожую с неплохо сохранившимся интерьером девятнадцатого века – широкие половые доски, много оригинального декора из дерева с резьбой. Музыка, которую он услышал, приблизившись к особняку, теперь звучала более отчетливо. Гурни узнал в ней католический рождественский гимн и удивился, поскольку редко кто слушал такое вне соответствующего сезона. Звук шел откуда-то снизу, из подвала, и его сопровождало какое-то низкое, ритмичное жужжание. Слева оказалась двойная дверь, ведущая в торжественную столовую с огромным камином. Прямо перед Гурни широкая прихожая превращалась в холл, тянущийся до дальней стены, где виднелись стеклянные двери с видом на необъятный зеленый газон. Сбоку от холла была широкая лестница с витиеватой балюстрадой, ведущая на второй этаж. Справа находилась старомодная гостиная с пухлыми диванами, креслами и антикварными столиками в окружении морских пейзажей в рамах. У Гурни сложилось впечатление, что об интерьере особняка заботились тщательнее, чем об экстерьере. Мюллер стоял и бессодержательно улыбался, как бы ожидая, когда ему подскажут, что делать дальше.

– У вас замечательный дом, – светски заметил Гурни. – Очень уютно. Вы не против, если мы присядем, чтобы побеседовать?

Снова пауза.

– Хорошо.

Поскольку хозяин не сдвинулся с места, Гурни сам вопросительно протянул руку к гостиной.

– Да-да, разумеется, – моргнул Мюллер, словно очнувшись. – Простите, как вы представились? – не дожидаясь ответа, он повел Гурни к паре кресел, расставленных напротив друг друга перед камином. – Итак, о чем речь?

Голос Мюллера снова сделался туманным, словно у него было какое-то органическое расстройство, причиняющее ужасную рассеянность, однако это было бы маловероятным, учитывая непростую профессию судомеханика. Скорее, дело было в каком-то лекарстве – было уместно такое предположить, учитывая, что супруга Мюллера исчезла вместе с убийцей.

Гурни обратил внимание, что мелодия гимна, а также сопутствующее жужжание в этом помещении казались громче, чем в прихожей. Возможно, причина была в разводке вентиляционных выходов. Он поймал себя на желании спросить об этом, но решил, что лучше сконцентрироваться на главной причине визита.

– Вы следователь из полиции, – почему-то констатировал Мюллер.

Гурни улыбнулся.

– Я вас долго не задержу, сэр. У меня всего несколько вопросов.

– Карл.

– Что, простите?

– Карл, – повторил он, уставившись на камин, словно зола от последней растопки будоражила его память. – Меня зовут Карл.

– Хорошо, Карл. Мой первый вопрос: вы не помните, чтобы перед своим исчезновением миссис Мюллер разговаривала с Гектором Флоресом?

– Кики, – произнес он, продолжая смотреть на золу.

Гурни повторил вопрос, на этот раз употребив имя.

– А было бы логично, да? Учитывая ситуацию… А какая была ситуация?

Глаза Мюллера закрылись и открылись снова, и этот мучительно затянутый процесс сложно было назвать словом «моргнули».

– Она ходила на терапию.

– На терапию? К кому?

Мюллер впервые взглянул на Гурни с тех пор, как тот зашел в гостиную, и теперь моргнул чуть быстрее.

– К доктору Эштону.

– Доктор принимает у себя дома? Тут, по соседству?

– Да.

– Часто она к нему ходила?

– Шесть месяцев, год… или меньше? Или больше. Я не помню.

– Когда была последняя сессия терапии?

– Во вторник. Сессии всегда были по вторникам.

Гурни удивился:

– Вы говорите про тот вторник, когда она исчезла?

– Верно, во вторник.

– И вы, значит, предполагаете, что миссис Мюллер – то есть Кики – общалась с Флоресом, когда была у Эштона?

Мюллер в ответ промолчал и снова перевел взгляд на серое нутро камина.

– Она когда-нибудь о нем рассказывала?

– О ком?

– О Гекторе Флоресе.

– Он был не из тех людей, о ком интересно поговорить.

– Каким он был человеком?

Мюллер невесело усмехнулся и покачал головой.

– Но это же очевидно, разве нет? Очевидно! Вы же слышали его фамилию, – произнес Мюллер с внезапным и отчетливым пренебрежением.

– У него испанская фамилия.

– Да они все одинаковые. Это же совершенно очевидно. Нашей стране это как нож в спину.

– От мексиканцев?

– Мексиканцы – это только кончик ножа.

– Значит, вы ждали того же от Гектора?

– Вы были в тех странах?

