Читать книгу Повестка в жизнь - Дмитрий Киселев - Страница 7

Многие часы мы проводили в кабинетах и изучали по плакатам устройство разного вооружения и техники, тактику ведения боя и, конечно же, Строевой устав вооруженных сил РФ. Как в школе: разные предметы, преподаватели, перемены, с одной лишь разницей – тут за непослушание или незнание предмета наказывали физически, а не ставили двойки. Приказывали отжаться или присесть определенное количество раз.

Как-то мне пришлось отжиматься в теплом помещении в бушлате 100 раз. После выполненного задания я не сказал, что рядовой такой-то упражнение закончил, и сержант добавил еще 15 отжиманий. Я удивился: у меня никогда не получалось отжаться такое количество раз. Можно сказать себе, тренеру: «Не могу, устал, всё!» А в армии отжимаешься 100 раз, а если не выполнишь, то заставят отжаться еще 150. Я тогда понял, что, выполняя приказ, человек способен на большее. В жизни так: сел на велосипед, проехал 5 км, почувствовал боль в мышцах, остановился и отдохнул. А здесь среди солдат, товарищей ты выполняешь этот приказ не только потому, что это приказ, но и доказываешь себе и остальным, что способен его выполнить.

Не меньше времени было потрачено на плацу: становись! равняйсь! смирно! прямо шагооом марш! Тянули ноги: делай раз, делай два… Прошло уже много лет, но я так и не могу найти объяснения, зачем надо было тянуть ногу, тратить столько сил и нервов. Хотя, думаю, командиры таким образом хотели сплотить нас, сделать одним целым. Это обычная практика строевой службы. Больше нигде в последующем я этим не занимался – только в этой учебке. В других частях мы осваивали, как обращаться с оружием, как вести себя на поле боя, как стать настоящим солдатом и защитником родины.

В армии никогда не было скучно. Говорят, кто в армии служил, в цирке не смеется. И, скорее, это правда, каждый новый день приносил что-то веселое, все мы всегда были вместе, не утаишь ничего – ни мысли, ни желания. Кто-то из солдат днем вытворял что-нибудь эдакое, а кто-то лунатил ночами под всеобщий смех.

И, наверное, самая главная задача командования состояла в том, чтобы каждый солдат был чем-то занят. А чем озадачить подчиненных, когда ничего не происходит и служба тянется размеренно и скучно? Вот и заставляли нас командиры делать по многу раз одно и то же: мыть то, что уже отмыто, подметать там, где нет мусора.

Хотя, что говорить, рассказывали, что солдаты, служившие ближе к Москве, траву красили в зеленый цвет осенью, не говоря уже о бордюрах. Можно сказать, мне еще повезло.

* * *

Стрельба из оружия – романтика армии, вот, наверное, то, что больше всего меня привлекало. Но я был разочарован первыми стрельбами. Перед присягой нам дали пострелять из автомата Калашникова АК-74 (АК-74С – складной – я увидел только в войсках), зарядили шесть или девять патронов в магазин и… трак-та-там куда-то в сторону мишени, ничего не понятно, мало и бестолково. А вот после принятия присяги мы занялись усиленным изучением АГС и стрельбами из него.

До полигона от расположения роты идти нужно было через лес километров пять-шесть. И каждый наш поход сопровождался всякими усложнениями. Например, поступала команда…

«Вспышка справа»!

Услышав это, все мы должны были разбежаться, упасть на землю ногами в сторону вымышленной вспышки, найдя при этом какое-нибудь укрытие, и закрыть голову руками.

«Вспышка слева… сзади… спереди»!

«Воздух»!

Справка:

Автомат Калашникова образца 1974 года – автомат калибра 5,45 мм, разработанный в 1970 году советским конструктором М.Т. Калашниковым и принятый на вооружение вооруженных сил СССР в 1974 году. Является дальнейшим развитием АКМ. Разработка АК-74 связана с переходом на новый малоимпульсный патрон 5,45 × 39 мм.

На фото изображен АК-74С (складной).

Ползли по-пластунски, шли по-гусиному, бегом, в общем, по-всякому. Дорога до полигона всегда очень изматывала, ведь приходилось тащить АГС. Как же я ненавидел тогда этот гранатомет, он был очень неудобный и тяжелый, мы не могли понять, как с ним передвигаться, как? И всё это происходило на песчаной пыльной дороге, дышать было просто нечем.

