Читать книгу Мельница на Флоссе - Джордж Элиот, Richard Cameron J. - Страница 4

Господин в просторном шейном платке и манишке, попивающий разбавленный бренди со своим добрым другом мистером Талливером, – не кто иной, как мистер Райли, джентльмен с восковым цветом лица и пухлыми ручками, обладающий недюжинным и, пожалуй, даже избыточным образованием для аукциониста и оценщика, но достаточно великодушный, чтобы выказывать расположение простым деревенским знакомцам с претензией на гостеприимство. О таких знакомых мистер Райли отзывался как о «людях старой школы».

В их неспешном разговоре наметилась небольшая пауза. Мистер Талливер не без причины воздержался от того, чтобы в седьмой раз пересказать ту ледяную отповедь, которую Райли дал Диксу, и то, как Уэйкем в кои-то веки получил по заслугам, когда вопрос с запрудой разрешился по справедливости, – вопрос, который, по чести говоря, и не образовался бы никогда, если бы все заинтересованные стороны вели себя, как подобает, а дьявол не придумал бы стряпчих.

В целом мистера Талливера можно было с полным на то основанием назвать человеком, придерживающимся благоразумных традиционных ценностей, но раз или два он чересчур доверился исключительно своему интеллекту, придя к нескольким сомнительным выводам, среди которых был и тот, что крысы, долгоносики и стряпчие – суть порождения злейшего врага рода человеческого. К несчастью, в его окружении некому было указать ему на то, что подобные убеждения свойственны воинствующему манихейству, иначе он наверняка признал бы свою ошибку. Но сегодня стало очевидно, что добро восторжествовало: дело с запрудой оказалось довольно-таки запутанным. С одной стороны, оно выглядело ясным как божий день, а с другой, пусть и запутанное, оно вовсе не стало неразрешимым для Райли. Мистер Талливер, пожалуй, чуточку переборщил с бренди, плеснув его более обыкновенного, чем, пожалуй, и объяснялась та высокая оценка, которую он дал деловым талантам своего друга и которую он выразил крайне неосмотрительно для человека, у которого, по слухам, на счету в банке лежали несколько сотен фунтов.

Но с обсуждением запруды можно было и повременить; при желании разговор нетрудно было бы возобновить с того места, на котором они остановились: читатель помнит, что мистеру Талливеру настоятельно требовался совет друга по совсем иному поводу. Именно по этой причине он и умолк ненадолго, сделав последний глоток и задумчиво потирая колени. Он был не из тех, кто склонен неожиданно перескакивать с одной темы на другую, и частенько говаривал, что жизнь полна неожиданностей – погонишь фургон слишком быстро, да и зацепишь угол на повороте. А вот мистеру Райли, в отличие от него, спешить было некуда. С какой, собственно, стати? Любой торопыга на его месте проявил бы завидную безмятежность, сидя в домашних тапочках у теплого очага, угощаясь внушительными понюшками табаку и потягивая дармовой бренди с водой.

– Меня тут беспокоит кое-что, – наконец заговорил мистер Талливер, понизив голос, что было у него не в обычае, а также повернув голову и пристально глядя на своего собеседника.

– Вот как! – с легким интересом отозвался мистер Райли. Обладатель тяжелых восковых век и высоких бровей, он сохранял невозмутимость при любых обстоятельствах, что, в совокупности с привычкой отправлять в ноздрю очередную понюшку табаку, прежде чем ответить, придавало ему пророческий вид в глазах мистера Талливера.

– Дело важное, – продолжал он. – Речь идет о моем мальчике Томе.

При первых же звуках этого имени Мэгги, которая сидела на низенькой скамеечке у огня, держа на коленях раскрытую толстенную книгу, тряхнула своей тяжелой гривой и нетерпеливо вскинула голову. Немногие вещи способны были вывести Мэгги из мечтательного состояния, когда она забывалась над очередной книгой, но имя Тома прозвучало для нее, словно пронзительный паровозный свисток; в мгновение ока она насторожилась, а глаза ее засверкали, как у скайтерьера, заподозрившего неладное и готового кинуться на любого, кто вздумал бы угрожать ее любимому Тому.

