Читать книгу Кольцевая дорога - Дмитрий Владиславович Попов - Страница 5

4. Через реку, через лес

Оглавление

Зачем это, думаю, ей со мной идти? У нас ведь обычно девицы дома сидят, за хозяйством смотрят. Не слыхал я о таком, чтобы они куда-то путешествовали, да еще в одиночестве. Не принято у нас так. Ну, то есть в Эриаке не принято. Хотя в других краях может быть по другому, не спорю. Но я там не бывал.

На Устинарью, видно, тоже чай подействовал. Потому что девушка разговорилась не хуже меня и про себя нам с мадам Августой рассказала. Мать ее умерла, и осталась она во младенчестве на руках своего отца, Эринара. Тот мачеху в дом вести не спешил и растил дочь один. А так как был он в племени Красных Волков славным охотником, добытчиком и звероловом, и сыновей у него не случилось, то девушка воспитывалась не так, как другие девицы. Совсем не так. Эринар обучал ее всему тому, что знал сам: как охотиться и ловить рыбу, как ставить силки и ловушки, читать следы, знать звериные повадки и птичьи подманки, различать лесные голоса, шорохи и звуки. Много чему учил Устинарью отец. Владеть оружием он дочку тоже научил: и копьем, и ножом, а особенно луком. Стреляла она даже лучше своего отца. А вот мечом охотница не владела: не водилось их у Красных Волков. Как Устинарья скакала на коне, я видел и сам. Мне так и с седлом не проехать, а Устинарья умудрялась управляться без седла.

Так невольно и вырастил Эринар из дочки воина. Потому что охотники ничем от них не отличались. Так уж в племени было заведено: при нападении врага любой охотник садился на своего коня, брал в руки оружие и становился воином. Но удивило меня больше всего то, что Устинарье такая жизнь пришлась по душе. Да что там по душе, другой жизни она не знала и не хотела, хоть для девицы это было и странно.

Беда пришла откуда не ждали. Однажды на охоте Устинарья упала в обморок. Да так неудачно, что Эринар едва успел отбить дочь у крупного зверя. Сам покалечился, однако Устинарью все же уберег: она не получила ни единой царапинки. Когда девушка пришла в себя, то оказалось, что у нее случился первый приступ Прорвы. Это была такая болезнь, когда охотник не мог перенести даже вида обнаженной стали. У него начинались судороги, а затем охотник и вовсе лишался чувств. И в таком состоянии он становился легкой добычей для любого хищника. Потому что эта Прорва лишала охотника оружия: он не мог ни расчехлить копье, ни достать нож из ножен, ни даже выстрелить из лука, чтобы тут же не свалиться в обмороке на землю. А после каждого приступа воин долго, иногда два или три дня, приходил в себя. При этом он испытывал такую слабость, что не мог не только ходить, но даже и стоять на ногах. По крайней мере, так рассказывала мне Устинарья.

Прорва оказалась неизлечима. Лекари Красных Волков, даже самые лучшие, не знали средств против этой болезни. Травяные сборы не помогали, только отвары некоторых корней быстрее поднимали охотников на ноги после приступа. Заболевшие воины не могли больше держать в руках оружие, а значит, не могли охотиться и добывать пропитание. Они становились обузой для племени и для самих себя, потому что не могли заниматься своим делом. Приходилось им ловить вершами рыбу или копаться на огородах. Благо, Прорва это позволяла. Какая перемена судьбы для тех, кто были охотниками и воинами! Лучшими охотниками и воинами племени, потому что только таких поражала эта странная болезнь.

Самые упрямые охотники, конечно, не сдавались. Они снова и снова пробовали взять оружие в руки. Им даже казалось, что приступы Прорвы слабеют или будто бы переносятся легче. Но это было не так: на самом деле ничего не менялось. Охотники надеялись, что с течением времени их болезнь пройдет. Но надежды их были напрасны.

