Читать книгу Крушение - Джонатан Келлерман - Страница 7

За время, что я провел в офисе Лу, мой старенький «Кадиллак Севилья» припорошило пылью из долины Сан-Фернандо. В надежде, что машину дорогой обдует ветерок, я бульваром Вентуры поехал на восток, но надежды мои не оправдались. Тогда в итальянском ресторанчике – сразу за Сепульведой – я поел пасты, запил ее чаем со льдом, а попутно прочитал заметки Лу.

Как и я, писаниной он себя не перегружал, а потому, помимо уже сказанного им, я ничего нового для себя не открыл; разве что скупые детали задержания Зельды Чейз. Истцы (имена не указаны) свое заявление в полицию отозвали и согласились не давить при условии, что обидчик пройдет курс «консультаций».

В плане правосудия – счастливая развязка. Хотя, по сути своей, те «консультации» – нечто совершенно бессмысленное, опошленное судебными телепроцессами и объемлющее все, от интенсивной психотерапии до бормотаний новоявленного лайф-коучинга.

В данном случае под «консультациями» подразумевалось, что судебная система с радостью спихивает ответственность за недостойное поведение Зельды Чейз на Лу Шермана, доктора медицины.

Лу за работу взялся, но ему хватало и ума и опыта для понимания, что о панацее здесь речи не идет. Потому как даже четко диагностированный психоз для вылечивания – откровенный вызов, поскольку никто толком не знает, что он собой представляет на самом деле. Или каким образом срабатывают антипсихотические препараты, помимо расплывчатого понятия о их воздействии на нейромедиаторы (химикаты мозга вроде серотонина или допамина, обеспечивающие исправность умственной магистрали).

Умножая пазл, многие люди с серьезными расстройствами вовсе не вписываются в ячейки диагностики так гладко, как нас пытаются убеждать гиганты фарминдустрии и их пишущие фантастику штафирки. Если мозг – это Эверест, то наш самолет в Непале еще и не садился.

Так что Лу оставалось лишь пожелать удачи. А тут еще пятилетний ребенок, так или иначе соотносящийся с делом…

* * *

Разобравшись с фузилли[8] и влив в себя пару стаканов чая со льдом, я решил позвонить Карен Галлардо. Позвонил: ни ответа, ни автоответчика. По окончании своей трапезы я вернулся в «Севилью» и на слиянии Ван-Найса с Беверли-Глен взъехал вверх на Малхолланд, быстрый спуск с которого вел к моему дому у подножия западной оконечности Глена.

К трем часам я был уже на месте; залитый солнцем дом встретил меня тишиной. На столе Робин оставила для меня записку – художественная каллиграфия на лоскутке синего стикера:

«Милый, отбыла с Джули на ланч, вернусь ок. 2:30. Би со мной».

Джули – это Джулиетт Чармли, ее школьная подруга, прибывшая на семинар стоматологов возле аэропорта Лос-Анджелеса, а Би – это Бланш, наш белый французский бульдожек. Значит, обедают где-то на площадке, куда разрешен вход с животными, – по всей видимости, кафе на Олд-Топанге, с видом на искристую говорливую речку. Когда мы с Робин наведывались туда последний раз, там учила плавать своих детенышей мамаша-койотиха, и тот из них, что помельче, оскалился на нас по-волчьи.

Бланш – создание миролюбивое, на первый взгляд, больше обезьянка, чем волк. Но все равно чувствуется, что собака: постепенно стала узурпировать наш сад у всех живых существ. Интересно было бы поглядеть, как она отреагирует на койотов, если те снова появятся.

Если я прав, ланч у Робин обещает быть насыщенным. Любопытно.

Я подчистил почту, проверил входящие и попробовал еще раз прозвониться к Карен Галлардо.

Десять длинных гудков, без намека на автоответчик. Я уже собирался вешать трубку, когда на том конце неожиданно прорезался молодой запыхавшийся голос:

– Резиденция Чейз!

– Мисс Галлардо?

– Кто звонит?

Я объяснил.

– А, да. Меня предупредили, что вы позвоните.

– Предупредили?

– Извините. В смысле, я ждала вашего звонка. Сэр.

– Обещаю вам, что не кусаюсь, – успокоил я.

