Читать книгу Темнота. Конец прекрасной эпохи - Дмитрий Воротилин - Страница 2

«С чего все началось?»

«Не уверен. Наверно, с тоски по дому… Темнота никуда не исчезла. Она последовала за нами. Думается, что бежим. Ан, нет! Все дороги ведут в… не уверен, что знаю, куда именно они ведут»

Сингулярность, бесконечность, точка… Наука говорит, что все началось с точки с бесконечной плотностью… Значит, у пространства-времени есть начало, которому приписывают характеристику бесконечности. Нет, здесь есть простое противоречие, которое человеческий разум использует для преодоления данной путаницы. Несколько противоречащих друг другу слов соединяются и создают что-то новое, выходящее за рамки своих составляющих.

Эти размышления забавляли Андрея Хомского на протяжении всей его жизни, особенно в его университетские годы. Сейчас он вновь к ним вернулся, наблюдая, как во всю стену высвечиваются мелкие математические символы. Они сами по себе единичны, но вместе, сплетаясь в группы и захватывая все новые территории ровной поверхности, начинаясь с самого потолка и заканчиваясь уже на полу, они создают сложный рисунок. Совершенно не симметричный. Здесь не было привычного человеческому глазу порядка, как и не было беспорядка, за которым стоит некий смысл. Асимметрия данного рисунка ничего не выражала. Здесь важно нечто иное. Андрей мало понимал в этом рисунке. Он был оператором струнного устройства Стокума и с окончания обучения в Институте не работал с теоретической физикой.

Но в полутемной комнате, освещаемой только формулами со стены, присутствовал еще один. Этот человек стоял в паре метров от сияющей стены, держа в опущенной руке кружку давно остывшего кофе. Он стоял спиной к Андрею, практически не двигаясь. Хотя, наверно, от долгого наблюдения за ним, за формулами Андрею стало лишь казаться, что тот совершает хоть какие-то движения. Кажется, он даже не дышит. Этого человека зовут Анри Дарбу. Он физик-теоретик, единственный человек в комнате, кто понимал происходящее на стене. Он на три года моложе Андрея, то есть ему всего лишь двадцать восемь, но ему уже пророчат светлое будущее. Уравнение на стене называют уравнением Темноты, из-за которой они в этом времени. Анри дополнил его парой символов, благодаря которым он еще до защиты своей диссертации обеспечил себе место в Исходе. Невысокий, худой, с жидкими черными волосами, закрывающими его уши. У него был отвратительный вкус в одежде даже по современным меркам. Ее невозможно было разглядеть, так как сияющая стена четко вырисовывала только силуэт Анри. Как бы там ни было, Андрею и этого хватало, чтобы вспомнить невыразительный внешний вид сего человека, которого вознесли на пьедестал спасителя. Наивно называть его спасителем. Исход еще никто не отменял. Единственное, на что он способен, так это привести уравнение хоть в какой-то подобающий вид для потомков.

Тем не менее, Андрей наблюдал за его работой, не видя в нем никакого спасителя. Это был обычный человек, который, наверно, даже и не задумывался над своей обычностью или миссией спасения. Он просто создавал из хаоса сияющих, словно звезды на ночном небе, символов смысл. Именно это Андрею и нравилось в нем. Простота. Ему плевать на Исход, ему плевать на Темноту, на Институт. Вся его жизнь – это математика, с которой он дружил лучше, чем с людьми. Андрей приходит в его кабинет с того дня как познакомился с ним, полгода назад. Это его способ релаксации под вечер рабочего дня. В Институте осталась только дежурная смена, да еще какие-нибудь работяги. Психологи крайне не советуют такого режима работы, но сейчас творится хаос, да к тому же это только советы. Такие как Анри мало слушают чужие советы. Даже остывшая кружка с недопитым кофе не существовала сейчас для Анри. Андрей по опыту знал, напомни он о ней Анри, тот в замешательстве стал бы разглядывать предмет в своей руке. Потом, наверное, и вовсе отложил бы его. Он мало изменился за полгода. В тот день, когда Андрей привел его в это время, он с осторожностью осматривал каждый закоулок и каждую пылинку на пути в свой новый дом. Кажется, он тогда вздохнул с облегчением, поняв, что его оставляют одного. Сейчас он также недоверчиво взирает на всех людей, даже на коллег, физиков-теоретиков. Более-менее он расслаблялся и забывал про опасность наедине с Андреем. Почему, Андрей лишь строил догадки. Может от того, что Анри провел больше времени с ним, нежели с кем-либо еще, поэтому просто привык к нему. А может от того, что тот не задавал ему никаких вопросов и молча наблюдал за его работой. Не мешал созерцать абстрактную сущность природы.