На последней охоте хищник так глубоко разорвал Эринару сухожилия на ноге, что тот охромел. Отец больше не охотился на крупного зверя, он мог только, как и сама Устинарья, ставить силки на мелкую дичь. Этим, да еще рыбалкой, они и перебивались. Но смириться со своей судьбой девушка не хотела. Они обратились к старейшине, входившему в совет племени. Старейшину звали Тормин. Он был стар, очень стар. Волос на голове Тормина совсем не осталось, но он был мудр. Самый мудрый человек во всем племени, как говорил девушке отец. Когда-то Эринар воевал под началом Тормина. Так вот, старейшина принял отца и дочь. Сначала он посоветовал Устинарье забыть об охоте: выйти замуж, рожать детей. Но охотница не отступала от своего. Тогда Тормин, подумав, посоветовал ей оседлать белую лошадь. Перевалить через Запретные Горы и отыскать железного коня. Быстрого как ветер, на которого можно было забраться только на всем скаку. Так Устинарья и поступила.

– А еще старейшина посоветовал мне найти того, кто также как и я, потерял свой дар! – объяснила нам девушка. – Тормин сказал, что у наших бед один корень и поэтому мы должны идти вместе.

– Разумные слова! – одобрила мадам Августа. – Тебе стоит прислушаться к ним, Эйгор.

– Я ведь и сам не знаю, куда мне идти! – развел я руками.

– В свое время ты все узнаешь! – сказала госпожа проводница, вставая. – А пока, прежде чем отправляться на поиски, следует подобрать себе подходящих спутников. Этим вы теперь и займетесь.

Мадам Августа накормила нас перед дорогой. Потом я сходил за своей сумкой. Устинарья же так и не рассталась со своей.

– Станция Лепестковая Река! – объявила мадам Августа. Громкий голос ее, словно эхо, раскатился по всему вагону. Поезд замедлил ход, потом совсем остановился. Госпожа проводница открыла дверь.

– От станции на восток ведет старая дорога! – сказала она нам. – Идите по ней.

– А что мы должны сделать? – спросил я.

– Вы поможете тем, кто будет нуждаться в вашей помощи! – ответила мне мадам Августа. – А они потом помогут вам. Не медлите в пути: время дорого, помощь должна прийти вовремя.

И едва ли не выпихнула меня из вагона. Я скатился по металлической лесенке и оказался на перроне. Кажется, так называлась эта штука в книгах. Устинарья спустилась следом за мной.

Дождь уже перестал. Здесь в самом разгаре была весна. Потому что ветер принес такие запахи, которые бывают только весной. У меня от них даже голова закружилась. От них и еще от удивления. Так неожиданно все получилось: пока мы мило беседовали в купе у мадам Августы, поезд завез нас из осени в весну. Видно, придется мне к этому привыкать.

Мы с Устинарьей подхватили свои сумки и сошли с перрона на дорогу. Две заросших колеи уходили в лес. Судя по всему, ездили по этой дороге нечасто: уж больно заброшенной она выглядела. Но выбора у нас не было, и мы зашагали вперед так быстро, как только позволяли ноги и заросли в колеях.

Солнце вставало над лесом и начинало припекать. Пели птицы. Звенела над ухом мошкара. Дорога иногда петляла, но заблудиться было бы трудно: мы шли на восток. Как мадам Августа и говорила.

От быстрой ходьбы лицо Устинарьи раскраснелось, и я невольно залюбовался им. Может быть, кто-то другой и не назвал бы охотницу красавицей, а мне она сразу понравилась. И лицом, и фигуркой: ладная такая девица. Про таких говорят: крепко сбитая. И выносливая к тому же: вон как легко шагает по дороге. Это дело явно для нее привычное. И ростом она была почти с меня. Хотя я сам по нашим городским меркам невысокий. Не вышел ростом, так сказать. Зато крепкий: могу на поле работать от рассвета и до заката почти без роздыха. И по земле хорошо шагаю, не только по небу, чего уж там. Не отстаю от Устинарьи, хоть она и охотница. Почему бы и не шагать? Дышится легко, все кругом цветет, лес своими весенними запахами голову кружит. Птицы вон поют. Ну, я об этом уже говорил.