– Что?.. Ах да, конечно. Извините. То есть, вы хотите встретиться с Ови? Он до половины четвертого в подготовишке, я за ним туда скоро поеду. Но пока мы доедем домой, он уже может порядком утомиться.

– Как насчет завтра, часа в четыре?

– Прекрасно. Только если до вас далеко ехать, он может устать еще сильнее. Вы где находитесь?

– Давайте лучше в половине пятого, чтобы у Овидия была возможность отдышаться. И к вам приеду я.

– Вы будете осматривать его прямо здесь? – спросила она.

– Так, кажется, удобней всего.

– М-м-м… ну ладно, хорошо. А что мне сказать Ови?

– Сегодня не говорите ничего. А завтра, когда привезете его домой… Он у вас обычно полдничает?

– Здоровое питание, – поспешила сказать Карен Галлардо. – Органический протеиновый батончик и виноград, если он хочет. Или несколько долек апельсина.

– Сначала покормите его, затем усадите, дайте успокоиться и тогда скажите, что с ним заедет поговорить дядя доктор – без уколов и прививок, друг его мамы. Ну а дальше я сам.

– А если он забеспокоится?

– Он легковозбудимый?

– Да вообще-то, нет…

– Если спокойны вы, то и он будет в порядке.

– Ну хорошо…

– Как он ведет себя без мамы?

– Да ничего, – ответила Карен Галлардо, – хорошо ведет. Сегодня, правда, сказал, что немного о ней беспокоится, но не плакал, не капризничал, а я ему сказала, что ей скоро полегчает. Или что-то не так? Я не должна была это говорить? Понимаете, это не совсем мое. Я изучала кино, а не психологию.

– Вы всё говорили правильно, Карен.

– Надеюсь… мне, когда вы будете его смотреть, нужно находиться здесь?

– В доме – да, в комнате – нет.

– Вы какую комнату хотите использовать?

– Давайте мы уточним это по моем приезде.

– То есть мне ничего заранее не готовить?

– Ничего, Карен. Просто будьте там с Овидием.

– Вам указать, как доехать?

У меня было уже помечено: Голливудские Холмы, сверху Сансет, к востоку от Лорел-Кэньон.

– У меня все есть, Карен. Увидимся завтра в половине пятого.

– Мальчик очень славный… Вы хотя бы примерно не знаете, когда вернется домой Зельда? Ови как раз об этом спрашивал.

– Пока точно не знаю. И постараюсь ему как следует все разъяснить.

– Ну хорошо… А вам комната понадобится с диваном или без? Или там с кушеткой?

– Ничего не надо, Карен.

– Еще раз, как вас зовут, сэр?

* * *

Я сидел у себя в кабинете и раздумывал над подходами, которые мне применить к Овидию Чейзу, когда послышался звук открываемой входной двери и голос, который я так люблю, приветливо пропел:

– А вот и мы-ы!

Я вышел в гостиную, где моя милая стройняшка Робин, в облегающих черных джинсах и того же цвета майке, помахала мне, подошла и нежно чмокнула. Бланш тоже подсеменила, положила мне передние лапы на лодыжку и так стояла, глядя при этом на входную дверь и часто дыша. А возле двери молчаливым столбом застыла Джули Чармли – высокая, рыжая и веснушчатая.

При каждой нашей встрече она напускала на себя скрытно-застенчивый вид; сейчас же он был конкретно неприветливым. И отстраненным. Ей явно не хотелось здесь находиться.

– Джули? Рад тебя видеть.

– Аналогично. Ну я, наверное, пойду.

Робин проводила ее, закрыла следом дверь, а когда вернулась, мы с ней вышли в сад и сели на тиковую скамейку напротив японского прудика. Бланш, блаженно растянувшись у наших ног, в считаные секунды забылась сном праведника.

– Ну вот, разводятся, – со вздохом сообщила о подруге Робин. – Пятеро детишек. Брайс требует полную опеку.

– А что случилось?

– Она ему, как выяснилось, изменяла. Да какая, в сущности, разница?

Муж Джули, пародонтолог, в общении со мной всегда держался с прохладцей и дистанцией. Ни он, ни Джули, при всем своем профессионализме, на звание Родителей Года никак не тянули. Пусть даже с пятерыми детьми.

– Смотря как будут судить. Там долгий роман – или так, на одну ночь?