И всё же дойдя до полигона, мы разбирали-собирали АГС, сдавали теорию и, наконец, стреляли. Офицеры упорно заставляли сесть ПОД треногу, на которой размещался АГС, развести в стороны ноги и в этом положении, прицеливаясь, стараться попасть в мишень, размещенную в пятистах метрах. Выполнить это было практически невозможно, с трудом удавалось забросить первую гранату в мишень, все остальные улетали далеко от цели.

Во время стрельбы очередью АГС начинал так сильно подпрыгивать из-за отдачи, что удержать его было, сидя в таком положении, просто невозможно. И, мало того, было необходимо, держась за ручки, сильно изгибать большие пальцы и при этом так же сильно нажимать на спусковой курок. Не представляю, как я с такой стрельбой смог сдать нормативы!

В будущем в другой части я узнал, как нужно правильно стрелять, прицеливаться и вообще обрaщаться с этим оружием и эффективно использовать его потенциал. В учебке учили чему-то странному, я был разочарован армией и своим решением пойти служить. И я жалел, что оказался тут, ведь я очень хотел пройти весь солдатский путь и многому научиться.

Вот так нас учили в учебке.

А вот так правильно.

* * *

В этот период службы я узнал, кто такие «каличи»[7] и почему нельзя ими быть. Эти солдаты предпочитали поболеть, поныть, и им было всё равно, как их воспринимают сослуживцы. Они, сославшись на кашель, насморк, царапины, с удовольствием лежали в уютном медпункте, пока все остальные справлялись с тяготами военной службы.

Я никогда там не лежал, и с температурой шагал по плацу, и на полигон с диким кашлем ходил. И даже когда со мной реально случилась беда, я всё равно справился сам, но об этом ниже.

Мне повезло – со мной служили люди со схожими представлениями о жизни. Мы боролись сами, а болезни воспринимали как вызов. Мы не только делили общий быт, мы вместе противостояли любым преградам и трудностям, мы каждый день оказывали поддержку друг другу, как будто запитывались энергией. С ними я не знал неразрешимых проблем. Я, наконец, понял, что самое важное в жизни – это настоящая мужская дружба.

Но пора перейти от патетики к быту. Я узнал, что такое солдатская столовая и наряды по ней. Хуже нет, чем попасть туда – мытье жирной посуды, котлов, чистка мокрой грязной картошки и остальное. Меня это сильно коробило. Может, я слишком критичен, но в нарядах по столовой нас использовали как рабов, запирая в сыром помещении до тех пор, пока не почистим картошку. Возможно, солдат должен научиться всему и, как Цезарь, делать одновременно кучу дел. Но почему тогда нас заставляли делать только грязную работу: мыть полы, подметать, чистить, носить и многое другое, с чем справится любой человек без опыта?

Я пошел в армию не за этим, мне казалось – нас должны были обучить стрелять из всего вооружения роты, разбираться в тактике ведения боя, сделать сильными и здоровыми, используя режим, правильное питание, тренировки и моральную подготовку. Мы призывались всего на два года и были очень ограничены временем.

И чего в итоге я достиг после шести месяцев, проведенных в учебке? Получил лычки на погоны, один раз стрелял из автомата, вообще не понял, как стрелять из АГСа, представления не имел, что делать на поле боя, и главное – не понимал, зачем я трачу свое время и деньги государства. Но зато научился изумительно убирать, отбивать деревяшками кровати, пилить бревна на пилораме и стоять на плацу с вытянутой ногой. Вот так защитник родины!

Рядом с частью через забор была тюрьма, и нас часто отправляли вместе с осужденными распиливать бревна на доски на пилораме. Это было интересным занятием, лучше, чем маршировать. Мы проводили на пилораме целые дни, отвлекаясь от солдатского распорядка, ели там же и общались с осужденными. Насколько разными могут быть судьбы у людей и насколько близкими. В тот момент я уже реально ощущал себя кем угодно, но только не солдатом. Я, как и заключенные, делал что-то, мечтая скорее стать свободным.

Особенно запомнились вечерние поверки, после которых пели гимн России. А возвращаясь в казармы, мы всегда дрались с разведчиками. Здание у нас было одно (как я уже описывал) разведка жила на первом этаже, мы, ГРВэшники на пятом, а между нами – рота связистов.

Разведчики в нашей части были элитой, туда набирали в основном спортсменов с разрядами, но они уступали нам в мощи, росте. Разведчики, как и мы, никогда не пускали никого через свой строй, даже офицеров, и все это знали. Но иногда встречались те, которые по каким-то своим соображениям считали, что могут легко пройти через наши ряды, что мы должны расступиться, освобождая путь. Как только «камикадзе» попадал в гущу солдат, каждый старался толкнуть его, пихнуть ногой, ударить, и решившийся на это, вылетая, как пробка, из строя, в будущем не шел на подобные эксперименты со своим здоровьем.