Темнота. Да. О ней Андрей узнал больше от Анри, нежели от всего Института. Темнота поглощала все на своем пути, даже свет. О ней заговорили впервые десять лет назад, но значения не придали. Посчитали за аномалию в измерительных приборах. Научный мир считал это байкой для студентов. Время текло, а с ним приближалась и Темнота. Байки про всепоглощающую Темноту проникли и в обыденную жизнь. Отправляясь на Окраины, люди усмиряли страх неизвестности байками про край света, с которого они свалятся. Но если в былые времена, когда ввиду исчезновения белых пятен на всеобщей карте, край света принимал все более невыразительные очертания, то сейчас край света стал принимать настолько отчетливые границы, что белым пятном становилась буквально вся вселенная. Словно за всю историю человек накопил слишком много знаний о ней, создали гору из нее, а рядом вырыли глубокую яму из белых пятен. Вселенная потребовала равновесия, решила вернуть знание в пустоту. Но знания были человеческой жизнью, поэтому она решила просто вернуть все в пустоту, сделать все пустотой. Первыми затрубили тревогу с Окраин. Бытие исчезало, таяло буквально на глазах. Люди в панике бежали оттуда. Сложные отношения с Окраинами на какой-то момент также канули в небытие. Предоставляли убежище всем желающим, пока не осознали, что Темнота движется прямо к ним. Умалчивать проблему уже просто было невозможно. Андрей уже тогда задался вопросом о бесконечности, из которой возникла вселенная. Он снова впал в глубокие раздумья, наблюдая за светящимися разными цветами символами. Может именно эти раздумья и роднили его с Анри?

Сингулярность сейчас здесь, в этой комнате, так как мысли падали в бездонный колодец. Вся комната была черной дырой. Даже антураж подходил, как позволяло воображение, для внутренностей космического монстра, – полутемная комната, в которой лишь виднелись очертания письменного стола, да пара полок с какими-то мелкими вещами, предназначение которых, видимо, было канцелярским. Разноцветные символы были первым огнем, который таит в себе будущее вселенной. Различные группы символов светились красным, синим, желтым, зеленым – целое буйство красок, смешивающихся и создающих пылающее полотно, окруженное теменью. И лишь одинокая фигура человека на его фоне.

Мысли Андрея и вправду словно в черной дыре – невозможно вырваться из размышлений о сингулярности, отойти дальше событий Исхода. Но что было после? Ничего. Он, наверно, и не отходил от бесконечно плотной точки. Может в этом и есть смысл точки? Куда бы мы ни двигались, мы не выйдем за ее пределы. Нам кажется, что мы движемся, но это просто точка становится жирнее. А Темнота? Может это функция точки – собственное ограничение. Бесконечность, ограничивающая сама себя, что и делает ее бесконечной, с одной стороны, и более непонятной для человека, с другой. Будь она понятной, Анри бы не сжимал свою ненаглядную формулу в собственных объятиях. Он ее холит и лелеет не потому, что она есть, а потому, что ее нет, он ее только создает. Это любовь, бытие которой придало небытие, как бы это было не парадоксально. Черная дыра. Стены вокруг – горизонт событий. Андрей не выберется отсюда. Он этого и не хочет. Исход – это точка, в которой он сейчас находится. Он это понимает. Понимают ли другие?