Шагали мы с Устинарьей рядом, друг на друга поглядывали. С приязнью поглядывали. Но молчали. А что тут такого? Нам и молча хорошо было вдвоем шагать. Зачем лишние слова? Не нужны они здесь. А что переглядывались мы, так ведь весна кругом, и мы оба были молодые. Мне приятно, например, когда девушка на меня смотрит. И ей, надеюсь, тоже от этого хорошо.

Хорошо так мы разбежались, я даже вспотел. Иду, лоб утираю. Гляжу, впереди вода блестит. Река, значит. Ничего себе такая река: широкая, словно наш городской пруд.

Дорога привела нас прямиком к мосту. Видно, что мост был старый: дерево его почернело от времени. В настиле зияли дыры, перила были сломаны в нескольких местах. Никто, видно, за мостом не смотрел, некому было его чинить. А что, дорога заброшенная, и мост такой же. Подошел я к краю настила, встал осторожно ногой на досочку. Хоть и потемнела от времени, но ничего, держит доска. Можно было по ней идти.

А Устинарья отстала. Склонилась к траве, рассматривала там что-то. Внимательно так рассматривала, ну чистый следопыт. А ведь она такая и есть, подумал я. На охоте без этого никак нельзя. Вернулся я к девушке, присел рядом.

– Недавно здесь повозки проехали! – сказала она. – Груженые, и тяжело: вон как трава примялась. Выехали из кустов. Видишь, ветки сломаны? Значит, по лесу к мосту пробирались тайком, не хотели, чтобы их видели.

– Зачем бы это они? – спросил я.

– Должно быть, торговцы эти тайные товары возят.

– Товары, которые властями запрещены?

– Да.

– А поехали они через мост и на ту сторону реки?

Устинарья молча кивнула.

– Ох и рисковые они, должно быть, эти торговцы: по такому мосту с тяжело гружеными повозками ездить опасно – можно весь товар в реке утопить! – заметил я, мрачнея. – И для нас это плохо: нам ведь в ту же сторону шагать, по этой самой дороге.

Пошли и мы через мост. На середине я не удержался, остановился и вниз посмотрел. Высоко, однако. Но не выше, чем с нашей городской плотины смотреть. И сразу мне стало ясно, почему реку, а за ней и станцию назвали Лепестковой. Под мостом, кружась по воде, проплывали белые яблоневые лепестки. Каждый лепесток был словно крошечная лодочка. И их было много, они засыпали всю реку. Красота! А еще сверху, с моста, мне вдруг так захотелось подняться в небо. Не удержался я, попробовал: вдруг получится. Только без толку, конечно: не вернулся ко мне мой дар, нечего об этом и думать. Грустно мне стало, и красота речная показалась не такой уж и красивой. Ни к чему мне это теперь.

Перебрались мы с Устинарьей на другой берег реки и заторопились дальше.

– Плохо, что никакого оружия у нас нет! – вдруг сказала девушка. – Не нравятся мне эти следы. Кто знает, какие люди в тех повозках сидят, что тайные товары возят?

– Даже если бы у нас и было оружие, что толку? – пожал я плечами. – Ты им пользоваться теперь не можешь, а я и не обучен им владеть. Вот разве что палку себе попробую найти. Крепкую, вроде посоха.

Кулачные бои, что у нас в Эриаке устраивались каждую осень после сбора урожая, я не любил, а вот на палках со сверстниками сходиться доводилось. А что? Руки у меня сильные, а ноги не только на высоте, но и на земле стоят крепко. Свернули мы в лес и поискали себе оружие. Вскоре я поднял с земли вполне подходящий сук, увесистый, немногим более моего роста. Хорошая такая палка, гладкая и совсем почти прямая. Покидал я ее из руки в руку, оценил. Вместо дорожного посоха будет и для драки, случись чего, подойдет. Гляжу, и Устинарья подобрала себе похожую по руке. Только собрался я дальше идти, как охотница меня остановила.

– Слышишь? – спросила она меня.

– Нет. А что я должен слышать?

– Женщина кричит.

– Где?

– Дальше по дороге.