Но связисты, как и многие другие роты, вероятно, имели другое представление об этом, сквозь их строй могла пройти целая первомайская демонстрация.

Мы все, несмотря на спортивные разряды, физическую подготовку и рост, были одинаковыми. А вот порядки и правила в каждом подразделении существовали свои. Даже строевая песня отличала сильную роту: разведчики, громко напевая «пули летят, пули», уже издалека внушали уважение.

Нам же приходилось петь про яблоневый сад, про любовь, чего мы стеснялись, оттого и старались петь как можно громче, отбивая со всей силы каблуками по асфальту.

Связисты старались не встречаться с нами и разведкой и после вечерней поверки, находясь ближе к двери, стремительно убегали в казарму. А вот нам с разведкой – без вариантов было: столкнувшись у входа, мы устраивали стремительную бойню, ломая входную дверь. Но офицеры, отвечая за здоровье солдат, удерживали одну из рот на плацу, не допуская мордобития. Несмотря на то, что внутри роты многие ненавидели друг друга, мы никогда не показывали этого и всегда держались вместе, чувствуя плечо товарища. Любой солдат нашей роты, кем бы он ни был, всегда и в любой ситуации имел полную поддержку всей роты. Этого, может, не хватало связистам.

Нас с разведкой старались держать подальше друг от друга, не пойму только – зачем тогда было селить в одну казарму.

* * *

Однажды к нам в роту приехал майор, его поселили у нас, предложив на выбор: занять какую-то должность в нашей части, или демобилизоватся. Он запирался в комнате, отведенной ему, и много пил, казался старым и больным, которому действительно пора на пенсию. Я не знаю, что с ним произошло и какова его офицерская судьба, но чем-то он меня зацепил. В очередное утро дверь его комнаты открылась, оттуда вышел человек с помятым, старым лицом, «надетым» на удивительно молодое и спортивное тело. Меня впечатлила его физическая форма, но я не мог понять: что так глубоко отпечаталось на лице, заставив его сморщиться? Пользуясь возможностью поговорить, я задавал сотню, видимо, неуместных вопросов, пытаясь выяснить – кто он и откуда, но всякий раз не получал ответа. А ответы, наверное, и не требовались. Его глаза, походка, осанка, мышление и манера говорить, – всё выдавало в нем настоящего воина.

Я не берусь судить о том, как он жил и что сделал. Этот человек мотивировал меня всего лишь своим присутствием, я и потом встречал еще подобных ему офицеров. Думаю, он был из числа мужчин, ставших в армии профессионалами. Я видел и других.

А здесь ко всему прочему я строил дачу какому-то вышестоящему офицеру. Нас троих с самого утра увозили на уазике в живописное место. Там мужик в военной форме, но без знаков отличия ставил перед нами задачи и уезжал. Мне, не имеющему образования строителя, приходилось пилить доски, что-то носить, копать траншеи – и всё это под проливным осенним дождем. Не думал, что и мне придется поработать на благо господина офицера, когда об этом рассказывали старшие товарищи на гражданке. Но тем не менее я не был против этой работы на свежем воздухе в красивом месте. Может, на тот момент я просто смирился со всем происходящим и скорее хотел уехать в другую роту другой части и как можно дальше от Москвы.

Вот интересно, а как определить среди солдат и офицеров настоящего профессионала, академика военного дела? По званию? Этот со старым лицом был майором, но я видел много офицеров такого звания, половина из которых еле перемещались от стула к стулу. Может, мифические герои, как Ахилесс, Гектор и реальный Александр подходят под это определение? На меня произвело впечатление то, что этот майор очень отличался от всех офицеров нашей учебной части. До встречи с ним я был абсолютно разочарован армией, а после – задумался о том, что армия где-то может быть другой, такой, какой мне представлялась. Вот как бывает – мимолетная встреча с одним человеком мотивирует больше, чем вся военная часть.

* * *

Наверное, самое важное, чего необходимо достичь, – это понять и признать самого себя, несмотря на разные провокации. В армии чисто мужской коллектив и очень не просто, впервые попав туда, найти в нем свое место. Сразу попытаться понять этот новый мир и принять – очень сложно, особенно это сказывалось на солдатах, живших до армии в больших городах. Я, конечно же, не хочу отзываться о всех без разбора. Мне не было трудно или тяжело прижиться в таком коллективе, я всё детство провел в гораздо более худших условиях – в поселке, где всё так же на виду, как и в армии.