– Видите ли, на Иванов день я хочу отдать его в новую школу, – сказал мистер Талливер. – На Благовещение он возвращается из академии, и пару месяцев я дам ему побездельничать. Зато потом я намерен отправить его в по-настоящему хорошую школу, где его обучат грамоте и сделают из него человека.

– Что ж, – согласился мистер Райли, – нет ничего лучше достойного образования. Хотя, – с нажимом продолжил он, – я не возьмусь утверждать, будто нельзя стать хорошим мельником и фермером, равно как и удачливым торговцем, без особой помощи школьного учителя.

– Я вам верю, – ответствовал мистер Талливер, подмигнув и склонив голову к плечу, – но вот в чем загвоздка. Я вовсе не желаю, чтобы Том становился мельником и фермером. Пустая трата времени. Посудите сами, если я сделаю из него мельника и фермера, он непременно решит, что мельница и земля достанутся ему в наследство, а потом и примется намекать, что мне, дескать, давно пора на покой. Нет уж, слишком часто я видел, как подобное происходит с другими сыновьями. Я не собираюсь снимать одежду прежде, чем лечь в постель. Я дам Тому образование и пристрою его к делу, а уж он пусть потом вьет собственное гнездышко, а не выгоняет меня из моего. А вот когда меня не станет, тогда ему и карты в руки. Я не желаю кормиться жидкой кашицей до того, как потеряю последние зубы.

Очевидно, это и была пресловутая больная мозоль мистера Талливера; тот самый побудительный мотив, придавший неожиданную выразительность его пылкой речи и не исчерпавший себя до конца, потому что еще несколько минут спустя он с вызовом качал головой и ворчал себе под нос: «Нет-нет», – впрочем, постепенно успокаиваясь.

Признаки отцовского недовольства не ускользнули от внимания Мэгги и поразили ее в самое сердце. Как выяснилось, Том запросто мог вышвырнуть отца за порог, отчего их ожидало бы не самое приятное будущее. Стерпеть такое не было никакой возможности, и Мэгги вскочила со своей скамеечки, позабыв о тяжелой книге, которая со стуком упала за каминную решетку. Бросившись к отцу, она прижалась к нему всем телом и выкрикнула, плача и негодуя:

– Папа, Том никогда не сделает ничего подобного! Я знаю, я уверена в этом!

К счастью, миссис Талливер вышла из комнаты, дабы проследить за приготовлением ужина, и мистер Талливер оказался тронут до глубины души, посему Мэгги не услышала ни слова упрека из-за книги. Мистер Райли тихонько поднял ее и окинул взглядом обложку, пока отец посмеивался. Его суровое морщинистое лицо разгладилось, в чертах его проглянула нежность, и он погладил дочь по спине, а потом взял за руки и привлек к себе между коленями.

– Вот, значит, как! О Томе и слова худого нельзя сказать, а? – осведомился мистер Талливер, с ласковой усмешкой глядя на Мэгги. После чего, понизив голос, он обратился к мистеру Райли таким тоном, словно дочь не могла его слышать: – Она уже все понимает, как взрослая. А слышали бы вы, как она читает! Словно заранее знает, что там написано. И не расстается с книгами! Но это плохо, точно вам говорю, – печально добавил мистер Талливер, стремясь унять свой достойный порицания восторг. – Женщина не должна быть настолько умной, ничего хорошего из этого не выйдет. Но какая все-таки молодчина! – Очевидно, восхищение собственной дочерью вновь взяло над ним верх. – Она читает книги и понимает их лучше, чем половина взрослых в округе.

На щеках Мэгги расцвел румянец триумфа. Она решила, что уж теперь-то мистер Райли станет относиться к ней со всем уважением; очевидно, раньше он попросту не замечал ее.

Мистер Райли тем временем неспешно перелистывал страницы, и по выражению его лица с высокими дугами бровей она ничего не могла прочесть. Но вот наконец он перевел взгляд на нее и сказал:

– А ну-ка, иди ко мне и расскажи, что ты прочла в этой книге. Здесь есть картинки, и я хочу знать, что они означают.