Ну и слух у Устинарьи оказался! И немудрено, она все-таки охотница. Я услышал крики, только когда мы осторожно так, лесом, ближе к тому месту подобрались. Девушка в лесу словно преобразилась: ступает беззвучно, ни веточка под ее ногой не хрупнет, ни кустик не шелохнется. Крадется между деревьев словно тень себя самой. Не услышишь и не разглядишь, мне бы так.

Подобрались мы с охотницей поближе к дороге и засели в кустах. И вижу я сквозь ветки девицу, которая вопит что есть мочи. Но похоже, что не от страха она вопит, а ругается на кого-то. Горячо так ругается, от всей девичьей души. За спиной девицы прячется белый пони, маленькая такая лошадка. И вот она-то, как я замечаю, боится. По-настоящему боится, даже шерстка ее белая дрожит. А девице хоть бы что, она страха не ведает. Бесстрашно себя ведет.

Дорогу девице загородил верзила. Высокий такой, одетый в обноски. Только видно, что обноски эти были когда-то одеждой богатого человека, торговца или даже благородного. На боку у верзилы висит меч, а на рукояти меча сияют драгоценные камни. Тоже, выходит, не простое оружие. Хотя сам-то верзила так прост, что дальше некуда: за лигу видать, что разбойник. На лице застарелый шрам, и все-то оно у него какое-то кривое, глаза злые и бегают так нехорошо. Разбойник презрительно усмехается: видно, что с девицей он играется пока. В кошки-мышки. А как наиграется, быть беде.

Помимо верзилы я насчитал еще четверых разбойников. Но эти уже не такие здоровяки: и ростом пониже, и статью пожиже, как у нас говорится. Одеты в совсем уже рванье, но оружие и у них хорошее: все при мечах, а двое еще и с копьями. Короткими, правда. Может, даже и самодельными, но радости это нам с Устинарьей вряд ли добавит. Ведь как с ними справиться, если на две наших палки выходит не меньше пяти их мечей? А справляться как-то нужно. Добрым словом, вижу, здесь не помочь: доброе дело требуется. Желательно подкрепленное кулаком и каленой сталью. Только где ее взять в глухом лесу, эту каленую сталь?

Ну, думаю, один у меня выход: попытаться отвлечь разбойников на себя, а девица тем временем пусть ноги уносит вместе со своим пони. А еще лучше уносит на нем. Зачем она с лошадки-то со своей слезла? Храбрость захотела показать? А показала глупость свою. Кто же с разбойниками разговоры говорит? С ними или драться нужно, или бежать что есть мочи. А в ее случае и выбора никакого нет: только бежать. Спасаться. Ну, это я так еще мягко выразился. А хотелось-то мне другого чего сказать, да вслух нельзя было: при дамах такие вещи не говорят. Потому что, вижу, мне свою голову подставлять придется, чтобы эту отважную, но глупую девицу из беды выручить. И еще непонятно, как оно все повернется: слишком уж много мечей на одну мою палку. Я-то ведь, в отличие от Устинарьи, никогда себя воином не считал. Да и она теперь не воин, потому как оружие в руках держать не может. Плохи были наши дела.

Верзиле, видно, игры уже надоели: он перестал ухмыляться и протянул свою ручищу к девице. Схватить ее захотел. Но та оказалась проворней: увернулась, выхватила из ножен на поясе кинжальчик и ткнула им верзилу в руку. Верзила взвыл от боли. Зажал другой рукой пробитую ладонь и лягнул отважную девушку. Ногой лягнул, да с такой силой, что та отлетела на обочину дороги и упала в траву. Разбойники кинулись к ней.

Ну, думаю, пришло наше с Устинарьей время: лучшего момента для внезапного нападения не будет. Перехватил я поудобнее свою палку и выскользнул из кустов. Первого разбойника я свалил просто: настиг и ударил сзади по голове. Тот не издал ни звука, сразу упал. Второй, видно, успел что-то заметить. Вот только развернуться не успел: получил палкой в лицо, завопил от боли и свалился в дорожную пыль. На этом мое везение кончилось. Вернее, наше с Устинарьей везение, потому что охотница, как выяснилось, с палкой управлялась гораздо хуже. Ясное дело, это все же не оружие. Вернее, не настоящее оружие: к палке тоже привычка нужна. У охотницы ее, конечно, не было. Поэтому Устинарья никого из разбойников свалить не могла.

