Читать книгу Кольцевая дорога - Дмитрий Владиславович Попов - Страница 8

К полудню песок немного согрелся и заскрипел под ногами, словно свежевыпавший снег. Мы брели по дюнам след в след: почему-то казалось, что так было легче идти. Высохшие плети одолень-травы под подошвами сапог рассыпались в мелкую пыль. Корявые черные пальцы пустынных ив цеплялись за одежду. Больше здесь ничего не росло. Да и не могло, наверное, вырасти: песок, он и есть песок. Что с него взять, доброй землей он не станет, как ни удобряй. Потому что воде здесь неоткуда взяться. Разве что с неба выпадет. Когда пойдут дожди, например. Если такое здесь бывает.

Пустыня начиналась сразу за станцией. Обойдя здание вокзала, мы увидели грубо выцарапанную на темной стене стрелу. Она указывала прямо на дюны. Какой-то доброхот из проходивших здесь путников приписал снизу «к Сфинксу туда». Не ошибешься, подумал я. И мы отправились туда. Прямиком в пески.

Мы с Устинарьей и мастер Тиль несли свои вещи сами. Впрочем, чего там было носить: запасной плащ, у кого он был, конечно, пара одеял, котелок, фляга с водой. Огниво. Нож на поясе. У охотницы по понятной причине его, разумеется, не было. А у мастера Тиля на поясе висел меч в потертых ножнах.

Впереди шел господин Росток и вел за собой в поводу Людвига Марша. Огромный белый конь был нагружен продовольствием и водой. Тюки и бутыли громоздились на его широкой спине словно башня. Но Людвиг Марш, казалось, даже не замечал своей поклажи. По крайней мере так это выглядело со стороны. За ним ехала донна Мария на своей Эсмеральде. Девица куталась в подбитый мехом плащ и временами прикладывалась к маленькой дорожной фляжке. Очень изящной работы, кстати. Дорогая, должно быть, вещь: серебряная с виноградной лозой на боку. Я не знаю, что у благородной донны было во фляжку налито, но щечки ее раскраснелись явно не от холода, а желтые глаза весело блестели. Временами я слышал, как девица мурлыкала себе под нос эс-панскую песенку. Я старался не прислушиваться к словам этой песенки, потому что они заставляли краснеть уже меня самого. Причем безо всякого согревающего напитка. В конце концов я догадался немного отстать от благородной донны, и дело сразу пошло на лад. Но за мной шла Устинарья, у которой слух был гораздо острее моего. Оглянувшись на охотницу, я заметил, что она тоже краснеет. Тогда я отстал еще сильнее, только и всего. Тем более что потерять из виду Людвига Марша с его горой поклажи на спине было трудно: попробуйте-ка не заметить огромного белого коня на сером песке пустыни! Ведь кроме него и Эсмеральды больше никакой живности здесь я не видел, как ни старался. И Устинарья, кстати, тоже никого не видела, а уж у нее-то глаз был наметан побольше моего. Ни птиц, ни зверей. Ни даже ящериц. Как ни верти головой, кругом виднелось только бледное зимнее небо да серый песок. Пустыня, она и есть пустыня.

Замыкал наш маленький караван мастер Тиль. Он нисколько не возражал против нашего отставания. Шел себе, придерживая рукой меч, чтобы не бил по бедру, и думал о чем-то. Крепко так думал, потому что глаза у господина советника были отсутствующие. Видно, мастер Тиль размышлял о своей нелегкой доле. Признаться, я ему не завидовал: добудет он волшебное перо или нет, все равно отправится заканчивать свой век на дальнюю границу. Не захочет герцог видеть своим зятем простого дворянина, да еще и без гроша за душой. Такое только в сказках бывает. Похоже, и сам мастер Тиль не очень этого хотел. Но выбора у него не было: он ведь дал слово вернуться назад с пером Жар-Птицы. Так что думай тут или не думай, поневоле загрустишь.

Мастер Эйвин поднялся на очередную дюну и вдруг остановился как вкопанный. Мы подтянулись следом за ним и замерли рядом. Было от чего: у подножия дюны виднелась трещина в песке. Глубокая, словно пропасть. Она тянулась через пустыню насколько хватал глаз. Хода вперед не было.