Как-то, уже порядком послужив, я зашел в чипок, это солдатское кафе, где за сравнительно небольшие деньги, которые нам присылали из дома в конвертах, или на выданную солдатскую зарплату, можно было купить что-нибудь вкусное, коржик например. Стоял, выбирал, считал деньги, на что хватит. Ко мне подошел один солдат, старше меня по призыву, протянул мне веревку. Эта зеленая, сплетенная им из многих ниток, веревка, оказалась довольно крепкая, порвать руками невозможно. Он дал мне ее со словами: «Когда тебе будет совсем плохо, повесишься на ней».

Не знаю, что он хотел этим сказать, может, надломить морально, а может, просто пошутил. Я не почувствовал тогда никакого опасения. Меня смутили его слова и его поступок, но веревку я сохранил, потом повесил крестик на нее, а уже в войсках – «смертник» (личный номер, медальон). Этого делать было нельзя: веревка на шее должна быть очень тонкой, чтобы противник, подкравшийся сзади, не смог тебя ей же придушить. Но меня никогда это не пугало, я так и носил «смертник» с этой веревкой в армии и еще много лет после, я должен был сдать его, оставить в части, но решил взять себе, сдал в штаб медальон с таким же номером, сделанным мною из ложки. Сейчас веревка, к сожалению, сгнила, и то, что осталось, я снял и положил в банку.

Вот так: часть оставшейся веревки, попавшей ко мне тогда, я до сих пор храню, даже не знаю зачем.

Однажды всех потряс один случай. Солдат, охранявший знамя части, застрелился. Знамя всегда охраняли с боевым оружием. Тому солдату девушка написала, что бросает его, вот он и нажал на курок. Все письма от девушек у нас старались отслеживать, вскрывали, изучали и при необходимости не отдавали адресату, а это письмо, вероятно, пропустили. Думаю, на первом году службы необходимо более тщательно следить за моральным состоянием солдат и увеличить посещение штатных психологов.

Но и без помощи мы очень хорошо поддерживали друг друга, почти каждому приходили письма с сообщением, что девушки их бросают. Я знаю только одну историю, в которой девушка хранила верность все два года.

Всё во мне торжествовало, когда надрывал конверт в желании скорее прочитать строки, написанные рукой любимой девушки. Она писала о своей жизни без меня и о проблемах, казавшихся мне ерундой, но содержимое письма не так волновало, сколько слова в конце: я тебя жду. Но прошел первый месяц службы, начался второй, и я пополнил строй брошенных солдат. Конечно же, я страдал, хотя в армии этим заниматься совсем некогда, но довольно быстро забыл о ней. А кому-то, видимо, это сложно сделать. Такой случай был один за всё время службы.

Ну и конечно, многие из нас узнали дедовщину во всех ее проявлениях, хотя «дедов»[8] в этой части практически не было. В моей роте точно не было. К концу службы пришел к выводу: в армии издеваются по большому счету очень слабые люди, получившие немного преимущества над другими.

Мне удалось сохранить достоинство, пройдя многие испытания. Тут, в армии, в мужском коллективе, всегда будут слабые, сильные, желающие быть выше всех, и те, кто готов подчиняться, как и в обычной жизни. С одной лишь разницей: здесь процесс определения себя в социуме проходит очень быстро и всегда прямо, через насилие, ведь некуда спрятаться, ты всегда в окружении людей.

Я ощущал себя на какой-то черте, очень сложно быть посередине. Ты или с теми, кто сильный и жаждет власти над остальными, заставляя их подчиняться, или с теми, кто принимает условия сильных.

Мне хотелось занять третью, несуществующую, сторону. Но со временем я убедился, что ее действительно нет. Стать сильным – это почти всегда быть жестоким, возможно, унижать, бить, потому что легко могут сломать, если ты не обладаешь хорошей физической силой или душевным стержнем. А быть слабым – это просто выбор каждого. Можно сказать «нет», дать отпор, тебя изобьют, может, еще раз, но рано или поздно признают в тебе силу. Но думаю, каждому свое, мне не хотелось быть слабым и чистить унитазы или мыть полы, но и унижать других я не хотел. Поэтому я так и не определился – с кем я и долго сопротивлялся всему этому.

