Читать книгу Эликсир ненависти - Джордж Ингленд - Страница 9

Деннисон с напряженным, но сдержанным лицом повернулся и неловко вышел из кабинета. Ноги плохо слушались, голова кружилась, он кое-как одолел лестницу и добрался до своей комнаты. Дрожащей рукой он отодвинул задвижку, проковылял по полу и, до предела изнуренный, рухнул на большую кровать с балдахином на столбиках. Несколько мгновений он лежал, скорчившись, зарыв лицо в ладони. Тьма разрозненных образов, мыслей, надежд, сомнений, вопросов, пролетала в его сознании, сплетаясь в странные узоры, меняясь, пропадая, точно цветные стеклышки в калейдоскопе. И все это время, повергая его в содрогания, щекоча и покалывая, пылая в каждом волокне, клетке и самом крохотном капилляре, вел свою загадочную работу Алкагест. Затем настал миг прояснения. Деннисон сел.

– Где я? – внезапно воскликнул он. – Что случилось? А! – Он вскочил и принялся шагать по плиточному полу. Тут его осенило. – Отдыхать. Уснуть во что бы то ни стало. Это необходимо, или я сойду с ума! – Он побежал к своему чемоданчику. Раскрыл его в спешке, прежде чем новый приступ охватит его, пошарил внутри, достал несколько пузырьков, кое-какие лекарства, которые приобрел в пути, чтобы справиться с нарастающим нервным возбуждением. Выбрав одну, отмерил крупную дозу и проглотил.

– Теперь, – вскричал он, – хотя бы несколько часов забвения! Если буду жить, буду жить. Если умру, то нынче в последний раз мне нужно принимать снотворное. Будь что будет!

Он опустил шторы, ибо еще отнюдь не смеркалось, и, поспешно раздевшись, скользнул в пижаму. Миг спустя он был в постели. Но, как он ни старался задремать, ничего не выходило. Хорошо известное действие мощного опиата не сказывалось, да и только. Вместо этого он оказался в холодном поту. Затем его охватил жар. И в полубреду он метался час, а то и больше. И опять в его сознании пронеслось торжественное предупреждение Иль Веккьо.

– Ну, ну, мой безрассудный друг, во имя тени Гермеса Трисмегиста, вы не знаете, чего просите!

Он с проклятием вскочил. Принял удвоенную дозу наркотика. Без толку. Все тело словно пронизала, клокоча, колышась, работая, некая великая и неведомая сила.

– Милосердные Небеса, разве я не могу проанализировать, что происходит? – вскричал Деннисон, прижав ладонь к голове, уподобившейся барабану. – Я ведь врач. И столкнулся с неким неизвестным фактором анаболизма. Разве я не могу постичь его? Что я сделал? Что? Что? – И опять, расхаживая по комнате, пытался собрать разрозненные мысли.

Впустую. Все попытки были тщетны. Как у пьяного. То и дело в мозгу вспыхивало дерзкое предположение, но, прежде чем он успевал его осмыслить, оно тонуло в чудовищном хаосе все новых и новых идей. Внезапно явилось видение девушки на террасе, серьезной и нежной, возникло страстное желание бежать, покинуть старого доктора, вершину горы, Францию, вернуться домой как можно скорее, и там вести свой бой, где и стены помогают, а затем опять накатывал великий немой страх неких непредвиденных последствий, которые он испытает, если только покинет этот дом, пусть и незамеченным. А затем, наконец, пришли тьма и боль, и безумные, беспорядочные сны.

Прошло много времени, сколько именно, Деннисон не смог бы определить, но вдруг он мгновенно пришел в полное сознание. И оказалось, что он стоит перед зеркалом, вделанным в дверь шкафа для одежды, с зажженной свечой в руке. Он пристально глядел напряженные глаза своего отражения с неестественно увеличившимися зрачками, словно у гипнотизера, который, проводя загадочный опыт, самого себя вверг в транс. Так с мгновение он стоял и глядел в зеркало. Затем с его губ сорвался пронзительный крик.

– Великие Небеса, да что это?