– В Латинской Америке?

– В любых странах, где царит жара.

– Боюсь что нет, Карл.

– Дрянные земли, все до последней. Мексика, Никарагуа, Колумбия, Бразилия, Пуэрто-Рико… дрянь, все как одна, и выходцы оттуда дрянь.

– И Гектор?

– Дрянь!

Мюллер уставился на присыпанную пеплом решетку камина с таким лицом, словно дрянь была именно там.

Гурни около минуты молча ждал, чтобы страсть в собеседнике улеглась. Плечи Мюллера постепенно опустились, а хватка на ручках кресла ослабла. Он закрыл глаза.

– Карл?

– Да? – Глаза вновь открылись. Лицо его утратило всякое выражение.

Гурни тихо спросил:

– У вас были причины полагать, что между вашей женой и Флоресом происходит что-то неподобающее?

Мюллер выглядел озадаченным.

– Как, говорите, вас зовут?

– Дэйв. Дэвид Гурни.

– Дэвид! Какое забавное совпадение! Вы знали, что это мое второе имя?

– Нет, Карл, не знал.

– Я – Карл Дэвид Мюллер, – произнес он, глядя куда-то перед собой. – Карл Дэвид. Мама часто говорила: Карл Дэвид Мюллер, а ну ступай в свою комнату. Карл Дэвид Мюллер, ну-ка веди себя хорошо, а не то Санта-Клаус не принесет тебе подарок. Слушай меня хорошенько, Карл Дэвид…

Он поднялся из кресла, выпрямил спину и повторял свое полное имя правдоподобным женским голосом и с таким напором, словно у этого голоса, произносящего его имя, была власть открыть дверь в другой мир. Затем он развернулся и вышел из комнаты.

Гурни услышал, как открывается входная дверь.

Мюллер стоял и держал ее нараспашку.

– Спасибо, что навестили, – произнес Мюллер бесцветным тоном. – Вам пора. Я иногда забываю… вообще-то я не должен пускать людей в дом.

– Благодарю вас, Карл. Спасибо за ваше время, – сказал Гурни. Странный эпизод психотической декомпенсации его озадачил и смутил, но он решил сделать, как Мюллер просит, и не создавать лишнего стресса, а дойти до машины и вызвать медиков.

Но по дороге к машине Гурни подумал, что все же лучше убедиться, что с Мюллером все в порядке. Он вернулся к особняку в надежде убедить хозяина снова пустить его, но дверь оказалась приоткрыта. Гурни на всякий случай все равно постучал. Ответа не последовало. Он заглянул в дом и увидел еще одну приоткрытую дверь. Тогда он зашел в холл и позвал как можно более вежливым голосом:

– Мистер Мюллер? Карл? Это Дэйв. Вы здесь, Карл?

Тишина. Но теперь стало понятно, что жужжащий звук с отчетливыми металлическими нотками, а также рождественский гимн доносились как раз из-за этой двери, которая в прошлый раз была закрыта. Гурни подошел и слегка толкнул ее носком ботинка. Перед ним оказалась лестница, ведущая в подвал и залитая тусклым светом.

Гурни осторожно пошел вниз. Пройдя несколько ступенек, он снова позвал:

– Мистер Мюллер! Вы внизу?

Детское сопрано запело гимн:

Придите к Младенцу,

Верные, с весельем!

Придите скорее к Нему в Вифлеем!

С лестницы можно было разглядеть только небольшую часть подвала. Гурни видел, что пол выложен обычной виниловой плиткой, а стены отделаны сосновыми панелями, совсем как миллионы других американских подвалов. Почему-то эта обыкновенность его приободрила. Но когда он спустился до конца и повернулся лицом к источнику света, его посетило совсем другое чувство.

В дальнем углу стояла огромная наряженная елка с верхушкой, упирающейся в потолок трехметровой высоты. Помещение освещали сотни огоньков ее гирлянды. С ветвей свисали разноцветная мишура, сосульки из фольги и бесчисленные стеклянные игрушки всех традиционных форм – от простых шариков до выдувных ангелочков. Воздух в подвале был наполнен ароматом хвои.

Возле елки у здоровенной платформы размером с два теннисных стола стоял Карл Мюллер. В руках у него был металлический ящичек с двумя рычагами, а на платформе по искусственному холмистому ландшафту с лесами и реками, вдоль крохотных деревушек и ферм мчался маленький поезд, со свистом проносясь сквозь тоннели в игрушечных горах и выписывая бесконечные восьмерки – снова, снова и снова.

