Читать книгу В дельте Лены - Джордж Мельвилль - Страница 6

Выдерживаем шторм – Наш плавучий якорь – Видим Сибирь.

Задолго до нашего расставания, когда волны и ветер ещё только набирали силу, команда обсуждала, сможет ли наша лодка пережить шторм; и многие желали, чтобы мы смогли найти шугу или мелкий лёд, в котором можно было его переждать. Другой альтернативой мог быть дрейф с плавучим якорем, таким, как использовался у нас во время последней войны. Мы тщательно обсудили размер и вес такого устройства, выдвинув множество предложений, некоторые из которых были новаторскими на грани абсурда. В конце концов я приказал сделать плавучий якорь из трёх связанных вместе палаточных стоек и брезентового мешка так, чтобы получился треугольный парашют. Верёвки взяли от мелких снастей, а всякие железные и латунные детали послужили грузилами для погружения и удержания якоря в нужном положении.

Здесь для читателя, не знакомого с использованием или принципом действия плавучего якоря, могут быть вполне уместны следующие пояснения. Во время шторма волны обычно движутся в направлении ветра даже против течения или прилива (хотя достаточно сильное противное течение может вызывать состояние неподвижного волнения). Следовательно, каждому судну, большому или малому, когда оно идёт по ветру в бурном море, необходимо постоянно держаться впереди волн, – другими словами, идти быстрее, – иначе они будут перекатываться через корму и заливать судно. Во время сильных штормов судно также может подвергнуться настолько сильным ударам волн, что оно может затонуть, буквально развалившись на части. Или, опять же, существует более распространённая и столь же серьёзная опасность, когда волны, ударяя в судно сбоку, разворачивают его. В этом случае руль, оказавшись на мгновение вне воды, становится бесполезным, парус перебрасывается на другой борт или наполняется с другой стороны, и этим внезапным изменением курса и потерей скорости мгновенно пользуется следующая волна, которая ударяет в борт судна, в большинстве случаев разрушая его, каким бы большим оно ни было, или, если это открытая лодка, наверняка затопит его. Именно для того, чтобы избежать этих опасностей, и предназначен плавучий якорь. До тех пор, пока корабль не имеет течи и не затоплен водой, он будет подниматься навстречу волнам, а его нос, если он правильно спроектирован, с плавными обводами, будет разрезать волну, и даже если часть волны пронесётся над носом, она сбросится с полубака. Поэтому главная задача – держать судно носом к волне. На парусных судах это делается с помощью особых парусов, и не дай Бог беспечный рулевой не держит нос судна именно так, ибо, если оно встанет боком к волне, и она ударит в борт, все подвижные, впрочем, как и многие неподвижные предметы, будут сметены с палубы. Пароход держать носом к волне легче, держа небольшие обороты двигателя, достаточные, чтобы судно слушалось руля, или так же держать его в нужном положении с помощью небольшого паруса. Но в то же время, если двигаться со слишком большой скоростью, волны будут захлёстывать бак и заливать палубы парохода, так же, как на парусном судне.

Но для такого маленького судёнышка, как наше, чтобы держать нос против волны, надо использовать плавучий якорь. Для этого надо сделать небольшой брезентовый парашют, прикрепить его на длинном канате к носу лодки и погрузить в воду, и он будет, сопротивляясь движению в воде, удерживать нос лодки против ветра, не давая ей развернуться боком к волне. Если парашют по какой-либо причине всплывёт на поверхность или оборвётся канат, то он сразу потеряет свою эффективность; и точно также, если такой якорь погрузится слишком глубоко и будет висеть под водой перпендикулярно, то он станет дополнительным грузом для лодки и может потопить её. Следует иметь в виду, что плавучий якорь движется в воде по тем же законам, что и воздушный парашют, сбрасываемый с воздушного шара.

