Читать книгу Метафизика Петербурга: Французская цивилизация - Дмитрий Леонидович Спивак - Страница 11

Сближение двух понятий, поставленных в заголовке этого раздела, может на первый взгляд показаться искусственным. Действительно, что может объединять сторонников мистического учения, широко распространившегося в южной Франции во второй половине XII столетия с новгородско-псковской ересью, потрясшей русское общество в середине XIV века? Между тем, точек сближения немало – прежде всего по части структурного сходства.

В первую очередь, альбигойцы решительно отвергали официальную церковь с ее догматами, таинствами и иерархией. Многие из них останавливались на этом шаге, видя оправданным сохранение дешевой – или, как говорили тогда, «бедной апостольской церкви», священнослужителям которой подобал строгий аскетизм. Примерно по этой границе прошло идеологическое размежевание между вальденсами и катарами70.

Последние зашли значительно дальше. Они проповедовали существование в мире двух равноправных начал – зла и добра, то есть исповедовали тот стиль мысли, который получил в философии наименование радикального дуализма. В его рамках, мир виделся южнофранцузским еретикам как сотворенный диаволом и безнадежно преданный злу. «Чистым»71 оставалось читать Евангелие, перетолкованное в новом, «духовном» смысле, внимать наставлениям ересиархов, создавших собственную церковь – и готовиться к конечной битве сил зла и добра, в которой сторонникам последнего суждено разорвать наконец цепи, привязывавшие их души к ненавистному физическому миру, и перейти навсегда в «царство света».

В свою очередь, стригольники подвергали решительной критике официальную церковь своей страны, и в первую очередь – укоренившуюся в ней практику «поставления по мзде», то есть рукоположения за деньги. Отвергали они также многие церковные обряды и таинства. В полемической литературе того времени отмечены и следы более радикальных практик – к примеру, «покаяния земле» – за которыми, по всей видимости, стояли старинные, может статься, языческие еще космогонические представления.

В исторической литературе высказано мнение, что потаенное существование стригольничества началось значительно раньше указанной нами даты – а именно, в конце XII века. Вышло же оно на поверхность через полтора века лишь под влиянием внешних обстоятельств, в первую голову – эпидемии чумы. Соображение это весьма интересно, поскольку сближает во времени появление в разных концах Европы невиданных прежде того, но весьма между собой схожих мистических доктрин.

Разнообразие источников обоих еретических движений не подлежит сомнению – так же, как значительное влияние, которое каждое из них испытало со стороны богомильства. Такое название носило еще одно мощное мистическое движение, обнаружившееся в X столетии у болгар. После всего сказанного выше, нам не понадобится много слов для того, чтобы коротко очертить его вероисповедные основания. Для этого снова нужно будет сказать об отказе от догматов, таинств и икон господствующей церкви, об отрицании ее иерархии, равно как и всяких земных установлений и служений.

По мере посвящения в учение богомилов, адепт обретал узнавал и о еще более страшной тайне, лежавшей в основе их дуалистического учения. Ему сообщали, что мир был сотворен и населен злым духом Сатанаилом, который княжит в нем по сей день. Телом все мы покамест принадлежим ему – но духом относимся к миру вечной жизни и света, где царит добрый бог. В конце времен, он снова пошлет долу свое Слово – затем, чтобы окончательно освободить «чистых»…

Источников, по которым проводится восстановление учения богомилов, сохранилось немного – в первую очередь, почитавшаяся ими «Тайная книга», а кроме нее, отдельные фрагменты полемической «Беседы на новоявившуюся ересь» Козмы Пресвитера.

Что же касалось путей распространения этой ереси, то они в общих чертах прослежены к настоящему времени. Следуя торговым путям вдоль северных берегов Средиземного моря, безвестные богомильские проповедники достигли Боснии, перебрались оттуда в северную Италию – и, наконец, достигли к XII столетию Прованса и Лангедока. Другой древний путь вел вдоль западного побережья Черного моря и далее вверх по Днепру, в русские земли, вплоть до Волхова и «озера Нево». Богомилы не замедлили воспользоваться и этим путем – тем более, что здесь им благоприятствовала общность литературного языка и психологического склада, объединявшая южных и восточных славян.

Как следствие, положение об исторической преемственности по отношению к богомильству, присущее южнофранцузскому альбигойству с одной стороны, и северно-русскому стригольничеству с другой, приобрело в современной науке достаточно сторонников, чтобы найти себе место в текстах не только дискуссионных статей, но и учебных пособий72. Перечисление параллелей в развитии и структуре обоих еретических движений может быть продлено вплоть до их трагического конца и «посмертного существования».