– Два года. Еще с одним дантистом из клиники Брайса. Даже если б тот и проявил отходчивость, Джули сама себя считает недостойной прощения. Я пробовала как-то взбодрить ее, но получалось только хуже, так что я потихоньку заткнулась.

– Забавный обед, – сказал я. – Кафе «Солар»?

– Ты-то откуда знаешь?

– Разрешен вход с животными. Койоты не показывались?

– Да уж лучше б они, – Робин вздохнула, – хоть какое-то отвлечение. Я потому и прихватила с собой Бланш, когда Джули появилась с таким каменным лицом. Думала: пускай у нас в компании хоть один будет улыбаться. Как это называется у психологов?

– Предусмотрительность.

* * *

Назавтра во второй половине дня я подошел к дому, который снимала Зельда Чейз, – глинисто-коричневый оштукатуренный короб, торчащий в полумиле над помпезным «Шато Мармон».

Отель этот известен тем, что стремится потрафить самым прихотливым вкусам знаменитостей. Для этого, наряду с прочим, здесь имеются эстетические изыски вроде искусственных газонов в некоторых номерах. Видимо, из соображений практичности: после гульбища накануне уборщица заходит сюда с садовым шлангом, и все дела.

От бара «Шато» до входной двери Зельды оказалось пять минут пешего хода (мне невольно подумалось, что этот выбор был сделан неспроста). Нужная мне дверь представляла собой облезлый щит из фанеры; неплохо хотя бы подкрасить. Перед входом никакого газона, просто асфальт в паутине трещин. Номерные цифры, и те висят косовато. Выше по узкой подъездной дорожке припаркован «Фольксваген»-«жук».

Н-да, таким жильем читателей «Пипл» и «Вог» не прельстишь. Хотя в этом, собственно, и суть Голливуда: на самом деле его не существует. Разумеется, звезды крупного калибра, которым хватает ума держать и взращивать свой капитал в банках, могут позволить себе жизнь небожителей до самой своей смерти. Ну а личики разрядом поменьше, которым сегодня «катит», – у них успех в карьере длится не дольше экстаза мотылька.

Коричневый короб – это все, чего Зельда Чейз достигла на своем пике. Что же произойдет с женщиной, страдающей серьезным психическим расстройством, когда агент перестанет реагировать на ее звонки?

Что станется с ее сыном?

Лу Шерман сказал, что Овидию пять, но дата его рождения в карте, оказалось, отстоит всего на месяц от шести. Будет ли в метриках зафиксирован день рождения, проведенный с мамой?

Ребенок, открывший дверь на стук, едва смотрелся на пять – возраст выдавала лишь осмысленность в глазах. В одной руке он держал кружку с молоком.

– Вы доктор, который не делает уколов? – спросил он с порога.

Голос слегка в нос, дикция четкая. Закрыть глаза, и можно представить, что перед тобой семи- или восьмилетка.

Моя мысленная камера четко фиксировала детали.

Для своего возраста мелковат, худой, ноги короткие, центр тяжести понижен. Длинные темные волосы почти скрывают лоб и костлявые плечики. Возможно, к его чертам причастен латинос.

На нем была черная майка с логотипом какой-то группы, о которой я слыхом не слыхивал. Оливково-серые пятнистые штаны, шнурки высоких кед ослаблены. Совиные очки в черной оправе пришвартованы к голове оранжевой резинкой. Глаза за линзами темнее, чем у Зельды; почти черные, широкие от любопытства.

– А ты – Овод, – сказал я.

– Не Овод, а Овидий. – Он рассмеялся в ответ, подражая моим словам и моей интонации с той же необычайной точностью, что и его мать. Чего-то еще он у нее поднахватался?

– Алекс Делавэр. – Я протянул свою руку. Тонкие хрупкие пальчики схватили ее, энергично сжали и выпустили. Пятилетний аналог крепкого мужского рукопожатия.

– Точно без уколов? – прищурясь, спросил он.

– Точно.

– Крутоооо.

Мальчик ощутимо расслабился, но с места при этом не сошел.

– Гм, Овидий…

– Я спросил у нее, а что за доктор? А она говорит, какой-то там «лог».

– Психолог.

Овидий губами повторил незнакомое слово, беззвучно усваивая.

