Читать книгу Даниэль Деронда - Джордж Элиот, Richard Cameron J. - Страница 6

Пожалуй, было бы излишне обвинять пастора прихода Пенникот в том, что, рассматривая сложившиеся обстоятельства со всех точек зрения, он увидел в Гвендолин молодую леди, способную заключить блестящий брак. На каком основании следовало бы ожидать, что в этом вопросе он отличался от современников и не желал племяннице лучшего итога очаровательного девичества из всех возможных вариантов? К чести мистера Гаскойна, по этому вопросу в его душе родились исключительно благие чувства. А если рассуждать о соотношении средств и целей, было бы поистине глупо руководствоваться из ряда вон выходящими, идиллическими примерами – в частности, советовать, чтобы Гвендолин ходила в таком же потрепанном платье, как Гризельда[4], и тогда в нее влюбится маркиз, или настаивать, чтобы молодая леди держалась в стороне от общества, поскольку красавицу необходимо отыскать в глуши. Расчеты доброго дядюшки были исключительно рациональными: он даже не задумался о возможности приобретения слишком резвой лошади, чтобы Гвендолин оказалась в опасности, а некий богатый джентльмен ее спас. Он искренне желал племяннице добра и стремился представить ее местному обществу в самом выгодном свете.

Намерения родственника наилучшим образом совпали с собственными устремлениями Гвендолин, однако не следует полагать, что она также рассматривала блестящий брак как естественный результат покорения мира обворожительной грацией в седле или множеством иных достоинств. Гвендолин признавала, что выйти замуж рано или поздно все равно придется, но была твердо уверена, что брак ее окажется далеким от тех заурядных союзов, которыми довольствуется большинство девушек, и эта уверенность не нуждалась в аргументах и подтверждениях. Однако мысли Гвендолин никогда не касались брака как осуществления честолюбивых планов. Те драмы, где она воображала себя главной героиней, никогда не достигали подобного финала. Успех, ухаживания, предложения руки и сердца, безнадежные вздохи казались неотъемлемыми и приятными свидетельствами женской власти, однако роль жены с бесчисленными домашними хлопотами и тяготами этого положения представлялась досадной необходимостью. Наблюдения за семейной жизнью привели к выводу, что брак – унылое, безотрадное состояние, в котором женщина не может делать то, что хочет, имеет больше детей, чем желает, и в результате влачит жалкое существование, безвозвратно погрузившись в однообразие повседневности. Конечно, брак означал немыслимое для одинокой женщины восхождение по социальной лестнице. Однако порою восхождению сопутствовала настойка из горьких трав: титул пэра не удовлетворит мужчину, стремящегося к власти, а эта двадцатилетняя изящная сильфида жаждала именно власти, ибо подобные страсти бушуют и в женской душе. Впрочем, в душе Гвендолин страсти ограничивались сугубо светской обстановкой и не имели отношения к распространению образования или усовершенствованию конституции. Круг ее знаний не предполагал таких понятий, как точка опоры или длина рычага, необходимая и достаточная, чтобы повернуть мир к прогрессу. Она собиралась заниматься тем, что доставляло удовольствие, и делать это восхитительно; точнее говоря, любые поступки, способные поразить окружающих и отразиться в душе обжигающе ярким восприятием жизни, представали в воображении приятными и желанными.

– Гвендолин не успокоится, пока весь мир не окажется у ее ног, – заявила кроткая гувернантка мисс Мерри.

Эта расхожая метафора давно получила узкий смысл, ибо кто не слышал о юных красавицах, у чьих ног лежал весь мир в образе полудюжины поклонников из респектабельных пригородов? Впрочем, иначе как иносказательно вряд ли можно было описать перспективу туманного величия мисс Харлет, парящей на вершине юношеского самолюбования. Другие позволяли превращать себя в рабов и швырять собственную жизнь из стороны в сторону подобно потерявшим управление кораблям. С ней такого случиться не могло, она больше не собиралась приносить себя в жертву людям более низкого достоинства, а, напротив, готовилась использовать каждый предложенный судьбой шанс и победить обстоятельства своим выдающимся умом. Разумеется, жизнь в Оффендине, где самыми яркими событиями могли считаться записка от леди Брэкеншо, прием в клуб лучников или приглашение на обед у Эрроупойнтов, вряд ли изобиловала разнообразными возможностями, однако решимость Гвендолин основывалась в первую очередь на вере в собственные силы. Она чувствовала, что прекрасно подготовлена к господству над жизнью. Многие обстоятельства своей прошлой жизни она считала достаточно суровыми, но в то же время признавала, что в отношении «образования» находилась в весьма выигрышном положении. В школе ее быстрый ум набрался тех поверхностных знаний, которые спасают невежество от болезненного осознания своего ничтожества; что же касается оставшейся сферы познания, то она считала, что в достаточной степени ознакомилась с ней посредством романов, пьес и стихов. В отношении двух определяющих достоинств молодой леди – французского языка и музыки – ни малейшего повода для беспокойства не существовало. Если же ко всем этим качествам, как положительным, так и отрицательным, добавить непосредственное осознание собственной правоты, с которым приходят в этот мир отдельные счастливые личности, способные во всем, что привлекает внимание, находить яркое свидетельство верности собственных суждений, то кто удивится, что Гвендолин не сомневалась, что готова управлять судьбой?

