Читать книгу Повестка в жизнь - Дмитрий Киселев - Страница 9

Через некоторое время командование отправило мой взвод на полигон подготовить место для переезда всего батальона. Нашей задачей было поставить палатки на пустынном месте. Я, как и многие, ничего в этом не понимал – куда, что и в какой последовательности собирать. Разложив все части палатки на земле, нам всё же удалось поставить их. Одну за другой, много палаток, с дорожками, с пожарными щитами, – мы строили палаточный городок. Ночевали там же. Вначале мне даже нравилось: мало людей, никакой зарядки, плаца и остального солдатского быта. Мы просыпались, ели сухпай[11], сооружали палатки, строили дорожки, обедали, иногда отдыхали несколько дней, как на даче. Построили палаточный городок, и к нам на полигон переехали все, в том числе и остаток нашей роты.

Так мы прожили недели две, и только потом на перевале (об этом ниже) я понял, что строительство нами палаточного городка на полигоне было проверкой.

И мало что изменилось бы, но офицеры не очень хотели жить в таких условиях, они оставляли лишь дежурного, а все остальные уезжали по своим арендованным квартирам в городе или в общежитие в части. Это в части наряд по роте, дежурный по батальону и спящие по соседству офицеры обеспечивали «разумную дедовщину», а оставленные почти без командования, в поле, мы не имели никакой защиты, даже косвенной.

Именно в этот период службы я испытал на себе настоящую дедовщину или жестокость. Нет, не клиническую, а скорее, глупую, слепую. Хотя еще в учебке я отчетливо понимал: уставщина гораздо хуже дедовщины, но то, что с нами происходило сейчас, не имело разумного объяснения. Этих солдат, издевающихся над нами, я ненавидел. Однако то, что с нами делали, не озлобило меня, а, напротив, стало примером слабости и разрушения мужского достоинства тех, кто применял к нам насилие. Через несколько месяцев мы, сплотившись, с легкостью поставили этих любителей жестокости на место.

Устав в армии – это как закон в государстве, но мне часто он казался скучным, безынициативным, что ли, для солдат. На мой взгляд, устав тесно связан с приказом командира, а дедовщина подразумевает собой несогласие с законом. Устав уравнивает всех солдат, делает их похожими, заставляя беспрекословно выполнять любую задачу. Я бы разделил порядок в армии: в военное время определенно необходим устав, а в мирное позволил бы дедовщине немного легализоваться.

Возьмем для примера роту с офицерами, сержантами и солдатами. Все подчиняются приказам, которые не обсуждаются и должны быть выполнены сразу, а в случае невыполнения подразумевается наказание, наряды вне очереди. А учитывая природу человека и мирное время, когда эти приказы, зачастую рутинные, незначимые, они расслабляют солдат, которые, не имея ответственности, разрушают силу роты. Однако дедовщина легко обеспечивает надежное выполнение поставленной задачи, влияя на исполнение ее другими методами, что в конечном счете формирует сильного, дисциплинированного солдата. Вся сложность дедовщины в том – кто и как ее порождает. Зачастую ни один офицер роты не имеет такого влияния на личный состав, как какой-нибудь сержант.

Я застал в нашей роте молодого офицера, назначенного командовать взводом, а я, уже пройдя путь, являлся дедом, и рота слушала мой приказ и стояла, несмотря на крики офицера, приказавшего идти. Солдаты должны уважать командира. А если этот офицер не то, что не вызывает уважение, а просто слишком молод, неопытен и даже не подходит на звание лидера, отличаясь от любого духа только звездами на погонах?

Сильный командир, сильные солдаты – непобедимая армия!

Но вернемся к палаточному городку и отмороженным солдатам с огромной властью над нами на тот момент. Как и прежде, нас, молодых, было мало, человек семь, не больше, мы всё еще не были сплочены. Помню, как завели меня в одну из палаток несколько старослужащих, я еще всех не знал, стоим, они мне приказывают упасть и отжаться. Так как я их не знал (они были не из моего взвода) и командовать мной не могли, я отказался. Они приказали еще раз – и снова отказ. Я понимал, что они пытаются меня сломать, узнать кто я, из сильных или слабых. Потом один из них взял металлическую трубу (какая-то деталь от палатки) и ею стал бить меня по плечу, я стоял, терпел, он бил. Это был уже принцип или сила духа, но выполнять их приказ я был категорически не намерен. Меня били этой трубой долго и больно, до тех пор, пока я просто не упал, и в этот момент избиение окончилось. И до меня и после в этой палатке был каждый из нас.