Мэгги, покраснев еще пуще, без колебаний подошла к мистеру Райли и уставилась на книгу, в нетерпении схватившись за один ее уголок, после чего, тряхнув своей роскошной гривой, заговорила:

– А вот и расскажу! Эта картинка – очень страшная, верно? Но я почему-то не могу от нее глаз оторвать. Старуха в воде – наверняка ведьма. Ее скинули туда, чтобы узнать, колдунья она или нет. Если она выплывет, значит, ведьма, а если утонет – ну, и умрет, сами понимаете, – то она невиновна, и никакая она не ведьма, а просто глупая старая женщина. Но какой ей с этого прок, если она к тому моменту уже утонет, а? Разве что, как мне представляется, она попадет в рай, и Господь позаботится о ней. А этот жестокий кузнец, что стоит, смеясь и уперев руки в бока, – разве он не безобразен? А я скажу вам, кто он такой на самом деле. Он – сам дьявол, – при этих словах голос Мэгги зазвучал громче и торжественнее, – а вовсе не настоящий кузнец, потому что дьявол умеет воплощаться во всяких злых людей, а потом ходит по земле и заставляет окружающих совершать гадкие поступки, и чаще всего он принимает облик разных негодяев, а не добрых людей, потому что, в общем, если люди поймут, что он дьявол и он зарычит на них, то они убегут от него, и он не сможет заставить их сделать то, что хочет.

Откровения Мэгги ошеломили мистера Талливера, и он слушал ее с открытым ртом.

– Что это за книга попала девчонке в руки? – не выдержал он наконец.

– «История дьявола» Даниэля Дефо – не слишком подходящая книжица для маленькой девочки, – отозвался мистер Райли. – Как она вообще оказалась в вашей библиотеке, мистер Талливер?

Мэгги понурилась и явно обиделась, а ее отец ответил:

– Это одна из книг, которые я купил на распродаже у Партриджа. Они все были в одинаковых переплетах – очень красивых, сами видите, – и я решил, что все они мне пригодятся. Среди них оказалась и «Святая жизнь и смерть» Джереми Тейлора[1]. Я частенько почитываю ее по воскресеньям. – Мистер Талливер ощущал некоторое родство с великим писателем, поскольку его самого тоже звали Джереми. – Их там много – проповеди главным образом, – но у всех одинаковые обложки, ну, вот я и решил, что и содержание тоже не слишком отличается, так сказать. Но сдается мне, внешность бывает обманчива. Надо же, какая незадача.

– Что ж, – наставительно и покровительственно заговорил мистер Райли, потрепав Мэгги по голове, – советую тебе отложить в сторонку «Историю дьявола» и почитать что-нибудь поинтереснее. У тебя ведь найдется книжка получше?

– О да, – ответила Мэгги, чуточку воспрянув духом оттого, что ей представилась возможность оправдать свои вкусы. – Я и сама знаю, что это плохая книга, но картинки мне понравились, и я… ну, в общем, сама придумываю к ним разные истории. Но у меня еще есть «Басни Эзопа», книжка о кенгуру и других животных и «Путешествие пилигрима в небесную страну».

– Ага! Отличная книга, – заметил мистер Райли. – Лучше и не найти, пожалуй.

– Да, но в ней тоже много чего написано о дьяволе, – с торжеством заявила Мэгги, – и я покажу вам картинку, на которой он изображен в своем подлинном обличье, когда сражается с Христианином.

Мэгги метнулась в угол комнаты, вскочила на стул и стащила с полки на небольшой этажерке потрепанный томик Баньяна[2], который тут же раскрылся на нужной странице, так что ей даже не пришлось ничего искать.

– Вот он! – воскликнула она, подбегая обратно к мистеру Райли. – И Том раскрасил его для меня красками, когда приезжал домой на прошлые каникулы, – туловище черное, а глаза красные, как огонь, потому что он горит у него внутри и сверкает в очах.

– Ступай, ступай! – властно распорядился мистер Талливер, начавший испытывать некоторую неловкость при столь свободных комментариях относительно внешности существа, способного породить стряпчих. – Немедленно закрой книгу, и чтобы я больше не слышал подобных глупостей. Так я и думал: книги принесут девочке больше вреда, чем пользы. Ступай, дитя мое, и лучше помоги матери.