Альбигойство укоренилось в Провансе с удивительной быстротой и прочностью именно потому, что вполне соответствовало свободному духовному складу жителей французского Юга и давало религиозное выражение их стремлению отгородиться от сурового Севера. В силу причин этого свойства, папа римский не мог надеяться на то, что его нунции при поддержке местных властей смогут в сжатые сроки сломать хребет альбигойцам.

Пришлось объявлять крестовый поход против еретиков, находить политические силы, заинтересованные в крушении графства Тулузского. Таковые нашлись в лице феодалов северной Франции – грубых, жестоких, однакоже твердых в вере и, более того, давно завидовавших богатству французского Юга. В 1209 году войско северян во главе с Филиппом II Августом начало поход против еретиков.

Так началась эпоха “альбигойских войн”, занявшая несколько десятилетий французской истории. Результатом ее было уничтожение не только альбигойского движения, но и южнофранцузской цивилизации как таковой – целого мира с собственным (провансальским) языком, богатой (трубадурской) литературой и экономикой, процветавшей в свое время. Тулуза и Монпелье остались на карте мира – но лишь как провинциальные города жестко централизованного французского государства.

В свою очередь, учение стригольников было лишь одним из выражений подлинной религиозной вольницы, установившейся на Новгородской земле и представлявшей несомненный контраст московскому благочестию, крепчавшему год от года. Вот почему своевременные и, надо сказать, суровые меры, принятые местными церковными властями против ересиархов – основатель движения, диакон Карп был казнен в Новгороде и свергнут с моста в Волхов в 1375 году – были восприняты в Москве как совершенно недостаточные.

Что именно в образе жизни и психологическом складе новгородцев раздражало московских князей и бояр – дело вполне очевидное. Достаточно обратиться к тексту знаменитой Степенной книги, завершенной в середине XVI столетия при дворе царя Ивана Грозного – то есть, как сейчас говорят, “отражавшей официальную точку зрения Кремля”. В нее включено краткое известие о так называемом “пророчестве Михаила Клопского”.

Сей “инок свят от вельможьска роду” подвизался в Клопском монастыре еще независимого Новгорода. Прознав о рождении Ивана III, инок ударил в колокола, собрал мужей новгородских и прорек им, что новый царь «гордыню вашу упразднит и во всю свою волю привлечет вас и все ваше самовластие разрушит и самовольная ваша обычая изменит», помимо же того «богатество ваше и села ваша восприимет».

История, как известно, пошла именно этим путем. Московские государи ходили на Новгород, грабили, выселяли и избивали местное население до тех пор, пока не поставили его на колени. «Новгородская цивилизация» пошла на дно, как град Китеж, унеся с собой древний, вполне самостоятельный язык и оригинальную литературу, своеобразный уклад хозяйственной жизни и традиции «вечевой демократии». После походов Ивана III, не говоря уже о погромах, предпринятых там опричниками Ивана IV, Новгород утратил свое древнее достоинство, став тихим провинциальным городом централизованного Московского царства.

Исчезновение это не было, впрочем, бесповоротным: то, что сейчас получило название “зачисток”, проходило как правило, с большим трудом в старину в наших глухих местах. К примеру, исследователи русского фольклора полагают, что первоисточниками значительной части так называемых “духовных стихов” у нас были евангельские сюжеты, более или менее переосмысленные в среде самих болгарских богомилов73, либо же их русских последователей и преемников.

Между тем, общеизвестно то почетное место, которое принадлежало “духовным стихам” в русском фольклоре. Их воздействие без всякого труда можно на всем протяжении отечественной литературной традиции послепетровского времени, вплоть до романа “Петербург”, написанного Андреем Белым уже в предреволюционные годы.

Заметим, что через посредство фольклора русских крестьян эти сюжеты и образы переходили в демонологию и их ближайших инокультурных соседей. Так, специалисты в области карельской фольклорной традиции указывают на переосмысление образа богини Сюоятар, создавшей болотные кочки, мошкару и другие неплохо знакомые современному петербуржцу приметы наших северных болот, под влиянием богомильских по происхождению мотивов. Примеры этого рода легко умножить74.

В южнофранцузской среде также сложилась “золотая легенда” о последнем бое альбигойцев, оборонявших крепость Монсегюр и о “четырех посвященных” которым удалось накануне ее падения скрыться секретным ходом, унося с собой величайшие святыни катаров. Имена бежавших мистагогов стали известны преследователям – их звали Гюго, Эмвель, Экар, Кламен – но священные тексты или предметы культа, в числе которых, согласно некоторым источникам, был и священный Грааль, никогда не попали в руки католиков.

Как следствие, нельзя исключить латентного воздействия альбигойской традиции на французский мистицизм последующих веков, так же, как и прийти мимо попыток возродить их духовность, предпринятых уже в новое и новейшее время.