Читать книгу Марчеканская вспышка (сборник) - Дмитрий Иванов - Страница 12

– Но не только Черемшаном славен был мой город Димитровград, Мелекесс – в девичестве, из водных ресурсов, я имею в виду. Ещё и приток у этой речки наличествовал, чуть крупнее ручья. А название у него было и вовсе непритязательное и очевидное – Мелекесска.

Так вот, на ту Мелекесску бегал я ещё совсем сопливым пацаном, чуть не каждый день. Уж если Черемшан сам по себе невелик, то, думаю, понимаешь, что Мелекесску и вовсе в некоторых местах перепрыгнуть можно. Уже не в переносном смысле. Потому родители спокойны были – ничего со мной там не случится.

И не случалось. Один раз, правда, по дороге на рыбалку был сбит каким-то нетрезвым жителем, проезжающем мимо на мопеде. Но ничего, на лбу шишка, на локтях и коленях ссадины. Переживаемо. Это куда как легче обошлось, нежели с братом жены… когда он ещё мелким был. Как, говоришь, его называть? Шурином? Верно, шуряк.

Тогда брату Верочки Ивановны лет восемь или девять сравнялось. Помню, я в гостях сижу в доме у родителей будущей супруги, а он перед домом на трёхколёсном велосипеде вышивает. На тротуаре, между прочим, а не на проезжей части. Я за этой картиной в раскрытое окно наблюдаю. Вот тут-то его, шуряка моего (почти без пяти минут родственника, поскольку Верочка Ивановна уже сказала своё решительное «да», и дело оставалось за родительским благословением), сбил какой-то урод на мопеде. Представь себе – точно на таком же, как и меня в детстве.

Пацан полетел кубарем и коленом о бордюр (или, там, поребрик, если по-питерски) ударился. Орёт благим матом. Вижу, кровь льётся обильно. Ну, я – жопу в горсть – полетел на улицу. От рубахи рукав оторвал и ногу парню туго перетянул, чтоб кровотечение остановить. Чую, время дорого – пока транспорт поймаешь, мальчишка сознание потеряет или того хуже – лучше даже и не думать. Вот потому подхватил я шуряка на руки и к станции скорой помощи понёс. Благо – не очень далеко было. Метров триста-четыреста, если память не изменяет.

Оттуда нас на рентген отвезли, а следом – в травматологию. Шурина сразу на операционный стол, а меня за дверь выставили. Только прикрыли её не плотно. Потому слышу, как там внутри, эскулапы пацана развеселить пытаются, отвлечь и параллельно что-то обезболивающее колют.

– Тебя папа привёз?

– Нет, Славка…Веркин жених.

– А Вера – это сестра?

– Ага, сеструха.

– Свадьба когда?

– А чё им свадьба, они уже и спят вместе. Только родители пока не знают.

Вот вспомнилось чего-то. Наверное, оттого, что шуряка своего недавно видел. Жив курилка, только до сих пор чуть прихрамывает – что-то серьёзное у него тогда с коленом случилось.

Но опять меня не туда понесло. Совсем другое хотел рассказать. Что говоришь? Да-да, про рыбалку, да не совсем. Слушай, одним словом. Сам поймёшь.

Относительно ловли рыбы на удочку с берегов Мелекесски знал я всё почти: когда, в какой сезон года, при каких погодных условиях, что следует применять в качестве приманки для ловли рыбы, где она лучше клюёт в разное время суток, чем и когда нужно прикармливать (пусть кришнаиты успокоятся, не о карме в космическом смысле речь).

Однажды летом.

Рыбалю на Мелекесске. Её в том месте переплюнуть можно, если через длинную трубку рогоза сушёным горохом.

На другом берегу тюрьма. Сейчас, даже номер скажу… ЮИ-78/Т. Нынче там особо опасные сидят, а во времена моего боевого детства всё иначе было. Почему знаю? Так режим был – не режим, а «шаляй-валяй». Чуть не каждый день там местное начальство кого-то из обитателей камер выпускало порыбачить на удочку. Наверно, в качестве поощрения за примерное поведение и в виде прогулки.