– Она говорит, не знает, что это такое.

– Она – это кто?

– Карен. Работает с моей мамой. Вы мою маму знаете?

– Совсем недавно виделись.

– А где?

– В кабинете у ее врача.

– Она была в больнице. Ей скоро будет лучше.

– Можно я войду? – спросил я.

Он посторонился.

– У нее сейчас грусть. Но не из-за меня. А просто так, своя.

Именно так поучают детей сочувственные взрослые. Ребенок произносил это вполне осмысленно.

Я хотел было ответить, но меня отвлек окрик откуда-то из глубины дома:

– Ови, бог ты мой! Сколько раз тебе говорить: не открывай посторонним двери!

– Карен, да это психолог!

Затормозившей за спиной у ребенка женщине было лет под тридцать – ширококостная, с полным бледнотным лицом (сгодилась бы, пожалуй, на роль ирландской буфетчицы в сериале, что мелькают на Пи-би-эс). В остальном же вполне двадцать первый век: фиолетовых волос ровно столько, чтобы собрать сзади в ершистый пучок, в ушах примерно семь колечек, над ноздрей искусственный брюлик, на руках непременные тату.

– Вот, была в ванной, – заполошно выдохнула она. – Сказала ж ему подождать, пока выйду… Ови!

Мальчик пожал плечами.

– Алекс Делавэр, – представился я Карен.

– Доктор Алекс Делавэр, – поправил Овидий.

– Уверяю вас, сэр, – никак не унималась Карен Галлардо, – раньше он так никогда не делал! Овидий, пока здесь распоряжаюсь я, надо, чтобы ты меня слушался.

Мальчик хлебнул молока, отчего запачкал подбородок, и, шмыгнув, утерся.

– Ну вот, теперь тебе салфетка нужна, – бдительно заметила Карен.

– Не нужна, – снова используя руку, сказал мальчик. – Он ко мне пришел, разговаривать.

Карен Галлардо поглядела на меня.

По моему кивку она удалилась, а Овидий хозяйски указал:

– Нам туда.

* * *

Через утлую прихожую он провел меня в гостиную, приподнимающую, казалось, дом над окрестными кротовыми кучами. А всё за счет вида.

В местах вроде Тосканы и Санта-Фе, где архитектурная сдержанность увязана со здравым суждением, основанным на традиции, дома и строения органично сливаются со склонами холмов. В Лос-Анджелесе, напротив, посыл состоит единственно в утверждении своей индивидуальности. Панорама за западным окном Зельды Чейз, от пола до потолка, представляла собой сплошное подернутое дымкой нагромождение бассейнов, угнетенных засухой садов и непомерных числом строений на ограниченной площади.

За это зрелище, по всей видимости, еще и накручивалась втрое аренда, несмотря на то что пол здесь устилал дешевый бурый ковролин, потолок был весь в пупырышках, а разномастная мебель – стянута отовсюду.

Несмотря на это, в доме было прибрано и чисто, какая ни на есть мебель расположена с умом, а на ворсе ковра – полоски от свежего прохода пылесосом. Посредине небольшого обеденного стола стояла чаша с яблоками и грушами (судя по бисерным каплям влаги, недавно помытыми). Неужели стараниями горничной? Или, может, Карен Галлардо позвонили со студии и распорядились создать вид? Если так, то Овидий, открывая дверь, сдал свою няню со всем ее враньем насчет отлучки в ванную. Впрочем, не будем строги. Я ведь сюда прибыл не для придирок, а чтобы как можно больше узнать о мальчике.

– Это я все сделал, – сказал он и пристроился на полу возле причудливого строения из многоцветных полупрозрачных плашек и конусов. Что-то вроде постмодернистской версии средневекового замка с множеством башенок, шпилей, пристроек, пропорциональных дверей и окон, а в придачу еще и горизонтальным отростком спереди – видимо, мостом через невидимый ров.

В совокупности это сооружение занимало весь центр комнаты. Среда, отданная под ребенка? Если так, то малыш воспользовался ею как следует.

– Здо́рово, – похвалил я.

Мальчик без комментариев потянулся к коробке с неиспользованными плашками, ухватил пригоршню и начал что-то добавлять и убавлять, приостанавливаясь лишь затем, чтобы оценить свою работу.