Был, к примеру, случай… Офицер нас построил на выходе из столовой и повел куда-то. Мы шли так, как должны были идти, строем, нога в ногу. И вскоре он передал командование над нами одному из солдат. Этот солдат был довольно наглым, из «сильных». Офицер куда-то ушел, и власть перешла к нему, и этот новоявленный командир стал изгаляться. Его друзья вышли из строя, а он стал командовать остальными и мною в том числе. Он кричал какие-то глупые приказы, и мы его слушали и выполняли их, но он перегнул палку (удивительно, но сейчас я не могу вспомнить, что это было), и я не смог подчиниться. Что-то внутри меня заставило остановиться и не двигаться дальше. Этот солдат приказал мне вернуться в строй и выполнять приказ. Он криком, угрозами хотел меня заставить слушаться его.

Внутри во мне уже кипела кровь, я не желал этого делать, это был предел, а точнее, меня поставили перед выбором – сломаюсь я или нет. Этот «командир» был наглым, авторитетным, но это далеко не значит, что сильным. Он накинулся на меня – хотел избить при всех. Но не учел, что рано или поздно перед ним мог оказаться человек, способный дать отпор. Через мгновение он уже лежал на земле, а я сидел на нем, занеся руку для решающего удара. Что меня остановило, я не помню, может жалость, я слез с него, поднялся и отошел. Один из его дружков кинулся на помощь – поднял его, и они вдвоем устремились ко мне. Счет шел на секунды. Понимая, что двоих одолеть сложнее, я приготовился – снял ремень с флягой, зажал его в правой руке. Первым я ударил того, с кем дрался, со всего размаха, флягой. Он упал. Я сбил с ног второго, сел на него, в долю секунды решив не допустить новой ошибки, нужно было его «добить», а не «прощать» как первого. «Или простить?» – мысль. Именно мысль о «простить» была тем мгновением, которое позволило несостоявшемуся командиру напасть на меня сзади и придушить. Им все-таки удалось избить меня, но благодаря моему поступку, его липовый авторитет был сломлен. Мой нос был разбит, болело всё и где-то еще. Но я дал отпор!

Рассказывая так подробно об этом, я хочу сказать будущим бойцам, что, если перед вами стоит человек и громко кричит, это еще не значит, что он много может.

* * *

По итогу учебки по прошествии шести месяцев я сдал все необходимые нормативы, и мне присвоили звание младшего сержанта, теперь весь мой призыв ждал распределения. Был какой-то ажиотаж, а скорее, все мы жаждали выбраться из учебки, но боялся попасть в «плохую» часть. Я уже довольно хорошо разбирался, что такое армия, на своей шкуре всё прочувствовал. Очень не хотелось попасть в стройбат, по слухам, солдаты там всё время что-то строят, копают, и набирают туда в основном неугодных, проблемных.

Мне вспоминается, что все грезили частями, расположенными в южной стороне России, такими как Чеченская Республика, республика Дагестан. Попасть именно в эти республики считалось у нас везением, или только я хотел там служить, как тот мой друг, вернувшийся из армии.

Вечерами размышляя о дальнейшей судьбе, мы оценивали шансы. Я услышал, как кто-то сказал, что в опасные места не берут на службу солдат, которые росли в семьях без отцов и являлись старшими из братьев. Как раз мой случай, меня точно не возьмут, подумал я, но решил точнее разузнать об этом. Допытываясь у командира взвода, я выяснил, что это правда. Принудительно не отправляют, но, если написать заявление о желании там служить, то есть вероятность, что не откажут.

Так я и поступил, а позже выяснилось, что не один я написал заявление. С каждым днем рота редела, свободных кроватей оставалось всё больше, а надежды – меньше. Я думал, что лучших всегда отбирают сразу, а остальным уж как повезет.

Как-то утром после завтрака командир роты назвал фамилии четверых, в том числе и мою, и поручил нас незнакомому лейтенанту. Тот приказал быстро собрать личные вещи и следовать за ним. Выйдя из казармы, прошли в последний раз через КПП (контрольно-пропускной пункт) учебки, и проследовали в направлении железнодорожной станции.

Была зима, и мы вшестером (нас сопровождал офицер) грелись на вокзале города Коврова, и, хотя деньги были, все, что нам удалось купить (больше ничего не продавалось), – это несколько батонов белого хлеба и пачку сливочного масла. Один из нас, разрезав батон вдоль, стал на половину накладывать масло, именно накладывать, приговаривая, что масло надо не мазать, а накладывать. Просто запомнилось!)))