Читать книгу Марчеканская вспышка (сборник) - Дмитрий Иванов - Страница 13

– Счастье, мужики, такая непонятная штука, что просто порой не знаешь, от какой малозначительной плесени оно вдруг расцветёт фейерверком сказочным, и индикатор состояния души так зашкалит в груди, что, того и гляди, в ангелы подашься с милым графским непротивлением. Да, нынче не то, что давеча в юности. Это тогда всё по бабам тянуло, а сейчас всё больше – по пабам. Ты гляди-ка, прям, в рифму сложил. Тогда по бабам, а сейчас – по пабам. Забавно.

Ну да, что-то отвлёкся я от своей истории. С чего бы начать? История-то плёвенькая, а вот врезалась в память, будто самое дорогое, что было когда-либо. Мне ведь, и впрямь, приходилось всяких мармеладов зарубежных ещё в застойные годы употреблять, и дам сладких любить с непременной взаимностью, и с друзьями-товарищами в разных приключениях участвовать. А поди ж ты, ничто так в память не запало, как этот случай вполне рядовой и ординарный до самозабвения.

Начну-ка, я, пожалуй, издалёка, когда ещё мамонты кой-какие живы были, гарпун им в лохматый хобот. Я тогда совсем мелким для многих представлялся, не выше табуретки. Родился в большой татарской семье. Восемь человек детей нас у папы с мамой было. Я – самый младший. Время тяжёлое, полуголодное. Каждый работник в семье на вес золота. А с меня что взять – ученик общеобразовательной школы, нахлебник то есть. Много ли с меня толку, сами подумайте? Впрочем, вы уже сии обстоятельства, наверное, не раз от меня слышали.

Это сейчас в большинстве семей мамаши младшеньким поблажки делают, и всё вкусненьким порадовать стремятся. У нас не так было. Держали меня в чёрном теле. Из вкусного только сахар кусковой пробовал, которым меня отец угощал, когда эни, мама, то есть, по-татарски, не видела. Он всё по командировкам пропадал. Редко мне счастье выпадало сахарку отведать отцовского, оттого, наверное, и сладок он был как-то по-особенному. А так всё больше на одной картошке сидел. Её, наверное, за всё детство съел вагона три. Никак не меньше! Так что сейчас смотреть на эти «голландские ягоды» не могу без содрогания. Нет, вру – очень редко и мама конфеты покупала, на моей памяти – раза три. Но за всё детство – не так уж и много, почти ничего, как думаете?

Но не о том речь.

История же про счастье, не забыли, я думаю? Учился я в школе прилежно, и в один прекрасный день закончил её без посредственных оценок. Тут эни мне и говорит, что, дескать, довольно на шее у старших сидеть, пора самому в мир выходить и самостоятельно свою судьбу устраивать… Отец только покивал головой утвердительно. Жалко ему меня было, но с мамой спорить не стал. Что ж, у нас не принято было родителям перечить. Собрали мне маленький баул с нехитрым скарбом, картошкой отварной, надоевшей до чёртиков, в путь-дорогу снарядили, и поехал я в райцентр до железнодорожного вокзала на попутной «полуторке». Ездили ещё тогда по нашим неухоженным дорогам этакие наполовину фанерные монстры автопрома.

Из дома вышел ещё затемно, в рань-прерань, чтобы к обеду в город поспеть. В Ульяновск меня понесло, а это ещё через Волгу перебраться нужно, на пригородном поезде. Отец проводил до станции, наспех приобнял суетливо и на работу к себе в правление побежал. В областном городе мне и раньше бывать доводилось, но чтобы одному, без родителей или братьев, – никогда. Вышел я с пригородного поезда на привокзальной площади, огляделся. На столбе фонарном объявление висит о том, что на кирпичный завод «требуются». Не долго размышляя, я сразу туда, на завод, и отправился, и уже через полтора часа числился садчиком кирпича и получил жильё в общежитии.

Кто такой садчик кирпича? Это очень просто объяснить. В мои обязанности входило укладывать сухие кирпичи на поддон, чтобы потом их подать в печь на обжиг. То есть сажал я кирпич в печь, как деревенская баба чугунки, да пироги на противнях. Только для неё это дело привычное, а мне тяжеловато с непривычки. Первые дни буквально с ног валился после смены. Но потом пообвык малёха и даже иногда стал в клуб заводской захаживать. Танцевать – не танцевал, только смотрел больше, ума-разума набирался на предмет общения с женским полом.

В комнате общежитской, кроме меня, ещё четверо проживало, но они в основном ходили в вечерние и ночные смены, и видеть соседей мне доводилось редко, да, и то всё больше спящими. Короче говоря, работал я садчиком уже целый месяц, когда всё ЭТО и случилось. Ну, то самое, что потрясло меня на всю жизнь, Как контузило, честное слово – не вру. Только не смейтесь, господа…

Так вот, в тот день получил я первую свою зарплату. Когда в кассе подпись в ведомости изображал, так расчувствовался, что чуть было не заплакал. Хорошо, в коридоре заводоуправления лампочка слабенькая висела, не заметил никто моих мокрых глаз.

Вы, наверное, слабо себе представляете, что такое для маленького татарского мальчика (именно таким я себя и ощущал) почувствовать экономическую свободу. Мне, семнадцатилетнему (!), заплатили самые настоящие деньги. И теперь я мог смотреть в лицо своей эни безо всякого стыда, что являюсь нахлебником. Теперь я мог позволить себе выпить лимонаду, которого никогда раньше не пробовал, и, чёрт возьми, даже кружку пива в кривобоком ларьке рядом с заводской проходной.