Так что теперь не только необходимость его изготовления, но и размер и вес стали для нас важными вопросами, поскольку в нашей команде из одиннадцати человек не было никого, кто уже использовал плавучий якорь для открытой лодки. Те же, которые я видел на пароходах во время войны, не могли дать мне адекватного представления о том, что требуется сейчас в нашей чрезвычайной ситуации. Таким образом, мне не на что было полагаться, кроме своего здравого смысла, хотя я также внимательно прислушивался и к мнению других. Джек Коул, главный авторитет в моих глазах, как моряк, заявил, что плавучий якорь будет работать, если не будет весить слишком много. Коул и Мэнсон изготовили его, я приделал парусину. Даненхауэр, сидя рядом со мной на корме, расплёл конец каната на три пряди – для трёх углов якоря. Матрос Лич был рулевым, а я, как всегда, следил за парусом. Руки мои в это время были распухшие, покрылись волдырями и потрескались от холода и застоя крови. Джек Коул возражал, что якорь недостаточно тяжёл и наверняка всплывёт, но мне нечем было утяжелить его, кроме кухонного котла и чайника, поэтому я решил попробовать его как есть. Первый куттер пропал из виду уже более час назад, и нам потребовалось ещё часа два, чтобы подготовить якорь, так что на часах в тот момент было девять вечера 12 сентября.

И вот, приготовив чайник на случай, если опасения Джека Коула оправдаются, мы были готовы проверить эффективность нашего якоря. В этот момент мистер Даненхауэр спросил меня, позволю ли я ему развернуть лодку на другой галс. Я немного поколебался и ответил, что нет, я сделаю это сам. Но в следующее момент, подумав, что, если в морском искусстве есть какой-то особый смысл разворачивать лодку при штормовом ветре, о котором я мог не знать, а он, как профессиональный моряк, знал, и что мой долг как командира воспользоваться им, как и любым другим шансом, который мог бы обеспечить безопасность моих людей; поэтому я удовлетворил его просьбу, оставаясь, однако, рядом на случай какой-нибудь неожиданности. Весла были подняты, рулевому приказано следить за волной, а якорь перенесли на нос и вручили кочегару Бартлетту. Канат свернули бухтой у него под ногами, и приказали ждать нашей команды бросить якорь за борт. Морякам хорошо известен факт, что морские волны следуют друг за другом по три; то есть после большой волны две следующие наверняка будут такой же высоты, по крайней мере, на вид. Когда такая последовательность прошла, потребовалось лишь мгновение, чтобы выполнить «Право руля! Травить шкоты! Убрать парус!». После чего последовал приказ: «Левая табань, правая на воду!»[29], но прежде чем мы успели развернуться, на нас медленно и неотвратимо обрушилась огромная волна. Изо всех сил вычерпывая воду, мы держали лодку кормой к волне и, дождавшись затишья, снова начали разворот. Когда лодка оказалась носом к волне, Бартлетт швырнул якорь за борт. В этот момент лодка нырнула носом вниз, и я увидел, как Бартлетт потерял равновесие и упал вперёд, прямо в волну. Но одной рукой он успел ухватился за фалы, свисающие с мачты, и в следующее мгновение, когда лодка поднялась на вершину волны, он повис на этих верёвках, полетел назад к мачте и накрепко вцепился в неё. У меня сердце чуть не выскочило из груди, когда я увидел этот отчаянный кульбит – если бы он упал за борт, то судьба его, несомненно, была бы печальна, несмотря на всю его силу и выносливость. Какое-то время мы кое-как удерживали нос лодки против волн, но якорь оказался слишком лёгким, он поднялся на поверхность и его быстро понесло на подветренную сторону. Лодка, удерживаемая на месте только вёслами, раскачивалась, черпая бортами воду, а Джек Коул заладил своё обычное «Я же говорил!». Однако я был наготове, и тут же пустил по якорному фалу приготовленный медный котелок, который тут же затопил якорь и заставил его работать нужным образом. Теперь можно было поднять весла в лодку и снова установить по бортам защитные брезенты.

Как долго мы должны были дрейфовать на якоре теперь полностью зависело от того, сколько продлится шторм. Мы к тому времени уже чертовски устали от борьбы с волнами и непрерывной работы помпой, вёдрами и котелками. Чтобы было рулевому удобнее работать с румпелем, мы с Даненхауэром освободили наши места на корме. Я разделил людей на две вахты, приказав Коулу и Бартлетту присматривать за передней частью лодки, а Личу, Уилсону и Мэнсону регулярно по два часа дежурить на руле. Остальным велел лечь на сиденья и хорошо отдохнуть. Заснуть было вряд ли возможно, но было большим облегчением хотя бы размять и согреть наши затёкшие и замёрзшие конечности. Брезенты по бортам были ненадёжной защитой, брызги от них летели с обоих бортов. Время от времени раздавалось: «Быстро, быстро, волна идёт!» и мы, ослабевшие от голода и жажды (у нас не осталось воды), снова принимались вычерпывать воду из нашего судёнышка, прежде чем нас накроет и окончательно потопит следующая волна. А в промежутках – колючие ледяные брызги. Так мы провели всю ночь, и к рассвету шторм всё ещё не утих. В аптечке была кварта бренди и бутылка виски, и когда один человек попросил выпить, а другие горячо поддержали его, я достал виски и попросил Бартлетта разделить её поровну между десятью мужчинами; мне самому пить не хотелось, и я даже огорчился, что кому-то это так необходимо. В распределении напитка Бартлетт слишком либеральничал, так что, к несчастью для себя, остался вместе со мной без глотка.