Мэгги тут же захлопнула книгу, уразумев, что совершила нечто непотребное, но, не испытывая ни малейшего желания помогать матери, нашла компромиссное решение и забилась в темный уголок позади отцовского кресла, где и принялась играть с куклой, к которой временами испытывала припадки привязанности в отсутствие Тома, совершенно пренебрегая ее туалетом, но осыпая ее столь жаркими поцелуями, что ее восковые щеки обрели блеклый и нездоровый оттенок.

– Ну что, доводилось ли вам слышать что-либо подобное? – полюбопытствовал мистер Талливер после ухода Мэгги. – Жаль, что она не родилась мальчишкой – вот уж тогда она задала бы жару всем стряпчим, помяните мое слово. Странное дело, – при этих словах он вновь заговорил едва ли не шепотом, – я ведь выбрал ее мать отнюдь не из-за ее ума; нет, она женщина приятная во всех отношениях, да и семья у нее порядочная. Но я выбрал ее среди сестер потому, что она показалась мне чуточку слабовольной, поскольку не желал, чтобы мне указывали, что и как делать в собственном доме. Но, как вы сами видите, даже если у мужчины есть мозги, никогда не угадаешь, к чему это приведет, и даже мягкая женщина способна произвести на свет туповатых парней и смышленых девиц, так что иногда мне кажется, будто мир вокруг встал с ног на голову. Чертовски неприятное чувство, доложу я вам.

Торжественная серьезность слетела с мистера Райли, и он содрогнулся всем телом под воздействием очередной щепотки табаку, прежде чем сказать:

– Но ведь ваш парнишка совсем не глуп, верно? В прошлый раз я видел его, когда он мастерил удочку, и мне показалось, он знал, что делает.

– Верно, его нельзя назвать тупицей – он понимает, что к чему, да и в здравом смысле ему не откажешь, и руки у него растут, откуда положено. Вот только гладко изъясняться он совсем не мастак, да и читает плохо, книги терпеть не может, пишет с ошибками, как мне говорили, а с незнакомыми людьми так и вообще ведет себя так, будто язык проглотил, и от него не услышишь и умного слова, как от моей дочурки. Вот я и хочу отправить его в такую школу, где его научат бойко владеть языком и пером, а заодно и сделают из него смышленого малого. Я хочу, чтобы мой сын ничем не уступал тем хитрованам, что обошли меня, получив хорошее образование. Оставайся мир таким, каким его задумал Господь, я бы тоже был малый не промах и добился бы своего, но все так запуталось, обернутое в красивую упаковку непонятных слов, что теперь я все чаще пребываю в растерянности, да еще и оказываюсь кругом виноватым. Мир сошел с ума – и честным людям в нем приходится несладко.

Мистер Талливер сделал долгий глоток и меланхолически покачал головой, сознавая, что высказал мысль, с которой рассудительному человеку трудно смириться в этом безумном мире.

– А ведь вы правы, Талливер, – заметил мистер Райли. – Куда лучше потратить сотню-другую на образование своего сына, чем оставить их ему по завещанию. Пожалуй, я бы и сам так поступил, будь у меня сын, хотя, Господь свидетель, у меня и в помине нет лишних денег, Талливер. Кроме того, мне надо думать, как пристроить своих дочерей.

– Смею надеяться, вы знаете, какая школа лучше всего подошла бы моему Тому, – заявил мистер Талливер, не позволяя сочувствию к отсутствию у мистера Райли свободных наличных денег сбить себя с пути истинного.

Мистер Райли неторопливо угостился еще одной щепоткой нюхательного табаку, держа мистера Талливера в напряженном ожидании, и, после долгого молчания, которое явно было нарочитым, сказал:

– Да, мне известна отличная возможность для любого, у кого есть необходимые средства, а ведь вы ими располагаете, Талливер. Говоря откровенно, никому из друзей я не рекомендовал бы отдавать своих детей в обычную школу, особенно если он может позволить себе лучший выбор. Но если он хочет, чтобы его сын получил блестящую подготовку и образование, став напарником своего учителя, причем учителя первоклассного, то я знаю такого человека. Я не стал бы рассказывать о такой возможности первому встречному, ибо не уверен, что любой может ею воспользоваться, даже если захочет, но вам, Талливер, я о ней расскажу, только пусть это останется между нами.

В пристальном вопрошающем взгляде, устремленном мистером Талливером на пророческое и загадочное лицо своего друга, явственно читалось нетерпение.