А что, теперь я же уже не какой-нибудь школьник, а представитель гегемона. С этой минуты мог позволить себе буквально всё! Даже эклер в шоколадном одеяле с немыслимо-белым, будто накрахмаленная сорочка отца, кремом внутри (я видел однажды, как чистенькая девочка откусывала от сказочного пирожного, демонстрируя миру его волшебные потроха), даже трёхлитровку маринованных огурцов, даже жестяную прохладную банку с атлантической сельдью, даже (страшно подумать!) бисквитный торт из кулинарии ресторана при единственной в городе (речь здесь идёт о Димитровграде начала 70-ых годов, прим. автора) гостинице. Мало того, после этого беззастенчивого кутежа у меня оставалось бы столько денег, чтобы прожить безбедно до следующей получки (про аванс мне ещё не рассказали) и на оставшуюся сумму купить цветастый платок, который видел в магазине возле вокзала. Для эни.

С такими наполеоновскими планами я двигался от проходной, всё никак не осмеливаясь решить, на какие же удовольствия употребить своё несметное богатство. Незаметно для себя оказался в гастрономе, и не просто в гастрономе, а в кондитерском отделе. Можете себе представить чувства мальчика, который, кроме сахара и «дунькиной радости», не пробовал никаких сладостей, когда он был погружён в чудесные ароматы тропических пряностей из пещеры Али Бабы: волшебное амбре имбиря перемешивалось с еле уловимым ассорти из запахов корицы, ванили и гвоздики. А если учесть, что поверх всего этого благолепия метался кофейный дух, подобный дыханию одалисок-гурий – воплощённой мечты всякого правоверного мусульманина, то тогда вовсе не удивительно, что я чуть не падал в обморок от почти сладострастного чувства, исследуя кондитерские витрины.

И как знать, чем бы всё закончилось, если бы в этот момент деловой магазинный грузчик не принёс в отдел три коробки с медовыми пряниками. Продавщица открыла коробку и стала выкладывать пряники на витрину. Запах мёда с имбирём от свежайшей продукции так на меня подействовал, что я совсем потерял голову, когда говорил дрожащим голосом: «Дайте, пожалуйста, три килограмма … этих пряников…» Мне казалось, что продавщица сейчас удивится, откуда у пацана столько денег, немедленно вызовет постового милиционера. Конечно, в конце-концов, всё выяснится, но праздник будет испорчен.

А в жизни всё произошло более буднично и, вместе с тем, – прекрасно. Толстая дородная тётка, позёвывая, взвесила мне три пакета по килограмму, лениво отсчитала сдачу и пропела в звонкую пустоту закрывающегося магазина: «Есть ещё кто-нибудь в отдел? Подходите». Ура, меня приняли за настоящего полноценного покупателя!

Прижимая к груди три свертка с пряниками, я проскочил мимо вахтёра в общежитии и поднялся к себе на третий этаж. Соседи по комнате были на смене, поэтому свидетелей моего кондитерского торжества не оказалось вовсе. Я вывалил пряники в единственную кастрюлю, которая имелась в наличии. Получилось с горкой. После этого я, даже не успев толком помыться, завернул на кухню и поставил на огонь чайник.

Вода, будто дразнила меня, всё никак не желала закипать, а я нервно мерил шагами кухню, не решаясь вернуться в комнату, где медовые пряники взывали к их немедленному употреблению. Но мне казалось кощунственным – жрать пряники всухомятку. Это всё равно, что на неподкованной лошади ездить. Наконец, чайник вскипел. Я закрасил кипяток в пол-литровой «сиротской» кружке слабыми разводами утренней заварки и заспешил в комнату.

Первые два пряника съел, практически не разжевывая, наслаждаясь непередаваемым ощущением деликатесного насыщения. Потом остановил себя и начал поглощение степенным манером, то есть, запивая чаем. Так, наверное, всякие английские лорды проводят свои аристократические завтраки где-нибудь в предместье Шеффилда за старинным фамильным столом. О, это воображение!

Когда кружка опустела, пряников ещё оставалось изрядно. С некоторым усилием, подволакивая надувающийся, будто Первомайский шарик, живот, я снова прибыл на кухню. Под вторую кружку остатки пряничных россыпей таяли, но уже не с такой скоростью. Каждый пряник вызывал у меня чувства родственные, исполненные благодарности за доставленное наслаждение. Я относился к медовым кругляшам, как к младшим братьям, которых нужно спасти от многочисленных врагов, затаившихся в вечерней смене. А спастись они могли только лишь в моём желудке. Другой путь мне был абсолютно неведом.

И вот свершилось – все пряники спасены, чай выпит, а сам я лежу на панцирной сетке своей кровати с руками, безвольно вытянутыми вдоль огромного, как у богатыря Святогора, тела. Со стороны, наверное, я своим видом напоминал Серого Волка из сказки про Красную Шапочку, который уже полакомился и бабушкой, и внучкой, и с лёгким сердцем ожидал прихода охотников, чтобы разом покончить с серым, несуразным существованием.

Только я отличался от волка тем, что охотники мне не могли угрожать. От этой простой мысли становилось покойно и сладостно. Шевелиться не было никакого желания. Тут же прикрыл веки и погрузился в сытую полудрёму. Мне даже привиделся некий господин в исподнем, которого я принял за Господа. Он улыбался редкозубой улыбкой, гладил меня по голове и говорил что-то ласковое. Тут мою голову и посетила одна замечательная мысль: «Вот это есть самое настоящее счастье!» И, что греха таить – думаю так и поныне. То состояние полного и абсолютного умиротворения мне не доводилось почувствовать никогда больше. А видел и испытал я всякого, можете мне поверить. К Чехову не ходи!

И снова с пищи материальной хотелось бы переключиться на духовную.