Я увел лошадей с вершины дюны и расположился с ними на пологом склоне с обратной ее стороны. Мне хотелось заглянуть в трещину. Только желающих проделать это хватало и без меня, а за лошадьми все же следовало присматривать. Людвиг Марш заметно вспотел: от коня попахивало и шерсть его была влажной. Нужно было делать привал: все же ноша даже для такого могучего коня оказалась тяжеловатой. Я начал снимать поклажу и складывать ее на песок. Заодно мне пришлось приглядывать и за Эсмеральдой: лошадка топталась рядом, все время порываясь убежать к своей хозяйке. Пришлось даже привязать ее к седлу Людвига Марша.

Наконец от трещины вернулись остальные, и Устинарья взялась мне помогать. Вдвоем мы насобирали сухих плетей одолень-травы и развели небольшой костер. Когда вода в походном котелке закипела, я забросил в него порезанное кусочками мясо и размолотую пшеничную крупу. А в конце добавил немного сушеной зелени. Я, конечно, не повар, но кое-чего нахватался от матушки. И от Дика Саньи, кстати, тоже. Так что похлебка вышла на славу. А в месте с ней получился и обед.

Поев, мастер Эйвин заявил, что нужно поискать обходные пути.

– Трещина слишком широка, и переправиться через нее мы не можем! – сказал он. – Поэтому мастер Тиль пойдет вдоль нее на юг, а я отправлюсь на север.

– Я пойду с тобой! – заявила донна Мария.

Мастер Эйвин не возражал. Мне показалось, предложение благородной девицы ему было даже приятно. Они быстро собрались и ушли. А мы с охотницей занялись лошадьми: напоили их, накормили и даже укрыли теплыми попонами, чтобы не замерзли. Потом я сходил и заглянул-таки в трещину. Она и правда оказалась глубокой. Такой, что даже дна было не разглядеть из-за густой пелены мелкого песка, висевшей между темными скалами. Да и нечего было разглядывать: никакой живности здесь явно не водилось. Перебраться через эту пустынную пропасть тоже было нельзя: она оказалась слишком широка. Веревку на ту сторону может и докинешь, а зацепить ее там было не за что. Кругом был один песок. Так что можно было мне и не ходить сюда. Ну да делать все равно больше было нечего.

Мы с Устинарьей переделали все хозяйственные дела и даже успели поговорить. Она рассказала мне о жизни племени Красных Волков: о том, как у них празднуют наступление месяца Падающих Листьев. Это когда завершается охотничий сезон. А я в ответ рассказал девушке, как мы пели песни и танцевали летними вечерами на площади у плотины. Играл маленький оркестр из двух скрипок и мандолины. Музыка, казалось, плыла над водной гладью. Пары кружились, каблуки стучали по каменным плитам. Вверху кричали потревоженные чайки. Рыба плескалась в пруду.

Вспомнил, и заскучал, конечно. Хоть я и не любил танцевать, потому что не умел. Но смотреть, как танцуют другие, мне нравилось. Особенно приятно было видеть раскрасневшихся от быстрых движений девушек. Впрочем, и парни не ударяли в грязь лицом. Деррик так вообще считался одним из лучших городских танцоров. А мне вот, как это говорится, медведь на ногу наступил. Или даже кто покрупнее: не получалось у меня, и все тут. Я и пробовать перестал, ни к чему это было. Но смотреть на танцы все равно ходил. А теперь вот вспомнил об этом, и хоть плачь, до того тоскливо стало. Но я не заплакал. Только отвернулся от девушки и стал смотреть в пустыню. И увидел, как оттуда как раз возвращаются мастер Эйвин с благородной донной. А вскоре после них возвратился и мастер Тиль.

Выяснилось, что трещину нам было не обойти: она тянулась через пустыню на многие лиги. Конца и края ей не было. Вернее, наши благородные мастера его не нашли. А искать дальше мы не могли: взятый с собой запас пищи не позволял задерживаться в песках дольше двух или трех дней.

– Я никогда не слышал, чтобы в пустыне встречались трещины! – сказал мастер Тиль. – Ее не должно здесь быть.

– Почему? – удивилась донна Мария.

– Потому что если бы она вдруг возникла, то давно была бы засыпана песком. Здесь явно что-то не так.

– Господин советник прав! – поддержал его мастер Эйвин. – Это дело рук Сфинкса.