– Что ж, давайте послушаем, – изрек он, удобнее устраиваясь в кресле с самодовольством человека, которого сочли достойным некоей важной беседы.

– Он – выпускник Оксфорда, – напыщенно заявил мистер Райли и умолк, внимательно глядя на мистера Талливера, дабы оценить действие, которое произвели на того столь неоднозначные сведения.

– Как! Пастор? – с некоторым сомнением воскликнул мистер Талливер.

– Да, и магистр искусств вдобавок. К тому же, насколько я понимаю, епископ о нем очень высокого мнения: именно он пожаловал ему сан викария и нынешний приход.

– Вот как? – пробормотал мистер Талливер, совершенно не разбиравшийся в подобных вещах и потому относившийся к ним довольно-таки трепетно. – Но зачем же ему Том в таком случае?

– Видите ли, ему нравится преподавать, а еще он желал бы продолжить свои штудии, но пасторские обязанности почти лишили его такой возможности. И поэтому он желает взять в ученики одного или двух мальчишек, дабы с пользой проводить оставшееся время. Юноши практически станут членами его семьи – согласитесь, что может быть лучше для них? – и постоянно будут пребывать под надзором Стеллинга.

– А бедному мальчику дадут добавку пудинга, как вы полагаете? – осведомилась миссис Талливер, вернувшаяся к этому времени на свое законное место. – Он обожает пудинги, а ведь он еще растет, и мне больно думать, что его станут ограничивать в этом.

– И какую же плату он за это потребует? – поинтересовался мистер Талливер, которому чутье подсказывало, что услуги сего достойного магистра искусств обойдутся весьма недешево.

– Я знаю одного клирика, который берет полтораста фунтов, а ведь он и в подметки не годится Стеллингу – человеку, о котором я говорю. Из надежного источника мне известно, что одна из весьма уважаемых особ в Оксфорде заявила, что Стеллинг мог бы добиться самых больших высот, если бы только пожелал. Но университетские степени ему ни к чему, он скромный человек и не стремится к славе.

– Что ж, уже лучше, намного лучше, – пробормотал мистер Талливер, – однако полтораста фунтов – большие деньги. Я и подумать не мог, что придется выложить столько.

– Позвольте заметить вам, Талливер, что хорошее обучение стоит своих денег. Но Стеллинг еще очень скромен в своих запросах, человек он не жадный. Не сомневаюсь, он согласится взять вашего парнишку за сотню, чего вы никогда не добьетесь от других клириков. Если хотите, я могу написать ему о вашем деле.

Мистер Талливер потер колени и в задумчивости уставился на ковер.

– По-видимому, он холостяк, – воспользовавшись паузой, вставила миссис Талливер, – а экономкам я не доверяю. Вот у моего покойного брата была однажды экономка, так она украла половину перьев из его лучшей перины и отослала их к себе домой. А уж сколько белья пропало, про то вообще никому не ведомо, – кстати, ее звали Стотт. У меня сердце разорвется, если там, куда мы отправим Тома, окажется экономка, и, надеюсь, вы откажетесь от этой мысли, мистер Талливер.

– На этот счет можете быть покойны, миссис Талливер, – сказал мистер Райли, – поскольку Стеллинг женат на славной маленькой женщине. Любому мужчине требуется супруга. Другой такой добрейшей души не сыскать на всем белом свете. Я хорошо знаю ее семью. Она похожа на вас – у нее такой же цвет лица и светлые вьющиеся волосы. Родом она из приличной мадпортской семьи, так что ее не выдали бы за кого попало. Но и Стеллинг не первый встречный, он весьма разборчив в своих знакомствах. Впрочем, я думаю, что против вашего сына он возражать не станет, если я похлопочу за него, разумеется.

– Даже не представляю, что он может иметь против нашего мальчика, – сказала миссис Талливер, в которой вновь проснулись материнские чувства. – Славный здоровенький мальчуган, ничуть не хуже иных прочих.