В мире существовало немало тем и предметов – возможно, их было большинство, – которыми она не интересовалась, считая скучными; дело в том, что нередко молодым людям темы и предметы кажутся скучными точно так же, как старикам скучным кажется тусклый свет. И все же, если возникал подобный разговор, Гвендолин вовсе не страдала от беспомощности. Не стоит забывать, что никто и никогда не ставил под сомнение силу ее ума и общее превосходство. Как на ступенях дома в Оффендине, так и внутри его окружающие всегда первым делом интересовались, что думает Гвендолин. Если лакей тяжело шагал в скрипучих башмаках или работа прачки никуда не годилась, горничная заявляла:

– Мисс Харлет будет недовольна.

И даже если в камине спальни дымили дрова, миссис Дэвилоу, чьи слабые глаза начинали болеть и слезиться, извинялась перед дочерью за неудобство. А когда во время утомительного путешествия она не выходила к столу до конца завтрака, возникал лишь один вопрос: как сохранить кофе горячим, а тосты хрустящими. Но вот, наконец, Гвендолин появлялась с тщательно расчесанными, блестящими волосами и сияющими из-под длинных густых ресниц, словно омытые волнами ониксы, восхитительными глазами. Сразу оказывалось, что именно она вынуждена проявлять ангельское терпение: просить сидевшую в ожидании Эллис не поднимать так ужасно плечи или требовать, чтобы Изабель прекратила задавать бесконечные вопросы и немедленно отправилась к мисс Мерри.

Гвендолин неизменно представала принцессой в изгнании. В дни голода ей к завтраку полагалась свежеиспеченная булочка из тщательно просеянной муки, а среди общей неустроенности ее персональная серебряная вилка должна была храниться не в багаже, а отдельно, в полной боевой готовности. Чем это объяснить? Причин было несколько: красота Гвендолин, явная необычность ее облика, решимость воли, ощутимая в грациозных движениях и в чистом, не затуманенном сомнениями голосе. Если дождливым днем она входила в комнату, где все страдали от скуки и не представляли, чем можно заняться, сразу возникал убедительный стимул к активной жизни. Завидев ее, даже официанты в отелях принимались энергичнее сметать со столов крошки, расправлять складки на скатертях и убирать тарелки с остатками еды и застрявшими мухами. Сила обаяния в сочетании с тем обстоятельством, что Гвендолин была старшей дочерью, перед которой матушка постоянно испытывала чувство вины за дурное обращение отчима, настолько полно и убедительно объясняло существование ее домашней империи, что искать иную причину было все равно что спрашивать, откуда берется дневной свет, когда сверкает солнце. Однако делать выводы без сравнений опасно. Помню, что я не раз встречала подобное поклонение особам, не наделенным ни красивой или необычной внешностью, ни решительностью. К тому же они вовсе не были старшими дочерьми нежной застенчивой матери, испытывающей угрызения совести за доставленные неудобства. Единственное сходство между всеми подобными личностями заключалось в несокрушимом стремлении получить то, что доставляло удовольствие, в сочетании с бесстрашной готовностью открыто выплеснуть на близких недовольство и даже опасный гнев, если достичь цели не удавалось. Кого с почтительным трепетом ублажают и обхаживают слабые женщины, если не беспринципного мужчину, способного, когда дома негде развернуться, отправиться туда, где не существует пределов и границ? Поэтому я считаю необходимым выразить собственное мнение: даже обладая безусловным обаянием и особым положением в глазах любящей матери, Гвендолин могла бы воздержаться от исполнения роли королевы в изгнании. Правда, для этого потребовалось бы обуздать врожденную энергию эгоистичных желаний и способность вселять в окружающих страх перед своими словами и поступками. И все же очарование побеждало: те, кто боялся, не переставали ее обожать. Возможно, как страх, так и обожание усиливались качеством, которое правильнее всего назвать изменчивостью характера – игрой различных, и, больше того, противоречивых стремлений. Рассуждение Макбета о невозможности одновременно представлять собой множество противоположных сущностей относилось к суровым действиям, а вовсе не к тонким чувствам. Нельзя произнести слова преданности и в то же время подло смолчать, нельзя одновременно убить и не убить, однако даже мига достаточно, чтобы проявить и благородное, и низкое желание, вынашивать коварные мысли и немедленно испытывать чувство раскаяния.