И, внезапно, поняв всю правду, впал в дрожь от безумной радости, точно алчный скряга, случайно отыскавший способ превращать свинец в золото. Ибо он уже видел перемены. Пока еще совсем незначительные, но явственные, безошибочные.

– Мои глаза стали другими. Другими, – пробормотал он, подавшись вперед в пылу страсти. Свеча задрожала в его руке, горячий воск закапал на пол, пятная его. – Мои волосы, смотри-ка, и морщины на лбу наполовину разгладились! И, о, а щеки полнее, и… и… – Зубы у него застучали, как если бы он ухнул в ледяную ванну. Он заспотыкался, пытаясь отдышаться. Свеча упала из подсвечника. Погасла. Спальня погрузилась в мягкую тьму.

Деннисон понял, что настала ночь. И он чувствовал, что ему душно. Внутри комнаты буквально нечем было дышать. Жизнь, приливом хлынувшая в его тело, новое, загадочное пламя, разгоревшееся в нем, требовало кислорода, вольного чистого воздуха без ограничений и пределов.

Он заковылял к окну, ощупью, точно слепой, ибо и впрямь в эти первые мгновения после возврата сознания он почти не видел. Резким нетерпеливым движением поднял шторы. Затем, держась за косяк, стал во всю мощь легких вдыхать прохладный ночной воздух. И по всему телу, точно вся его плоть превратилась в живой огонь, загадочная сущность Алкагеста соединялась с кислородом, и суверенная сила стремительно и блистательно шествовала, одолевая немощь, страдание и смерть. Он стоял какое-то время, ни о чем больше себя не спрашивая, не желая ничего другого, удовлетворенный одним тем, что жив, что чувствует, как спадает с него недавно тяжкий груз недугов, страха и боли.

Возможно ли с помощью волшебства или телепатии проникнуться ощущениями стрекозы, когда она ползает в тяжелой и душной неподвижности, будучи еще личинкой, на каком-нибудь голыше у озера, и вдруг покидает отслужившую оболочку и влетает, свободная и прекрасная, в свет солнца чудесным летом, простирает свои ажурные крылья и движется в чистом воздухе, и вот уже стремительно поворачивает туда и сюда над сияющей водяной поверхностью? Если возможно постичь подобное преображение, то можно и представить себе, что испытывал Деннисон, стоя у растворенного окна.

Он выглядывал в обширный прекрасный сад, глаза его больше не болели и не были затуманены. Луна ярким и тонким серпом висела над кронами олив, и те, таинственные в ее свете, возносили старые уродливые, перекрученные стволы, напоминая души с иллюстраций Доре к «Аду». За ними поблескиванье колеблющегося серебра возвещало о присутствии моря. Зеленый огонек, далекий и крохотный, тихонько полз на запад, не иначе как судно, вполне возможно, что и пассажирский пароход, следующий в Америку. И меж тем как Деннисон глядел на него и на все, что угадывалось в спокойной и чистой южной ночи, наполненной мягким лунным светом и пением соловьев в апельсиновых рощах вдоль скал, внезапный прилив нежности к жизни и красоте, волна невыразимой благодарности омыла его душу.

На миг была позабыта причина, по которой он обрел такое благо. Позабыта и главная проблема, каково его будущее, каково его место в доме ученого, которому он отплатил злом за добро. Позабыто все, кроме одного: жизнь, жизнь опять возвращается к нему. Жизнь и полнота чувств. Все ее обещания, все надежды, все радости вновь сменили шелуху и пепел сгинувших лет. И охваченный могучим экстазом, какого никогда в мировой истории не ведал человек и не изведает, Деннисон пал на колени перед окном. Он преклонил колени в полосе лунного света. Склонил голову. Скрыл лицо в дрожащих ладонях. Глаза, которые долгие-долгие годы не знали слез, теперь стали от них горячими. Душа, которая десятилетиями не испытывала побуждения молиться, издала невнятный крик, обращаясь к ночи, ветру, морю, к природе, музе и матери, мудрейшему опекуну слабых мыслящих созданий. Некоторое время он оставался в этом положении, мысли его были слишком глубоки, слишком жгуче пылали, были слишком насыщены печалью, чтобы преобразовать их в слова. Затем, смиренный, но взволнованный, дрожа от нетерпения, но испытывая полуосознанный страх, он поднялся. Теперь он более спокойно вгляделся в ночь. И, поскольку мысль о том, чтобы уснуть в такое время даже не могла найти пристанища в его мозгу, ему пришло на ум, а не прогуляться ли по саду до скалы, чтобы посидеть там и попытаться решить, что делать дальше.