– Не может этого быть! – воскликнула благородная донна. – Никому из людей не под силу сотворить такое с пустыней!

– А разве Сфинкс – человек? – спросил господин Арукан, пожимая плечами. – То, что я слышал об этом мудреце, позволяет сомневаться в его человеческой природе.

Ну вот, снова непонятные слова, огорчился я. Иногда эти благородные господа словно говорили на другом языке. Но мастер Эйвин, кажется, понял, что хотел сказать господин советник.

– Мадам Августа предупреждала нас об этом! – напомнил он нам. – Сфинкс способен иногда устраивать препятствия на дороге. Там, где их никогда не было.

Верно, госпожа проводница так говорила, вспомнил я. Выходит, мудрец нас испытывает. Или гонит прочь?

– Похоже, нынче у Сфинкса нет настроения отвечать на вопросы путников! – заметил мастер Тиль.

– Неужели нас остановит какая-то трещина? – удивилась донна Мария. – Мы должны переправиться на ту сторону!

– А что по этому поводу думает господин советник? – спросил мастер Эйвин.

– Я должен вас огорчить! – заметил Тиль. – С теми средствами, что находятся у нас под рукой…

Он указал рукой на сложенные на песке наши вещи.

– …мы не сможем этого сделать. Нам не из чего сделать переправу. И даже при наличии достаточного количества веревок нам не удастся их закрепить на песке. Увы, господа, но это так!

– Должен же быть какой-то выход! – от огорчения благородная донна даже притопнула ножкой по мерзлому песку.– Сфинкс обязан принять нас!

– И он нас примет! – заявил мастер Эйвин.

Торжественно так заявил.

Господин Росток ласково потрепал по морде Людвига Марша и снял кожаные чехлы, которые лежали у коня на спине. Тот радостно заржал. Переступил копытами по песку и расправил то, что раньше было скрыто от посторонних глаз. Вот это да, подумал я, никогда еще такого не видел! Донна Мария даже ахнула от изумления:

– У Людвига Марша есть крылья!

И точно, они у него были. Большие и белые, словно снег. А маховые перья были длиной с мой локоть, не меньше. И сквозь них проглядывало бледно-желтое зимнее солнце. Конь взмахивал крыльями, поднимая ветер, и его веселое ржание далеко разносилось над пустыней. Я поневоле улыбнулся, глядя, как радуется эта бедная животина, столь долгое время поневоле лишенная возможности летать. Будь я на месте Людвига Марша, радовался бы точно также. Наверное, прыгал бы от восторга.

– Должно быть, в своем королевстве ты считаешься очень богатым и знатным человеком, если можешь позволить себе ездить на крылатом коне! – заметила донна Мария, почтительно склоняя голову перед господином Ростком. – Он ведь стоит целое состояние! Дон Орант, правитель Эс-Паньи, день и ночь трясется над своими амахарскими жеребцами, но они не идут ни в какое сравнение с твоим белым летающим конем!

– Людвиг Марш мой друг! – сказал мастер Эйвин. – Мы выросли вместе.

– Он и правда способен летать? – засомневался господин Арукан.

Вместо ответа мастер Эйвин вскочил в седло и с места бросил коня в галоп. Людвиг Марш как следует разбежался. Потом взмахнул крыльями и полетел. Я мог лишь завидовать ему.

Конь огромной белой птицей кружил в небе, и было видно, что ему не хочется спускаться на землю. Мастер Эйвин не торопил Людвига Марша: он сам наслаждался полетом. Тот, кто хоть раз поднимался в небо, легко понял бы и коня, и всадника. Мы все стояли на песке, задрав головы вверх, и следили за их полетом. Просто глаз не могли оторвать. Красивое это было зрелище.

Донна Мария напросилась лететь первой. Кто бы сомневался: эта девица своего не упустит. Она бодро забралась в седло и устроилась за спиной мастера Эйвина. Вцепилась руками в его пояс, и они полетели. Но приземлились на той стороне трещины не сразу: прежде господин Росток изрядно покружил над пустыней. Наверняка удовлетворял просьбу благородной донны.

Потом через трещину был переправлен господин советник. Он не восторгался полетом вслух, как донна Мария. Но глаза у мастера Тиля сияли, это было видно даже издалека.