– Овидий, и в самом деле красиво.

– Да это конструктор на магнитах, – пояснил он. – Тут все легко-прелегко, надо только прилеплять и отлеплять.

В качестве примера мальчик в одном месте отодрал конусовидную крышу и двойной шпиль преобразовал в подобие готической арки.

– Как легко ты справляешься, – заметил я.

Еще одно пожатие плеч, чтобы сдержать улыбку, но наконец уголки губ у него приподнялись.

– Ты много времени проводишь за этим строительством? – спросил я его.

– А мне только это и нравится, – ответил Овидий. – Ну еще поесть…

Снова смешок, похожий на фырканье; как будто ему необходимо высвободить некий внутренний жар. Вот он пригасил его и посерьезнел.

Сдержанный ребенок… Глядя за его занятием, я вбирал все больше деталей: одежду без единого пятнышка, чистые ногти. Шнурки на кедах, и те подвязаны. С одинаковой аккуратностью.

Может, это Карен Галлардо так его вышколила за пару дней? Хотя нутро подсказывало, что он привык ухаживать за собой самостоятельно. На уровне инстинкта.

За работой Овидий начал вполголоса напевать; все неспешно, обдуманно, взвешенно.

Психически неорганизованная мамаша, а ребенок застегнут на все пуговицы?

– Овидий, ты тут сказал про еду… А какая еда тебе нравится?

– Такос, буррито. Фо.

– То есть мексиканская и вьетнамская?

– Какая-какая?

– Суп фо, он из Вьетнама.

– А я и не знаю, откуда… Нам готовое привозят. Мне больше всех нравится.

– Фо?

– Нет. То, что привозят. Оно как… вот оно р-раз, и ты его уже ешь.

В тот момент, что он тянулся за очередными плашками, между губ у него высунулся кончик языка.

– Амбар, – сам себе вполголоса сказал он. – Для животных. Будто там животные.

– А какие? – поинтересовался я.

Он насупленно посмотрел снизу вверх.

– А вам какие нравятся?

– Мне? Собаки нравятся.

– Ха. Собаки-то в амбарах не живут.

– Верно подметил, – улыбнулся я. – Тогда как насчет лошадей?

– А может, лучше верблюд? Он харкается. Плохо себя ведет. – Овидий медленно расплылся в улыбке: – Если харкается, значит, его надо держать в амбаре.

Следующие полчаса я сидел, а он все строил. Изумительная концентрация внимания, с растущей потребностью к порядку и деталям. А еще сложности.

Из коробки он вынул все неиспользованные плашки, разложив их на три соразмерные кучки. Наконец, пустив в ход все, задал вопрос:

– Как теперь быть: сломать или просто перестать?

– Решай сам, Овидий.

– Так она мне говорит.

– Карен?

– Мама. Разрешает мне делать, что я хочу, если только я ее слушаюсь.

– Слушаешься в чем?

– Ну-у, – он начал загибать себе пальчики, – чищу зубы, не балуюсь с зубным эликсиром, принимаю ванну, хожу в подготовишку, не делаю проблем.

– Тебе нравится в подготовишке?

– Ну так, ничего. Только я там все уже знаю. Ну почти.

– Молодец. Готов пойти в первый класс?

– Ну да. Наверное.

– Точно не знаешь насчет первого класса?

– Да я там, наверное, тоже все знаю.

– Значит, в школе тебе скучно?

– Да почему. А мама когда домой вернется?

– Пока не знаю, Овидий.

– А узнаешь?

– Как только она будет готова, ее доктор обязательно мне об этом скажет, а я сразу тебе.

– Как его звать?

– Доктора? Шерман. Доктор Шерман.

– Он ставит уколы?

– Да вообще-то, нет.

– Ну хоть иногда?

– Редко. Не думаю, что твоей маме будут ставить уколы.

– А тогда что?

– Ну, может, таблетки.

– Чтобы она стала счастливая?

– Чтобы она в целом чувствовала себя лучше.

– Она обо мне заботится.

– Я знаю.

– А как?

– Когда мы с ней познакомились, по ней сразу было видно, что она тебя любит и о тебе заботится.

Повернувшись к своему сооружению, Овидий сдвинул крышу, смел одну башню. А затем, помедлив, проломил всю середину.