Рассвет не принёс ничего, кроме ещё бо́льших страданий – теперь мы видели несчастья друг друга. На завтрак я выдал каждому по четверти фунта пеммикана – столько же, сколько на ужин накануне. Я не смог съесть свою порцию, даже такую маленькую, и вернул её в общий котёл. С этого дня я посадил людей на половину рациона, который они получали до того, как мы потеряли друг друга, то есть на три четверти фунта пеммикана вместо полутора фунтов, надеясь, что благодаря этому нашего четырёх или пятидневного запаса хватит на вдвое дольше, и в этом я преуспел. Во все ёмкости, которые мы наполнили снегом, попала солёная вода, в то время как на других лодках имелись бочонки на пять и десять галлонов. Тот, что принадлежал вельботу, был, как вы помните, оставлен среди обломков «Жаннетты». Все жаловались на жажду, но я не испытывал особой потребности в питье до того момента, когда мы достигли речной воды. Я постоянно жевал кусочек дерева, который вызывал слюноотделение, а потел я мало, как, впрочем, и мои товарищи. Опять же, на протяжении всего моего пребывания в Арктике я привык обходиться без воды; я уверен, что помимо нашей обычной чашки чая или кофе во время утренней и вечерней трапезы и небольшой порции чёрного кофе в полдень, я не выпил за всё время экспедиции и трёх пинт воды[30]. Это избавило меня от многих страданий, которые испытывали другие; я замечал, как некоторые, думая, что их никто не видит, пили из луж и ели солоноватый снег, который Делонг запретил им даже пробовать.

По мере того как день клонился к вечеру, ветер сменился и несколько стих, но волнение увеличилось. Тяжело нагруженная лодка осела ещё глубже, и вода при килевой качке поступала теперь через бак и корму. Тем не менее мы терпеливо продолжали свою работу, а бедный Инигин уселся прямо на дно лодки и принялся яростно вычерпывать воду. Вообще, он и наш кок Чарли Тонг Синг были нашим самым лучшим водоотливным средством. Около трёх-четырёх часов пополудни облака начали рассеиваться, кое-где проглядывало голубое небо, всё говорило о том, что шторм исчерпал свою силу. В это время года солнце находилось над горизонтом ровно двенадцать часов, и мы без труда определяли наш курс по моим старым часам. Солнце вставало в шесть утра, в полдень было точно на юге, а в шесть вечера садилось. Поэтому я мог проверять часы два раза в день, кроме ещё одной проверки в полдень по нашему компасу, который был точнее, чем обычный судовой компас, так как имел призматический прицел. Но он был слишком точно подогнан к корпусу, и от просочившейся морской воды его лимб перестал поворачиваться; так что мы решили, что лучше ориентироваться по солнцу и луне.

В пять часов море и ветер успокоились настолько, чтобы мы могли продолжить свой путь, что я сразу же и сделал, взяв курс на юго-запад к мысу Баркин. Ветер повернул к востоку, мы быстро продвигались при свете луны и звёзд. В шесть часов утра 14-го числа мы плыли через молодой лёд, каждую минуту ожидая увидеть землю, и внезапно сели на мель. Мы долго и внимательно вглядывались в горизонт в надежде увидеть берег Ленской дельты, но без всякого успеха. Бартлетту даже показалось, что он увидел землю, но так как никто не подтвердил этого, я пришёл к выводу, что отмель находится далеко от берега; поэтому мы снялись и взяли курс на восток. Мне было приказано следовать на мыс Баркин, где мы обязательно найдём местных жителей, с которыми я мог бы договориться о том, чтобы нас доставили по реке в туземное или казачье селение.