Потом пришел черед Эсмеральды. Я пропустил две веревки под брюхом пони и закрепил их концы на спине Людвига Марша. Мощный конь неожиданно легко поднял вверх маленькую лошадку. Ух как она ржала, требуя вернуть себя на привычную землю. Я думал, что оглохну, пока они долетят. К счастью, мастер Эйвин управился быстро.

Потом в полет отправилась Устинарья. Еще раньше я заметил, что охотница легко краснеет. Да и кожа у нее была такого подходящего цвета. Поэтому не мудрено, что щеки девушки просто пылали, когда она оказалась в небе. При этом Устинарья, в отличие от благородной донны, не издала ни звука. Она вообще была девушкой молчаливой. Наверно, так ее воспитывали в племени. Неплохо, кстати, воспитывали, на мой взгляд.

Потом мастер Эйвин за две ездки перенес на ту сторону наши вещи. И вот, наконец, в полет отправился и я. И немного разочаровался, признаться. Летать на крылатом коне оказалось вовсе не то же самое, что ходить по небу самому. Чего-то мне все-таки не хватало. Может, я просто привык делать это по-другому? Впрочем, огорчился я не очень сильно: все равно летать было здорово.

А потом мы опять уложили вещи на беднягу Людвига Марша, которому больше всех пришлось потрудиться на этом пустынном переходе. Солнце-то на месте не стояло, и зимний день был короток. Мы скорым шагом двинулись дальше. Ночевать в пустыне не хотелось никому. Холодно, кругом один песок. И очень плохо с дровами. Поэтому мы спешили добраться до долины, в которой жил Сфинкс. В надежде, что там будет теплее. Ну или хотя бы будет не так безжизненно, как в зимней пустыне.

Мы шли так быстро, что я успел весь покрыться потом. Наконец впереди показались горы. Невысокие старые горы со скругленными от времени и ветра вершинами. Мы поднялись на перевал и остановились перевести дух.

Долина внизу мало отличалась от пустыни. На первый взгляд. Внешние склоны ее покрывал песок. Зато внутри рос лес. Настоящий густой сосновый лес. Зеленый даже зимой. Сквозь кроны сосен блестела синяя озерная вода.

Над водой поднимался остров. Серые скалы на его берегах напоминали крепостные стены, потому что плотно примыкали одна к другой. Они казались очень высокими. Там, посреди озера, за этими самыми скалами и обитал Сфинкс. Так говорила мадам Августа.

Солнце уже садилось. Поэтому мы не стали задерживаться на перевале и поспешили вниз. На мерзлом песке не оставалось следов, зато в лесу мы наткнулись на тропу. Широкую и так хорошо утоптанную, словно здесь прошли сотни ног. Может, даже тысячи. Не зря мы торопились, подумал я, глядя на древесные кроны над своей головой. Гораздо лучше будет заночевать под соснами, чем на голом песке.

Но мастер Эйвин, ведя в поводу Людвига Марша, и не думал останавливаться на ночлег. Он спешил вперед.

Наконец тропа привела нас к воде. На закате солнца скалы острова отливали алым. Я еще раз поразился тому, насколько он похож на крепость. Не то чтобы я в жизни видел много крепостей. Ни одной не видел, если честно: вокруг Эриака не было стен. Ни деревянных, ни каменных. Зато в отцовых книжках, которые я читал, были отличные рисунки. По ним можно было изучать эту, как ее, фортификацию. Сразу и не вспомнишь, однако: уж очень мудреное словечко.

От берега к острову был выстроен мост. То есть не совсем мост, скорее уж, его остатки. Вернее, развалины моста. Так мне показалось сначала. Несколько пролетов изгибали над зимней водой свои высокие каменные спины. По гребню моста шла тропа. Узкая, словно лезвие ножа. Позднее я узнал, что мост так и называется – Кинжальный. И пройти по нему было ох как непросто, тем более с нашими лошадьми. Потому что перил у моста не было. А сами камни были старыми, со стертыми вершинами. Ненадежные под ногой, словно подтаявший весенний лед. А озерная вода была холодна, словно тот же самый лед. Я знаю что говорю, потому что не поленился для проверки сунуть в нее руку.