Оставив Анри одного, Андрей заставил все же свое тело передвигаться в направлении дома. На улице уже было темно. Небо затягивалось тучами и веяло сыростью. Этой картине придавал контраст свет уличных фонарей. Свет был миром, тучи же вот-вот раздавят его под своей тяжестью. Это не походило на освещение из его времени, мягко проникающего отовсюду и в любые закоулки. Даже внутри здания Университета было привычное освещение, чтобы адаптация переселенцев не проходила слишком резко, – не было понятно, откуда исходит свет. Стены являются его источником, но они уже не важны для Андрея. Ему было интересно наблюдать контрастность современного освещения. Психолог говорил, что это временно, вполне возможно, что так он отвлекается от своих проблем с адаптацией. Меланхолия коснулась всего персонала Института, поэтому психологическая служба наблюдала непосредственно за самыми тяжелыми случаями. Андрей же прошел краткий курс психотерапии. Он с неделю пробыл в кабинете лицом к лицу с человеком в белом, управлявшим воздетым на голову Андрея устройством. Доброжелательный на вид психолог задавал ему вопросы, вставлял иногда короткие ремарки, второй же человек в белом внимательно следил за показаниями устройства. Он видел вживую страхи и переживания Андрея. Ему даже после показали видеозапись его собственных переживаний. Это было странно – наблюдать что-то свое не у себя в голове. «Это вы» – заявили с гордостью ему. «Да, не сомневаюсь в себе» – ответил Андрей. Они с легкостью могли видеть не только то, что он видел, но и то, что не замечал. Этим-то они и манипулировали. Через неделю он снова был оператором. Но картинка его мыслей теперь не давала ему покоя. Может, боль была не в том, что он не замечал чего-то, а в том, что он не замечал именно этого? После того, как он увидел свои мысли на экране, он понял, что его мысли можно прочесть, проанализировать, исправить, повторить. Именно этот опыт взора на свои мысли буквально со стороны и возымели эффект, а не манипуляции с самими мыслями. Есть ли смысл его самого повторять, если копия будет просто копией, пускай и крайне удачной? Он же знает, что это копия. Он знает.

Андрей все еще рассматривал по пути пространство, которому не дает разрастись грузное небо. Свет падал на асфальт, на траву, деревья, здания, машины, отражался, компоновался в картину посреди темного, необозримого океана. Он покинул световую ловушку Анри, но не покинул черную дыру. Он движется и не движется одновременно. В его ногах не усталость, а земное тяготение. Он вместе с этим светом направляется к сингулярности. Им не выбраться.

Его дом был неподалеку от здания Института. Все сотрудники проживали вблизи Института, но так, чтобы можно было общаться еще и с местными. Сотрудники и местные мало понимали друг друга, так как их языки были на разных ступенях развития. Первые употребляли много иностранных слов в своей речи, из-за чего последние просто принимали их за иностранцев. Это обеспечивало простую легенду, которой придерживались все сотрудники Института. Однако, цель данного взаимодействия была не ради самого общения. Общение было ради будущего всех. Программу Исхода одобрили сразу после того, как на заседании приняли ужасную правду действительности – они не знают, что такое Темнота, в то время как та сожрет всю реальность. Побег одобрили единогласно, хоть и с болью на душе. Планомерное перемещение в далекое прошлое началось через две недели после заседания экстренной комиссии. Институт переобосновали так далеко от родного времени, насколько позволяла технология струнного устройства Стокума. Да и в более глубоком продвижении в историю не было смысла. Это в любом случае идеальное время для программы Исхода, так как она предполагала длительное выполнение. Целые поколения будут жить и работать в Институте, стремясь решить проблему Темноты. Уже сейчас никто не строит оптимистических целей по поводу Исхода. Все, должно быть, уже поняли горькую правду – они здесь и умрут. Даже наивные изречения по поводу способностей Анри – пыль на ветру. Она скоро развеется, оставив после себя широкое поле деятельности для психологической службы.