– Вот о чем я подумал, – сообщил мистер Талливер, поворачивая голову и глядя на мистера Райли после долгого созерцания ковра под ногами. – А не окажется ли пастор чересчур высокомудрым, чтобы сделать из парнишки делового человека? Сдается мне, клирики получают образование, которое позволяет им витать в облаках. А я желаю для Тома совсем иного. Я хочу, чтобы он разбирался в цифрах, умел писать, как по печатному, быстро соображал, понимал, чего хотят люди, и умел обертывать намерения в слова, не требующие немедленных действий. Это ведь не так просто, – заключил мистер Талливер, качая головой, – дать человеку понять, что ты о нем думаешь, и не пострадать из-за этого.

– Знаете, мой дорогой Талливер, – сказал мистер Райли, – вы ведь изрядно заблуждаетесь насчет клириков, ведь именно из них и получаются лучшие учителя. В общем и целом те школьные наставники, кто не принадлежит к их сословию, – люди жалкие и недостойные.

– Да-да, совсем как тот Джейкобз в академии, – вновь вмешалась в разговор миссис Талливер.

– Наверняка. Это люди, не преуспевшие больше ни в чем. А вот представитель духовенства – джентльмен по профессии и образованию. Кроме того, он обладает знаниями, которые позволят мальчику встать на ноги и подготовят к тому, чтобы добиться успеха на любом поприще. Среди клириков встречаются, разумеется, и сущие книжники, но можете быть уверены: Стеллинг не принадлежит к их числу. Это человек, который держит глаза и уши открытыми, уж вы мне поверьте. Ему довольно малейшего намека. Вот вы заговорили о цифрах. Вам стоит лишь сказать Стеллингу: «Я желаю, чтобы мой сын стал прекрасным арифметиком» и предоставить остальное ему.

Мистер Райли выдержал паузу, и мистер Талливер, несколько успокоенный его речами насчет духовенства, уже мысленно представлял, как заявит воображаемому мистеру Стеллингу: «Я хочу, чтобы мой сын разбирался в арифметике».

– Видите ли, мой дорогой Талливер, – продолжал мистер Райли, – имея дело с таким образованным человеком, как Стеллинг, вы можете быть уверены, что он способен обучить кого угодно и чему угодно. Если плотник умеет пользоваться своими инструментами, то ему без разницы, что изготовить – дверь или окно.

– Так-то оно так, – пробормотал мистер Талливер, уже почти склонявшийся к тому, чтобы признать: клирики – лучшие из учителей.

– Вот что я для вас сделаю, – сказал мистер Райли, – а я не разбрасываюсь такими обещаниями. Я повидаюсь с тестем Стеллинга или напишу ему, когда доберусь до Мадпорта, что вы желаете отдать своего сына в руки его зятя, и тогда, смею надеяться, уже сам Стеллинг напишет вам и изложит свои условия.

– К чему такая спешка? – пожелала узнать миссис Талливер. – Надеюсь, мистер Талливер, вы не отправите Тома в новую школу раньше Иванова дня. В академии семестр для него начался на Благовещение, и вы сами видите, что из этого вышло.

– Ладно-ладно, Бесси, не вари пива на худом солоде до Михайлова дня, иначе оно скиснет, – ответствовал мистер Талливер, подмигивая и улыбаясь мистеру Райли с естественной гордостью мужчины, сознающего, что пышущая здоровьем полногрудая супруга явно уступает ему в интеллекте. – Но и впрямь спешки никакой нет, здесь ты попала в самую точку, Бесси.

– На вашем месте я не стал бы откладывать дело в долгий ящик, – негромко возразил мистер Райли, – иначе Стеллингу могут поступить и другие предложения, а мне известно, что более двух или трех учеников-квартирантов он брать не намерен, а может, и того меньше. Я советовал бы вам снестись со Стеллингом немедля: и впрямь нет смысла отправлять к нему мальчика ранее Иванова дня, но я подстраховался бы на всякий случай и позаботился о том, чтобы никто не опередил вас.

– Да, что-то в этом есть, – глубокомысленно изрек мистер Талливер.

– Папочка, – встряла Мэгги, которая вновь незамеченной подкралась к самому отцовскому локтю и, раскрыв рот, прислушивалась к разговору взрослых, держа свою куклу вниз головой и прижавшись носом к дереву кресла, – папочка, а Том уедет далеко отсюда? Мы будем навещать его?