А еще я почему-то был уверен, что нам придется идти по этому мосту. Пешком. Потому что на этот раз воспользоваться крыльями Людвига Марша нам было нельзя. Откуда я это знал? Я не мог бы ответить на этот вопрос. Я был не настолько умен, как например, господин советник или мастер Эйвин. Но и они даже не подумали перелететь на остров. Значит, тоже чувствовали, что придется идти по мосту. Что это нам такое испытание назначено от Сфинкса: он так проверял всех приходящих к нему путников. Зачем? А чтобы выяснить серьезность их намерений. По крайней мере, так мне объяснил позднее мастер Тиль. Что бы это значило? Спросите лучше у него самого.

На берегу виднелись следы костров: люди здесь бывали, и часто. Хоть в Эриаке о Сфинксе и не слыхивали, похоже, мудрец был известен в других краях. Ходили к нему много и часто: вон сколько золы нажгли, весь берег был в угольях. Будь моя воля, заночевал бы я в лесу: очень не люблю торопиться. Но нетерпение мастера Эйвина и донны Марии было слишком велико. Поэтому мы с Устинарьей успели сделать лишь по глотку воды из походных фляг, и тут же нам пришлось вступить на мост. Солнце-то ведь уже своим краем коснулось гор, поднимавшихся над долиной. Но лучше бы оно к тому времени село. Потому что в темноте мастер Эйвин вряд ли бы решился идти по такому вот старому и опасному мосту. Увы, мы по нему-таки пошли. И эту ночь я не забуду до конца своих дней.

Камни Кинжального моста, как я уже говорил, были сглажены временем и непогодой. Кроме того, они подмерзли и оттого стали скользкими. Некоторые из-за трещин могли разрушиться прямо под ногой. Приходилось наступать на них очень осторожно, чтобы ненароком не сорваться в стылую зимнюю воду. От такого купания может быть, и не умрешь, но долгая и мучительная горячка тебе будет обеспечена. Нисколько я в этом не сомневался. Поэтому и цеплялся за мерзлые камни так крепко, как только мог. И не я один – все мы так шли. Одного не могу понять: как не сорвались наши кони? Особенно Людвиг Марш, он ведь нес на себе весь наш груз. Да и Эсмеральда, обычно горячая и нетерпеливая, как собственная хозяйка, на мосту вдруг повела себя на удивление смирно. Видно, умная лошадка все понимала, иначе она бы не дошла – обязательно сорвалась бы в воду и утонула.

Мне потом этот переход даже снился. Много раз, как ночной кошмар. Потому что во сне ни разу я не добрался до заветного острова. Сам подскользнусь или камень под ногой треснет, только одна мне дорога была – в воду. А уж вода-то как была холодна! Мочи не было терпеть: враз дыхание обрывалось, и уходил я в нее с головой. Так, что ни рукой, ни ногой шевельнуть не мог. Ну и тонул, понятное дело, сжав зубы от страха и холода. Зато просыпался потом весь в поту. Только пот этот был холодным.

Так вот шли мы по мосту, шли. И дошли до половины. Дальше вроде полегче должно было быть. Но тут солнце село, и наступила темнота. Вот беда-то. Я уж подумал: тут нам и конец. Однако пошли мы дальше. Поползли почти на ощупь. Оказывается, при слабом свете звезд все же можно было разглядеть эту проклятую тропу. Вот мы и шли, цепляясь на склизкие камни. На которые к тому же еще лег ночной иней: так стало холодно. Руки у меня вконец замерзли и почти ничего не чувствовали. Зато рубаху можно было выжимать, настолько она напиталась потом.

К счастью, все в этом мире имеет конец. Так сказал мастер Тиль, когда нас подбадривал. Закончился и этот мост. Кое-как выбрались мы на остров. На крошечную ровную площадку у самых скал, каменный такой пятачок. И рухнули в изнеможении на эти самые камни, которые кто-то постарался обтесать. Без особого, впрочем, успеха. Но и на том спасибо: на них можно было хотя бы лежать. Холода я к тому времени уже не чувствовал: слишком устал. А ведь нес на себе только свою походную котомку. Что уж говорить об остальных, особенно о тех, кто вел в поводу своих лошадей: о мастере Эйвине и донне Марии. Им пришлось тяжелее всех. Но тут уж ничего не поделаешь: ни за кем другим лошади на мост не пошли бы. Только за своими хозяином и хозяйкой.

Так и замерзли бы мы, наверно, на этих камнях. Только этого сделать нам не дали.