А тут еще беда подоспела. Отважная девица, вижу, как упала в траву, так и не поднялась больше. Крепко ей верзила приложил. Испугался я за нее: как бы не убил совсем с такой-то силищей. И весь мой план от этого насмарку пошел: никуда девица теперь убежать не могла. Значит, и мне не время было бегать. Только и сделать-то я мало что мог, с палкой против мечей. Потому как именно за них разбойники и взялись, недолго думая. Оборотились и напали на нас с Устинарьей. Охотница моя как увидела обнаженные мечи разбойников, сразу побледнела. Не от страха, ясное дело, а от этой самой своей Прорвы. Скрутил ее приступ болезни. Отступила Устинарья на несколько шагов, глаза у нее закатились, и рухнула моя охотница обратно в кусты. Те самые, из которых мы вышли. Остался я совсем один. Ну, думаю, тут и смерть моя пришла.

Однако отбиваюсь кое-как, кружу по дороге. Разбойники, ясное дело, наседают на меня, гонят в три оставшихся меча, как затравленного зверя. Думаю: заманю их подальше. Глядишь, девица очнется и, коли не ушиблась головой от удара и сможет ехать, то ускачет на своем пони. И чего ее одну в лес понесло?

Верчусь юлой, но против мечей с палкой много не навоюешь. Чувствую, что слабею, из последних сил свое немудреное оружие в руках держу. Вот-вот меня достанут, не один, так другой. Тут мне и конец. Ох, думаю, придется уносить ноги. Заодно разбойников на себя отвлеку, если получится.

Вдруг слышу: затопали копыта по дороге. Вижу: скачет на разбойников огромный белый конь, никогда такого не видел. Глаза у коня горят яростью битвы. На нем сидит всадник, а у всадника в руке меч блестит. Всадник высокий и крепкий, мечом машет, только свист стоит. Он легко выбил оружие из рук верзилы и оглушил того ударом по голове. Плашмя. Добрый попался малый, не захотел его убивать. Показалось ли мне так с перепуга, нет ли, не знаю, но проделал все всадник играючи, словно шутя. Остальные два разбойника даже не пытались защищаться, а сразу дали стрекача в лес.

Вложил всадник меч в ножны, спрыгнул с коня и ко мне подошел.

– Кто ты такой, юноша? – спрашивает он меня.

Я опустил свою палку и назвался.

– Что ты здесь делаешь?

– Пытался вот выручить девушку из беды! – объяснил я всаднику. – И сам в нее едва не угодил. Если бы не вы, господин хороший, простите, имени вашего не знаю…

– Мое имя Эйвин! – представился он. – Я мастер Росток, родом из Яблоневого Сада.

И добавил, видя мой непонимающий взгляд:

– Это королевство, что лежит за Лепестковой рекой.

Никак, благородный господин, подумал я. А может, из купцов: больно уж неказистый лицом. Глазки маленькие, темные, нос картошкой. Но выправка, как у хорошего солдата. Вернее, у офицера. И держится он как благородный. Должно быть, из младших детей какой-нибудь сильно титулованной особы.

– Благодарю вас, мастер Росток! – поклонился я ему. – Вовремя вы подоспели со своим мечом!

– Ты храбрый малый, Эйгор! – кивнул он. – Я видел, как ты сражался: не всякий выйдет с палкой против мечей. Поэтому я и поспешил на помощь: не должны носители стальных клинков нападать на безоружного, да еще и втроем на одного. А где эта девушка, которую ты защищал? На дороге я вижу только белого пони.

– Это ее лошадка! – объяснил я. – А сама девица лежит вон там, в высокой траве. Этот верзила ударил ее, да так сильно, что боюсь, ей не поздоровилось.

– Я посмотрю, что с ней! – сказал он. – А ты пока свяжи разбойников: я должен передать их в руки местного судьи.