– Не знаю, дитя мое, – нежно отозвался родитель. – Спроси мистера Райли, он знает.

Мэгги тут же подошла к мистеру Райли, остановилась перед ним и сказала:

– Это далеко отсюда, сэр?

– Очень, очень далеко, – ответил сей досточтимый джентльмен, будучи твердо уверенным в том, что с детьми, если они ведут себя прилично, следует обращаться исключительно в игривой манере. – Чтобы добраться до него, тебе понадобятся сапоги-скороходы.

– Какая ерунда! Таких не бывает! – воскликнула Мэгги, высокомерно тряхнув головой и отвернувшись. На глаза девочке навернулись слезы. Она вдруг поняла, что ей не нравится мистер Райли: было очевидно, что он считает ее маленькой и глупой.

– Тише, Мэгги! Как тебе не стыдно, пристаешь к взрослым с вопросами и болтаешь без умолку, – сказала ее мать. – Ступай, присядь на свою скамеечку и держи язычок за зубами. Но, – добавила миссис Талливер, в душе которой вдруг ожили ее собственные страхи, – неужели это и в самом деле настолько далеко, что я не смогу обшивать и обстирывать его?

– Всего каких-нибудь пятнадцать миль, – сказал мистер Райли. – Вы сможете съездить туда и вернуться обратно за один день. Или же Стеллинг, приятный в общении и гостеприимный человек, с радостью приютит вас у себя.

– Но боюсь, для белья это все-таки слишком далеко, – с грустью заключила миссис Талливер.

Появление ужина весьма кстати позволило отложить этот щекотливый вопрос, а заодно и избавило мистера Райли от необходимости подыскивать какое-либо компромиссное решение – поиски какового он в противном случае неизбежно взвалил бы на себя, поскольку, как читатель уже мог убедиться, человеком он был обязательным и покладистым. И он действительно дал себе труд отрекомендовать мистера Стеллинга своему другу Талливеру, не рассчитывая на благодарность или иное вознаграждение, вопреки некоторым намекам, которые могли бы ввести в заблуждение слишком уж проницательного постороннего наблюдателя. Ведь нет ничего более предубежденного, нежели проницательность, стоит ей взять неверный след, а проницательность, уверенная, что люди в своих словах и поступках руководствуются четкими мотивами, имея в виду совершенно определенный итог, приводит к неизбежной трате сил на воображаемые игры.

Корыстолюбие и измышления, способные оказать помощь в достижении какой-либо цели, чаще всего встречаются лишь в вымышленном мире драматургии: они требуют слишком сильного умственного напряжения, чтобы обвинить в нем большинство наших соотечественников-прихожан. Испортить существование своим ближним можно легко и без особых усилий, достаточно прибегнуть к неохотному согласию или умолчанию, как и тривиальной неискренности, причину которой мы не можем объяснить себе сами, мелкому обману, компенсируемому мелкой же расточительностью, бестактной лести или неуклюжим инсинуациям. Мы живем сегодняшним днем, во всяком случае, большинство из нас, повинуясь лишь сиюминутным желаниям, и довольствуемся крохами, дабы утолить голод членов своей семьи, редко задумываясь о семенах будущего урожая.