– Ну вот, – объявил он. – Теперь начинать сначала.

* * *

Из пяти дней, что Зельда Чейз жила в отеле на Беверли-Хиллс, я ежесуточно наведывался к ее сыну. На четвертый день Овидий выглядел усталым. Лишь после полутора часов работы с конструктором он признался, что скучает по маме и «очень, очень готов, чтобы она вернулась». Я вышел наружу, набрал Лу Шермана и сообщил, что результатами осмотра доволен, так что если Зельда в состоянии…

На что он оживленно сказал:

– Представляешь, завтра-послезавтра я сам думал тебе звонить. Халдол дает хорошие результаты. Четкого диагноза у меня все еще нет, но умеренная доза действует на нее благотворно. Если у тебя есть время, то можно обсудить планирование выписки… да хоть завтра, за ужином, часов в девять. А? Сможешь подтянуться в Сан-Фернандо? Жена у меня в отъезде, а студия все еще платит по счетам, так что подыщем местечко посолидней.

– Мысль хорошая. Тогда я скажу Овидию, что через денек-другой его мама вернется домой?

– Ну если не будет каких-нибудь резких перемен… Да, конечно, скажи. Если что, я убавлю дозу или подыщу что-нибудь другое. Нет смысла разлучать их, если он, по-твоему, в порядке; ну а она на свое чадо надышаться не может. Как у него вообще дела?

– Оптимально, – ответил я. – Сообразительный, собранный мальчик, с хорошими внутренними ресурсами.

– Что ж, это обнадеживает. А что за ресурсы?

– Склонен к художественному творчеству, уравновешен, хорошая концентрация внимания… Впрочем, давай-ка я тебя лучше за ужином проинформирую, если ты хорошенько раскошелишься.

– Ресурсы, говоришь? – Он рассмеялся. – Они еще ох как понадобятся…

* * *

На пятый день я сообщил Овидию приятное известие.

– Хорошо, – невозмутимо сказал тот и продолжил свое строительство.

И лишь затем улыбнулся и начал работать быстрее. Через несколько минут встал и обогнул свой новейший шедевр – нечто, по виду ничуть не хуже дипломной работы Фрэнка Гери[9].

Дойдя до меня, он сунул для пожатия ладошку:

– Поздравляю.

– С чем?

– Вы были здесь, когда я сделал свое самое лучшее здание.

* * *

Договоренность была завершена за ужином в «Бистро Гарден». Я буду привлекаться по мере необходимости, а Лу продолжит лечение Зельды, регулируя ее курс антипсихотических препаратов с постепенным включением сеансов психотерапии.

– Может, разговоры что-нибудь привнесут; честно сказать, Алекс, я о ней ничего так и не узнал. Даже первичную структуру ее семьи. Она упоминает единственно, что ее мать бесследно пропала и, вероятно, мертва. А затем умолкает или меняет тему разговора. Это адекватно? Да кто его знает… Главное, что хоть не слетает с катушек и не дебоширит.

Прояснились и планы по догляду за Овидием: Карен Галлардо, у которой при мне был всегда измочаленный вид, вернется на свою студию, а Лу через рекомендованное мною агентство организует сиделку с опытом ухода за детьми, которая будет находиться дома в часы работы Зельды. Если есть деньги на оплату, можно и ночного сменщика, который бы оставался на ночь.

– На случай, если ее опять куда-нибудь занесет? Имеет смысл. Я обеспечу, чтобы на это тоже выделили сумму. Стимулов тьма: третий сезон уже вот-вот начнет сниматься. Совсем скоро. Ты из любопытства хоть одну серию глянул?

– Да пока нет.

– Умён. Хитришь, отлыниваешь за слушанием Баха, «Дорз» или чего там еще… А вот и твой чек. – Он подал мне конверт. – Взгляни, чтобы не было вопросов.

Я поглядел: вдвое больше, чем я ожидал.

– Лу, тут даже более чем.

– Вот и держи, далай-лама. Студия считает, что у нас сделка. К тому же ты это заслужил. Мы с тобой. Ну а я, если что, буду на связи, как ты и просил.