В глазах Мюллера, глубоко утопленных в обвисшую плоть лица, отражались разноцветные огоньки. Он напомнил Гурни ребенка с прогерией – странной болезнью, которая превращает детские черты в старческие.

Гурни вернулся наверх. Он решил сходить к Эштону и расспросить его о состоянии Мюллера. Судя по елке и игрушечной железной дороге, это не было спонтанным срывом, требующим немедленного врачебного вмешательства, а происходило давно и систематически.

Он аккуратно закрыл тяжелую входную дверь, не трогая замок. Когда он возвращался по мощеной тропинке к своему «универсалу», то увидел, что прямо за его внедорожником припарковался винтажный «Ленд Ровер», из которого выбиралась престарелая дама.

Открыв заднюю дверь машины, она произнесла несколько отрывистых команд и наружу выскочил огромный эрдельтерьер.

Женщина, как и ее собака, выглядела одновременно аристократичной и жилистой. В ней чувствовалась удивительная бодрость, контрастная болезненной вялости Мюллера. Она уверенной походкой направилась навстречу Гурни, в одной руке держа короткий поводок своего пса, а в другой – трость, которая выглядела скорее как аксессуар, чем приспособление для помощи при ходьбе. На половине пути она вдруг остановилась, уперевшись тростью в землю с одной стороны и подозвав к себе собаку с другой, тем самым преграждая Гурни дорогу.

– Я – Мэриан Элиот, – объявила она тоном, которым обычно говорят: «Встать, суд идет!»

Гурни видел это имя в списке соседей Эштона, которых опрашивали люди из бюро криминальных расследований.

– Кто вы? – спросила она требовательно.

– Моя фамилия Гурни. Почему вы интересуетесь?

Она покрепче вцепилась в свою длинную, видавшую виды трость, словно в скипетр, и Гурни подумал, что при необходимости она могла послужить оружием. Эта женщина привыкла задавать вопросы, а не отвечать на них, и было бы ошибкой вызвать у нее презрение, поскольку тогда она бы ничего не рассказала.

Она сощурилась.

– Что вы здесь делаете?

– Я бы поддался искушению и ответил, что это не ваше дело, но я вижу, что вами движет беспокойство за мистера Мюллера.

Он не был уверен, что угадал с градусом надменности, пока она не перестала рассматривать его и не спросила:

– С ним все в порядке?

– Смотря что вы считаете порядком.

В ее взгляде мелькнуло нечто, подсказавшее Гурни, что она прекрасно поняла смысл каламбура.

– Он у себя в подвале, – пояснил Гурни.

Она поморщилась и кивнула, о чем-то задумавшись.

– С паровозиком? – уточнила она уже не таким надменным тоном.

– Да. С ним это часто?

Она внимательно посмотрела на набалдашник своей трости, словно там могла оказаться какая-нибудь полезная информация, и не проявила ни малейшего намерения ответить на вопрос Гурни. Он решил зайти с другой стороны.

– Я участвую в расследовании по делу Перри. Ваше имя было в списке свидетелей – насколько понимаю, вас допрашивали в мае, после убийства.

Мэриан презрительно хмыкнула.

– Тоже мне допрос. Первый раз со мной разговаривал… сейчас, сейчас вспомню его имя… старший следователь Хардсон? Хардни? Хард-что-то-там. Грубоватый, но далеко не глупый. Удивительное сочетание – это было все равно что встретить разумного носорога. К сожалению, он куда-то пропал, и его заменили неким Пляттом или Клаттом. Этот был немного поучтивее, но сильно глупее. Мы поговорили совсем коротко, чему я была безумно рада. Когда я встречаю подобных персонажей, я, знаете, начинаю страшно сочувствовать всем их бывшим учителям, которым приходилось такое терпеть с сентября по июнь.

Этот комментарий заставил Гурни вспомнить приписку возле имени Мэриан Элиот: «Профессор философии Принстонского университета. На пенсии».

– Отчасти в этом причина моего визита, – сказал Гурни. – Меня попросили повторно опросить несколько человек, чтобы узнать побольше деталей, которые помогли бы понять, что именно произошло.

Она удивленно вскинула брови.

– Как это «что именно»? Разве есть разные версии?

Гурни пожал плечами.

– Без некоторых подробностей достоверной картины не складывается.

– Я думала, что все известно, кроме местонахождения кровожадного мексиканца и жены Карла… – произнесла она. Казалось, что ее одновременно интригует и раздражает, что действительность может не соответствовать ее представлениям. Эрдельтерьер все это время сидел рядом и внимательно слушал, словно понимал, о чем речь.

Гурни предложил:

– Может быть, побеседуем где-нибудь в другом месте?