Пока мы лежали в дрейфе, постоянно дул северо-восточный ветер, так что я был уверен, что мы теперь находились к западу от мыса Баркин, к юго-востоку от которого, как я знал, находился залив Буор-Хая. Поэтому я весь день держал курс на восток, в то же время продвигаясь, когда представлялась возможность, на юг. Погода была хорошей, ярко светило солнце, казалось невероятным, что над таким спокойным морем может бушевать шторм. Три раза в день мы съедали по четверти фунта пеммикана без воды и вообще какой-либо жидкости. В шесть часов, когда солнце село на западе, на востоке появилось облако. Начал дуть порывистый ветер, и все заговорили о новом ненастье. Я знал, что наступает сезон осенних штормов, но отказывался думать, что нам предстоит пережить ещё одну бурю, подобную той, которую мы едва выдержали всего пару дней назад. Это казалось слишком суровым испытанием; и всё же, если случится худшее, мы встретимся с ним лицом к лицу и будем бороться честно, каким бы жестоким и неравным ни было соперничество между нашей слабостью и трусливой яростью урагана.

В первую очередь, нам следовало позаботиться, чтобы шторм не застиг нас на мелководье. Я уже не надеялся быстро достичь мыса Баркин или вообще берега, но мы могли найти глубокое место у устья какой-нибудь из проток дельты. Бартлетт весь день мерил глубину шестом от палатки, но наши усилия продвинуться южнее или достичь берега оказывались тщетными из-за мелей. Поэтому, когда наступила темнота, я решил повернуть от берега и пройти вдоль него на восток, обнаружив, что глубина в этом направлении увеличивается. Мы зарифили парус и шли до шести часов следующего утра, пока не оказались на глубине девяти морских саженей – ещё один признак того, что теперь мы находимся в заливе Буор-Хая примерно в двадцати милях к востоку от мыса Баркин. Теперь я решил попытаться войти в одну из многочисленных проток Лены и направил лодку на юго-запад. Дул лёгкий ветер, погода стояла прекрасная, и мы прошли так двенадцать часов. Я надеялся, что так будет продолжаться и следующие двенадцать, но, видимо, я что-то упустил в своих расчётах, так как ветер вскоре стих, и мы были вынуждены снова взяться за вёсла, благодаря Бога за то, что нам удалось избежать борьбы со штормом. Но течение реки так сильно сносило нас на восток, что, хотя я сначала надеялся добраться до берега в тот же день, я с сожалением увидел, что вся наша гребля едва ли сделала больше, чем удержала лодку на одном месте. Наступили сумерки, потом ночь, а мы всё работали, сменяясь, на вёслах и откачке воды. Делать это надо было быстро, прежде чем вода, которая и так была уже наполовину замёрзшей, успеет превратиться в лёд на дне лодки. На рассвете 16-го мы снова оказались на мелководье, что указывало, что восточный берег уже близко. Люди испытывали мучительную жажду, и постоянно просили разрешения попробовать воду – достаточно ли она пресная; но вскоре я заметил, что эти «дегустации» были всего лишь уловкой, чтобы утолить жажду и вообще запретил их, пообещав заварить настоящий чай, как только вода будет достаточно пресной.

В это время на юге виднелись возвышенности, по-видимому, горный хребет, но ничто не было видно на западе, где должны были находиться низменности дельты. Меня убеждали держаться по направлению к горам; но нашей главной целью было найти туземцев, которые, согласно нашим сведениям и картам, кочевали по всей дельте от мыса Баркин до мыса Быковский. Наши запасы были почти исчерпаны, и скудный ежедневный паек в три четверти фунта сказывался на настроении и работоспособности экипажа. Итак, всё ещё желая исполнить полученный приказ и достигнуть, насколько возможно, мыса Баркин, а также будучи полностью уверенным в точности моей карты, на которой ясно было указано, что там находятся «зимние хижины туземцев», я держал курс на запад и вскоре увидел две низкие косы с промежутком в четыре или пять миль между ними – очевидно, устье реки. Мы направились прямо к ним и, следуя вверх по пресной воде, вскоре ощутили быстрое течение. Экипаж уверил меня, что вода уже достаточно пресная; поэтому я распорядился заварить чайник чая, который, однако, оказался слишком солёным, и я вылил его за борт. Чтобы возместить потерю, я смешал консервированный бараний бульона с ветчиной, залил водой и хорошо разогрел, превратив всё это в симпатичное рагу, которым мы и позавтракали.