Вообще-то просил не я, а он. А я лишь говорил, что буду доступен, если ситуация как-то поменяется. Но на данный момент Овидий ни в каком лечении не нуждался, оказавшись на поверку ярким, талантливым и легко адаптирующимся. Учитель подготовительной группы охарактеризовал его как «редкостно смышленого, особенно в том, что касается строительных дел. Есть у него, правда, склонность играть наедине с собой, но у талантов такое бывает».

Что примечательно: в конце пятого сеанса, за несколько часов до возвращения его матери, я спросил, нужно ли ему, чтобы я пришел к нему еще раз. В ответ Овидий пошерудил свои плашки, отстранился от меня подальше и сказал:

– Вы не делали мне уколов и давали делать то, что я хочу.

– Ну так мы договаривались.

– Теперь я вам верю. – Он перевел взгляд вниз, на плашки. – А теперь можно я буду строить? Со мной всё в порядке.

Более грациозной отставки я еще не получал.

– Договорились, Овидий, – сказал я ему. – Но если я когда-нибудь понадоблюсь тебе, то могу прийти.

– Мне – нет, – рассеянно сказал он. – Может, к маме когда придете… Если будете ей нужны.

– Ты думаешь, она все-таки может меня позвать?

В ответ – пожатие плеч.

– Иногда ей бывают нужны люди.

Приступая к работе над башней, самой высокой из построенных до сих пор, Овидий произнес:

– Люди, они как бы ничего, но я в них не нуждаюсь.

* * *

Больше Лу мне никогда не перезванивал. Ни насчет Овидия, ни насчет Зельды, ни по каким другим пациентам. У меня даже закралась мысль: может, то дело как-то повлияло на наши отношения? Или ему просто перестал быть нужен детский психолог. А может, он ушел на пенсию?

Спустя месяц-полтора, все еще любопытствуя насчет состояния Зельды, я набрал ее в «Гугле» и выяснил, что сериал «Субурбия» в начале третьего сезона приказал долго жить. Труппа артистов распалась, кое-кто канул в безвестность.

И лаконичный коммент Зельды: «Это случилось».

Я продолжил поиск, но о продолжении ее актерского ремесла ничего не нашел. Впрочем, как и сведений о ее финале как личности.

Впасть в безвестность: извечный кошмар для актера. Как может с этим справляться такая ломкая натура, как Зельда?

Мою голову осаждали мысли одна хуже другой, и я отметал их как мог. В конце концов, она лечилась у Лу, а не у меня; остается надеяться, что его курс как-то ее выровнял.

Лучший из вообразимых раскладов: его психотерапия все же пошла ей на пользу и он поставил ее на ноги настолько прочно, что разочарование не может ее повалить.

Если б какая-то проблема возникла у Овидия, он дал бы мне знать. На этом и успокоимся.

Вскоре после этого стартовал бракоразводный процесс у супругов Чармли, которые взялись дербанить друг друга на части. Оба – и Джули, и Брайс – делали мне предложения с целью заполучить меня свидетелем в суде на своей стороне. Я со всей возможной тактичностью отказал. Результатом стало ледяное молчание со стороны обоих, а Робин никогда больше не слышала от Джули ни ответа ни привета; мы даже как-то раз из-за этого повздорили.

Вот вам и скромные радости бесчеловечных отношений.

Между тем после оценки Овидия Чейза прошло два с половиной года. И однажды, за беглым просмотром бюллетеня нашего медицинского факультета, я вдруг наткнулся на некролог Лу Шермана. В семьдесят три года, после продолжительной болезни (вот она, причина обрыва нашей профессиональной связи), вдова по имени Морин, детей нет, похоронной церемонии тоже, вместо цветов – пожертвования в фонд борьбы с раком.

Я позвонил с соболезнованиями на его домашний номер, надеясь, что абсолютно не знакомая мне женщина не сочтет меня навязчивым.

Автомат сообщил, что данный номер не обслуживается. Видно, не судьба. После этого я попытался забыть Лу, хотя про Овидия мне время от времени вспоминалось. Умненький, слегка замкнутый мальчик, эксперт-самоучка по строительству своего собственного мира. Может, и цельный как раз из-за того, что его мать была на грани распада.

Или же это все психологические бредни, а мальчугану просто нравилось возиться с конструктором…

В конце концов и он выпал из моей памяти. Пять лет без новостей – само по себе хорошая новость.

И тут все в одночасье переменилось.