Сбежать с этого пятачка, куда обитателей «крытки» ненадолго выпускали, практически невозможно, поскольку оформлено всё вроде санаторского пляжа – края высоким забором с декоративной колючкой огорожены, а на вышке страшила стоит. Да не просто с «калашом», а с пулемётом на турели.

Если рвануть, то только через водную преграду, но и тут не судьба, поскольку берег крутой и топкий – пока приступишь к форсированию, тут тебя пулей и срежет. Вероятно, именно так думало руководство спецучреждения, когда место для рыбалки подбирало. Сначала, видимо, для себя только, но потом и заключённым позволять стали единение с природой посредством рыбной ловли. Да уж, думаю, не бесплатно.

Не знаю, почему такое случилось, как я к этому местечку вышел. Не могу объяснить. Место достаточно глухое, увидеть его довольно сложно. И вправду, только несколько пацанов знало, как напротив тюрьмы из диких кустов малинника вынырнуть, предварительно преодолев изгородь из колючей проволоки в трёхстах метрах от реки.

А кстати! Вот ещё что вспомнил. Отец об этой знаменитой Мелекесской тюрьме анекдот любил рассказывать, когда кто-то из родственников к нам приезжал. Анекдот такой.

Встречаются двое друзей – русский и татарин. Русский спрашивает:

– Как дела?

– Якши!

– Как семья?

– Якши!

– Слушай, Равиль, что-то я давно твоего сына не видел. Уехал, что ли?

– Нэт. На турма сидит!

– Крышу кроет?

– Нэт. Внутра сидит!

А я-то не «внутра», снаружи. Мне ничего не страшно. Тем более, товарищ на вышке строгим взглядом окрестности обозревает, будто богатырь земли русской Тугарина Змеёвича высматривает.

Ага, стою с удочкой. Одним глазом на поплавок, вторым – на страшилу в звании сержанта внутренних войск. Он на меня не кричит, не гонит, хотя и полагается. Оно и понятно: стоять на вышке скучно, а тут хоть какое-то развлечение – наблюдать, как пацан на другом берегу рыбёшку тягает.

Часа полтора прошло, и тут заскрипела металлическая дверь, и на берегу оказался дядька – весь в наколках и с удилищем в руке. Босой, в тренировочных штанах «конец олимпийскому движению» с пузырями пиратских парусов на коленях и в майке неопределённо-уголовного цвета.

– Эй, кент, ты на что удишь? Поделись! – окликнул меня заключённый.

– А что вы мне за это дадите? – буквально оборзев от собственной значимости, ответил я вопросом на вопрос.

– А это видел? – зэк достал откуда-то из закромов прямоугольный предмет коричневого цвета.

Смотрю, тетрадка. Общая. Школьная. Обычная с виду тетрадь.

В то время я от старших пацанов уже слышал, что уголовники ТАКИЕ стихи пишут, что просто… просто… никакого учебника анатомии не нужно. Всё и без него понятно… в упоительных деталях и подробностях, даже…

– Дядь, а там что?

– Там, керя, самое оно! Никогда ты такого не видел, в натуре. Гы, а читать-то умеешь?

– У меня по чтению пятёрка! – обиделся я.

– Тогда лови!

Нимало не сомневаясь, кинул в обмен банку червей, выдержанных в анисовом чернозёме.

Открыл я тетрадь и тут же забыл, зачем к реке пришёл. Словно по голове обухом топора ударили. Читаю и краснею, покрываюсь горячим потом и прерывисто дышу. Народное творчество, блатной фольклор, чтоб ему.

И это самое скромное четверостишие из тех, что врезались в память. А ещё же и рисунки химическим карандашом, от которых сердце начинает биться в два раза быстрее. Ничего не скажешь, умеют зеки рисовать.

Очнулся я, только когда уголовник крикнул мне:

– Эй, шкет! Спасибо за червей! На хлебные мякиши тут ни хрена не ловится, хотя кум говорил, что, мол, в жор никакого спасу от синтёпки. Ты каждый день сюда приходишь?

– Да, почти.