В мешке одного из негодяев нашелся моток веревки. Не особо церемонясь, я совсем лишил возможности двигаться три лежащих на земле тела. Верзилу я вязал с особенным удовольствием. Потом я поспешил к Устинарье. Я беспокоился за девушку: несмотря на свою болезнь, охотница не побоялась вступить в схватку с разбойниками. Она сделала что могла, и не ее вина, что Прорва оказалась сильнее.

Девушка лежала на земле на том самом месте, куда она, как я помнил, и упала. Ей даже не хватило сил, чтобы заползти поглубже в кусты. Глаза Устинарьи были закрыты, красная кожа стала чуть ли не такой же белой, как у меня самого. Тело девушки временами сотрясали судороги. Я расстелил на обочине дороги свое походное одеяло и осторожно перенес на него Устинарью. В себя она так и не пришла. Весила она не так уж и мало. Хотя поменьше, чем я сам, конечно.

А вот мастеру Ростку повезло: девушка, которую ударил атаман разбойников, очнулась почти сразу. Смотрю: она уже ковыляет ко мне потихоньку, опираясь на подставленное господином Эйвином плечо. Следом за хозяйкой, уныло опустив голову чуть ли не к самой земле, бредет белый пони.

– А это кто такая? – удивился мастер Росток, увидев охотницу.

– Устинарья, девушка-воин из племени Красных Волков! – представил я ее. – Моя добрая спутница.

– Что с ней? – спрашивает мастер Росток.

– Ослабела от болезни! – объясняю я. – Хорошо бы напоить ее чем-нибудь согревающим и бодрящим. Нет у вас такого с собой?

– Есть! – отвечает за него незнакомка.

Морщась от боли (видно, крепко ей досталось!), она вынула из седельной сумы своего пони маленькую фляжку и протянула ее мне. Сначала я сбрызнул на лицо охотницы водой. Потом, когда она открыла глаза, осторожно поднес к губам девушки горлышко фляги. Охотница сделала глоток-другой и закашлялась. Смотрю я: взгляд Устинарьи постепенно прояснился, а лицо из бледно-розового снова стало красным: она ведь краснокожая.

– Ты можешь говорить? – спросил я ее.

– Да! – ответила она. Хрипло так ответила, но все-таки.

– А сидеть?

– Не могу, Эйгор.

Я кивнул головой и укрыл охотницу своим плащом. Пусть полежит пока и отдохнет. От напитка незнакомки Устинарье явно полегчало, но силы к девушке еще не вернулись.

– Позволь тебе представить, Эйгор: это донна Мария Аль Варсио! – сказал мастер Росток. – Представительница древнего и богатого эс-панского рода. Во многом благодаря тебе эта знатная дама не попала в руки разбойников.

Я с поклоном вернул донне Марии фляжку. Она взболтала содержимое, сделала изрядный глоток и заметно повеселела.

– Лучшее амахарское вино, настоянное на целебных травах! – сказала она, укладывая фляжку обратно в седельную суму. – Благодарю тебя, славный юноша, за своевременно оказанную помощь! Леса на севере Эс-Паньи заселены мало, солдат здесь нет, и разбойники совсем распоясались! Но я думаю, дон Орант скоро примет меры и пресечет эту незаконную торговлю через реку. Тогда им не поздоровится! Благородный дон Эйвин, твоему доблестному мечу мы обязаны спасением от этих злодеев!

И милая молодая дама хорошенько лягнула связанного верзилу.

– Негодяй должен быть немедленно казнен! – заявила она. – По эс-панским законам разбойное нападение на благородную даму карается смертью. Ты как представитель благородного рода имеешь полное право судить разбойника и привести приговор в исполнение.

– Пусть им лучше займется местный судья! – поморщился мастер Росток. – Я не хочу перебивать его хлеб.

– Тогда я сделаю это сама! – заявила гордая донна, выхватывая из ножен свой кинжальчик.

Господин Эйвин едва успел схватить разгневанную девицу за руку.

– Разбойники могут вернуться за своим атаманом! – воскликнула эс-панская девица. – Поэтому нам надо избавиться от него, и как можно быстрее!

Кольцевая дорога

Подняться наверх