Было у наших дедов и черепов еще одно развлечение: звучит команда «держи глаза!», ты должен наклониться вперед, вытянув шею для удобства, и ладошками прикрыть глаза, а дед в это время ребром руки бьет тебя по шее. Ощущения действительно, что глаза сейчас выпадут, и довольно больно, а кто-то и вовсе падал, теряя сознание. А вот изощренный способ пробить глаза – это когда дед встает повыше, в нашем случае на нары, и пробивает глаза уже ногой, дикая боль! Я всё время думал, что они придумывают, как бы так ударить, чтоб у человека и вправду глаза выпали.

Еще становился солдат, а дед разбегался и бил в грудь ногами в прыжке. Они очень веселились, если битый далеко отскакивал. Били и бутылки об голову, хоть и не ВДВ, и доски об ту же голову ломали, и т. д.

Вот здесь уже всё гораздо сложнее, чем в учебке, там были «дети», а тут настоящие отморозки. Мне и всем из моего призыва было нереально справиться с ними. Мы общались друг с другом, но не были сильны, поскольку не было сплоченности – каждый сам за себя, выживали как могли. Пожаловаться, настучать, вариант, казалось бы, но мне не позволяло достоинство это сделать. А тому, кому позволило, мало чем помогло, спать-то всё равно вместе со всеми. Днем уставщина, ночью дедовщина! Оставалось только одно: выживать, что я и делал, терпел, выживал, боялся, но не сдавался. И надеялся, что когда-то это закончится. Эти избиения в конечном счете могли или сломать солдата, или, наоборот, укрепить его дух, меня они сделали человеком. Испытав всё на себе, став дедом, не допускал подобного отношения к «молодым».

А больше всего пугало, если тебе ставили задачу «родить сигарету», с фильтром. Родить – значит найти где угодно и принести. «Прима» есть у каждого, ее нам выдавали исправно, а вот найти сигарету с фильтром было практически нереально. Можно было бы стрельнуть у офицеров, но они, как правило, посылали далеко. Оставался только один способ – это покинуть палаточный городок и пойти к домам местного населения. В городе было проще, сигареты продавались в чипке. Купив пачку сигарет, можно было долго «выдавать» по одной. Риск велик, могли навалять местные, а в худшем случае можно угодить в карцер или даже дисбат, за самовольное оставление части.

Местное население, проживавшее в частных домах, недалеко от лагеря, относилось к солдатам настороженно, думаю, даже опасаясь, что нежданные соседи их обворуют ночью. Но при огромном желании и воображении удавалось, обойдя несколько домов, найти-таки сигарету, хоть и по сильно завышенной цене. Немного денег почти каждому присылали родственники с письмами.

В очередное утро, после построения, меня и еще несколько человек отправили на полевой склад ГСМ (горюче-смазочные материалы), который располагался недалеко от лагеря, грузить топливо в бочках в машины. После обеда нас отпустили, мы закончили работу и направились к своей палатке, но, подойдя ближе, увидели, что все куда-то бегут. Стояло много припаркованных в ряд машин. Подошли, нашли своих, стоящих в шеренгу около ГАЗ-66.

Ротный называл номера оружия, из строя отзывался солдат, подходил и забирал свой автомат, гранатомет, винтовку, то оружие, которое к нему прикреплено. Вышло так, что не оказалось моего АГС, я не мог знать, где он, так как он был в оружейке, а сам я грузил топливо на складе и не о каком переезде даже не догадывался. Я попытался всё это объяснить, но ротный не услышал меня, сомневаюсь, что хотел слушать, просто дал по морде. Как оказалось позже, мое оружие погрузили в другую машину в суматохе, офицер другой роты заметил лишнее оружие и вернул его нам, но ротный даже не извинился (ха!).