– Тогда давай в пятницу в это же время подгребай. С наживкой. Банка червей – тетрадка на бочку. Я тебе ещё не такую маляву притараню. Только ты помелом-то не сильно мети. Мусорню под беспредел не подставляй, мне ещё здесь долго рога мочить – пока на пересылку отправят. Идёт?

– Ага!

– Ну, бывай, керя, до скорого. Отчаливаю. Крытка ждёт.

С этими словами мой компаньон по внезапно возникшему бизнесу собрал манатки, в том числе, десятка три рыбёшек, продетых жабрами сквозь ивовую ветку, и исчез в стене. Там где-то, вероятно, была тяжёлая металлическая дверь. Но я её не видел, только слышал глухое лязганье засова.

Тетрадь немедленно спрятал в сарае, чтоб родители и братья с сёстрами не обнаружили. Там она у меня и ночевала. А днём мы с пацанами картинки с ничем не прикрытой натурой в ней рассматривали и озорные стихи читали, сдобренные увесистой порцией нецензурных выражений.

А уж процессуально-криминальную версию поэмы «Евгений Онегин» ко мне приходили штудировать всем классом. Но это по осени, когда учебный год начался. Ах, Пушкин, жаль, что не дожил… А так бы точно посмеялся да позабавился над уморительными эвфемизмами типа такого: «Татьяна утром рано встала, п – ду об лавку почесала и приготовилася сечь, как Бобик Жучку станет влечь».

Что с тем зеком, спрашиваешь? Он меня не подвёл. Правда, чаще всего с другими людьми приходилось мне дело иметь в процессе обменных операций. Понятно, что у зеков своя очередь на рыбацкий «курорт» имелась. Тут я не в обиде. Да и на что было обижаться, если за лето и начало осени удалось мне пятнадцать общих тетрадок накопить. Веришь, нет? И когда только уголовнички успевали очередную порцию скабрезностей написать, ума не приложу.

Салеев сделал паузу, а потом неожиданно спросил:

– А ты член с резьбой видел?

– Шутишь?

– Нет, у свинтуса точно – вроде винта. Сам в детстве наблюдал, как говорится, процесс. Впечатление такое… такое… Потрясение на всю жизнь!

– В детстве, говоришь. Хм. Впервые слышу, чтоб татарские семьи свиней держали.

– Нет, мы, конечно, не держали. Это у родителей моего школьного приятеля свиньи в хлеву имелись. Здесь ни о каком мусульманском запрете речи идти не могло. И ещё – у друга-одноклассника Серёги была собака, охотничья. Уши до земли, масть тёмно-рыжая. Красивый пёс, лохматый… утятник. Замечательный кобель, но слишком уж сексуально озабоченный. Кличка – Плутон. Всю сухопутную живность во дворе с ума сводил своими недвусмысленными намерениями.

Не знаю, почему, только сеттер по фамилии Плутон единственно, кого не трогал, это – уток. Но петуха гонял так, что гребешок и борода у последнего голубели прямо на глазах. Куры со смеха неслись, будто передовики социалистического соревнования, оплодотворённые собственным позитивным отношением к происходящему сексуальному насилию. Куры – одно слово. Мозгов-то днём с огнём… И добавить нечего. Хотя добавлю: у птиц с мозгами ещё не так плохо, как у рыб, у тех и вовсе два грамма на косяк.

Мой школьный приятель, наблюдая за всеми этими гонками сеттера, частенько говаривал одну интересную фразу, которой его научил мой старший брат. Этакая татарская присказенька. Думаю, что и Серёга употреблял её вполне к месту. Ну, представь себе: мой школьный друг оттаскивал Плутона от страдающего необратимым неврозом петуха и приговаривал:

– Тряп-тряп, сигарга кутакем бар, Плутон-ака?!.

(А член-то у тебя есть? татарск., прим. автора).

А если бы у Славки ко всем его прочим достоинствам оказалась ещё и фотографическая память, то он бы непременно процитировал что-нибудь из пятнадцати «магических тетрадей из-за речки». Но как-то не сложилось.

Счастливая пора детства. Но настоящее счастье довелось испытать Салееву несколько позже – после окончания школы…