Мистер Райли был деловым человеком, не забывавшим о собственных интересах, но даже он был склонен руководствоваться сиюминутными порывами, а не далеко идущими планами. У него не было никаких личных договоренностей с преподобным Уолтером Стеллингом; совсем напротив, он был мало знаком с магистром искусств и его достижениями – по крайней мере, недостаточно, чтобы оправдать столь положительные его рекомендации, каковые он дал своему другу Талливеру. Но он действительно полагал мистера Стеллинга большим знатоком античной словесности, потому что так говорил Гэтсби, а Гэтсби приходился двоюродным братом преподавателю из Оксфорда, что в данном случае было для Райли куда более веским доводом, нежели собственные наблюдения. Хотя мистер Райли и получил некоторое представление об античности в знаменитой бесплатной государственной школе Мадпорта, а заодно и свел шапочное знакомство с латынью, все-таки утверждать, что он понимает этот язык, было бы большим преувеличением. Вне всякого сомнения, он сохранил кое-какие приятные воспоминания о своем знакомстве с трактатом De Senectute[3] и четвертой книгой «Энеиды», состоявшемся в молодые годы, но они уже успели утратить ауру классики и ныне прослеживались лишь в его красноречивых и напористых выступлениях на аукционах. Кроме того, Стеллинг окончил Оксфордский университет, а его выпускники… хотя нет, пожалуй, отличными математиками считались все-таки выпускники Кембриджа. Но тот, кто получил университетское образование, способен преподавать что угодно, особенно такой человек, как Стеллинг, который однажды держал речь на званом ужине в Мадпорте по случаю какого-то политического события, и она была принята столь тепло, что присутствующие сошлись во мнении: этому зятю Тимпсона палец в рот не клади. Посему не было ничего странного в том, что уроженец Мадпорта, прихожанин церкви Святой Урсулы, не преминул оказать добрую услугу зятю Тимпсона, поскольку сам Тимпсон считался одним из самых влиятельных и полезных столпов прихода; он владел несколькими деловыми предприятиями и знал, как передать их в надежные руки. Мистер Райли с симпатией относился к подобным людям, причем вне зависимости от того, сколько денег могло перекочевать благодаря их трезвому расчету из менее достойных карманов в его собственный, а еще он с удовлетворением мог сказать Тимпсону, вернувшись домой: «Я нашел хорошего ученика для вашего зятя».

У Тимпсона в семье было много дочерей, и Райли сочувствовал ему; кроме того, Луиза Тимпсон, чье лицо обрамляли светлые кудряшки, вот уже почти пятнадцать лет приветливо улыбалась ему по воскресеньям с церковной скамьи, так что не было ничего необычного в том, что ее супруг оказался заслуживающим всяческого уважения преподавателем. Более того, у мистера Райли не числилось в знакомцах другого школьного учителя, которому он мог бы отдать предпочтение в своих рекомендациях, так почему бы и не порекомендовать Стеллинга? Его друг Талливер поинтересовался его мнением, а во время дружеской беседы признаться, что у вас такого мнения не имеется – значит внести в нее холодок. А если уж вы взяли на себя труд свое мнение высказать, то было бы крайне глупо не изложить его с видом уверенным и знающим. Произнося его, вы сами начинаете верить в собственную правоту. Вот и мистер Райли, не зная о Стеллинге ничего порочащего и желая ему только добра, если у него вообще были какие-либо пожелания на его счет, едва успев порекомендовать его, уже начал думать о нем как о выдающемся человеке, раз уж он сумел заслужить подобную рекомендацию, и вскоре настолько проникся к нему самой искренней симпатией, что если бы мистер Талливер в конце концов отказался бы отдать Тома ему в ученики, то мистер Райли непременно счел бы своего «друга старой школы» полным кретином.

Читатель, если вы готовы обвинить мистера Райли в том, что он дал свои рекомендации, руководствуясь столь сомнительными доводами, то позвольте заметить, что вы уж слишком строги к нему. Почему, собственно, вы ожидаете, что аукционер и оценщик, успевший к тому времени совершенно позабыть школьную латынь, должен проявлять безупречную честность и щепетильность там, где ее не всегда демонстрируют просвещенные джентльмены даже в наше время высокой морали?

Кроме того, человек, в душе которого живет доброта, едва ли способен воздержаться от совершения доброго же поступка, но ведь нельзя творить добро постоянно. Даже природе случается поселить обременительного паразита в теле животного, к которому она не питает никакого предубеждения. И что же? Мы восхищаемся ее заботой о паразитах. Если бы мистер Райли воздержался от того, чтобы дать рекомендацию, не имеющую под собой веских оснований, он не предоставил бы в распоряжение мистера Стеллинга платежеспособного ученика, что, в свою очередь, оказалось бы не слишком хорошо для достопочтенного джентльмена. Следует принять во внимание и то, что все те приятные, смутные и самодовольные мысли и соображения – оказать услугу Тимпсону, дать совет, когда его об этом попросили, произвести впечатление на своего друга Талливера, дабы он проникся к нему еще большим уважением, говорить уверенно, если уж начал говорить вообще, вкупе с прочими неуловимыми мотивами, порожденными пылающим камином и бренди, которые и подтолкнули мистера Райли высказать свое мнение, – в противном случае пропали бы вотще и втуне.