– Да, – произнес он вполголоса, – если только это не сон, а явь, и не порожденные наркотиками фантазии, то нынешняя ночь знаменует собой эпоху в истории рода людского. И я собственной персоной испытываю то, к чему тщетно стремились алхимики много веков, то, что сманило Понсе де Леона на болотистые низины Флориды, что три тысячи лет блуждающим огоньком, неуловимым, заводящим в гиблые места, плясало перед мечтателями этого мира. – И, ошеломленный грандиозностью происходящего, он вышел из спальни на железный балкон. Опершись о перила, он увидел основательные трельяжи, по которым бежали вверх плющ и ломонос. Деннисон поспешил одеться. А затем с проворством и быстротой, каких не знавал многие годы, спустился по трельяжу и стал пробиваться сквозь густые ароматные заросли олеандров. Из них он вышел на гравийную дорожку, ведущую к обрыву. Тут в новом изумлении он опять остановился.

– Может ли это быть? – воскликнул он, стоя с непокрытой головой, до неприличия небрежно одетый, и глядя на длинную и слабую тень, которую отбрасывала перед ним луна. – Может ли это быть правдой? Я действительно доктор Гренвил Деннисон из Нью-Йорк Сити? – И достав коробочку с визитными карточками, внимательно и пылко прочел собственное имя с маленькой тонкой картонки. Даже это доказательство, слабо видное в лунном свете, не больно-то могло его убедить. Зачарованный великой тайной, он двинулся вперед по тропе. Он глубоко вдыхал благоухание южной ночи и жадно вслушивался в неистовые и страстные рулады, доносящиеся из апельсиновых рощ. Подставил лицо большим белым южным звездам. И на лице все еще виднелись следы слез радости. И, шагая, как мог, наверное, шествовать Бальдур по возвращении из нижнего мира, он добрался до увитой виноградом террасы над пропастью и вступил туда.

Далеко внизу гудел, то возносясь, то затихая, вечный и мерный гимн бурунов. Деннисон склонился у перил, поглядел вниз и увидал сквозь ночь в лунном свете буйные кружева белой пены, наползающие, вздымающиеся, а затем ударяющие веерами по камню и рассыпающиеся брызгами, летящими прочь навстречу новым беспокойным волнам, искрясь спешащими к берегу. И внезапно его одолело страстное и необъяснимое желание броситься в воду и поплыть, борясь с волнами у основания этой гигантской скалы.

«Это безумие? Я безумен?» – подумал он, отпрянув от обрыва в добрых три тысячи футов. – Но это было бы верной смертью. А жизнь для меня еще только начинается. Заново». Слегка содрогнувшись, он отступил. Стоял с мгновение, глядя в сторону сада. Мир, спокойствие, благословенная нежность разлились над землей. Далеко за купами деревьев глухая черная тень выдавала присутствие дома. Там все было темно, не считая пятнышка света в верхнем окне. Оно таинственно сияло и лучилось среди безмолвия пустынной усадьбы. «Там комната Иль Веккьо? – подумал Деннисон. – Или Стасии?» И его укололо воспоминание. На миг он осознал весь ужас и гнусность своего предательства. Но лишь на миг. Свежие волны жизни в его крови, казалось, самой своей мощью, изгоняли это воспоминание. Мысль его отказывалась задерживаться в прошлом. Как масло неспособно смешаться с водой, так и его разум не допускал сожаления или самообвинения. Все равно как если бы прошлое было мертво, и лишь настоящее и будущее обладали подлинной реальностью.

– Все прошло! Все сгинуло! – Вскричал он, высоко вскинув обе руки и подняв лицо к небесам. – Кончено. Минуло безвозвратно! Отныне есть только жизнь. Заново начатая жизнь! Жизнь, вечная и несокрушимая! Жизнь, любовь и счастье, о каких не мечтала людская душа!