В спину ударило прохладой. Ветер с ожесточенностью затрепал кроны деревьев. Андрей остановился на секунду, словно раздумывая, стоит ли оборачиваться. Он обернулся. Лицо обдало влажной пощечиной, волосы безрассудно поддались ветру. Дождь вот-вот разразится. Но глаза остановились на здании Института. Яркая надпись над входом в здание возвещала: «Институт космических исследований». Кратко и ясно для местных. Всем понятно, что происходит в стенах этого здания. Слова строят понятность для других. Местных не пускают в Институт под предлогом засекреченности объекта. Там внутри пара тысяч сотрудников бьются над проблемой Темноты, параллельно этому строя новый тайный мир среди своих предков. Над буквами возвышалась эмблема Института – кольцо вокруг шарообразного объекта. Под шарообразным объектом естественно подразумевается планета Земля, под кругом – ходят споры с давних времен. Институт создавали в качестве организации по исследованию космоса и контролю научно-технологических разработок в данной сфере. По крайней мере, так гласит история. Все первые космолеты были разработаны под эгидой ведущих умов человечества, работавших именно в этом учреждении. Однако, из этого, а может и параллельно этому, может даже и в самом начале, а потом все переросло в космическую программу, взошел росток струнного устройства Стокума, благодаря которому стала возможной программа Исхода. Таким образом, мнение о том, что обозначает данный круг, разделилось. Одни считали, что это первый полет человека вокруг Земли, другие, считали это струной. Большинство из сторонников второго мнения были знакомы со струнным устройством Стокума еще до Исхода, благодаря которому была частично снята засекреченность на существование самого устройства, Использование этой струны и позволило им завладеть временем. Это его оковы. Именно так Андрей сейчас и воспринимал эмблему Института. Так или иначе в этом времени Институт еще не существует, есть только его безликий предшественник – государственное космическое агентство. Даже эмблема другая, нынешняя появится уже тогда, когда появится необходимость в слиянии ранее международных космических агентств. Независимый международный Институт космических исследований, появившийся из ниоткуда и стоящий сейчас особняком ото всех, в этой толкучке затеряется. Так, по крайней мере, предсказывают историки.

Андрей плавно развернулся, снова зашагал в направлении своего дома. Ветер толкал его в спину, но у него не было желания ускорять темп. Как бы то ни было он уже видел свой двор. Пятиэтажное здание окружало уютный дворик, на котором располагалась детская площадка, окруженная молодыми деревьями. Всему, что видел перед собой Андрей, не было больше четырех лет, как и зданию Института за его спиной.

Андрей уже прошел ворота, как он услышал хлипкую дробь по асфальту, по листьям деревьев. Вперемешку с наглым ветром в тесном уголке материка возникло море. То, что открывалось слуху Андрея, бросало его прямиком темные просторы безымянного моря, готовящегося разразиться жутким смехом, сожрать и переварить с чувством вселенского голода любую песчинку. Ее раздавит в бушующей темноте, где существует только сила, направленная против всех. Андрей смотрел на листья, словно морские волны, бьющиеся друг об друга. Картина стала более отчетливой: в темноте голодного моря появились цвета. Однако, зеленые волны – это единственное, что существовало во вселенной. Дойдя до подъезда, Андрей ощутил, как его волосы сыреют, по ним скатываются на лоб капли. На кончике носа зависла капля, расширилась и упала.

В его времени наземные парки были редкостью и охранялись государством. Плотность городов была куда выше, чем в этом времени, поэтому передвижение осуществлялось в специальных тоннелях и коридорах, располагавшихся на нижних уровнях. Из-за этого во множестве зданий, а также на их крышах, создавались искусственные зеленые зоны. Эти зоны через какое-то время стали разрастаться и создавать широкие экосистемы. Верхние этажи сообщались с нижними посредством зеленых зон. Города поросли изнутри в том, что некогда было дефицитом для человечества. Огромные экозаводы для очищения внешней среды, созданные после Великих пожаров, потеряли свою значимость.

Огонек показался посреди бушующего моря. Там, под козырьком подъезда. Огонек едва двинулся – дождь забарабанил по листьям. Белый дым медленно окутывал пространство под козырьком. Одинокий плот посреди бушующих листьев. Мужская фигура вырисовывалась на этом плоту. Андрей узнал этого человека. Жак, инженер, один из ассистентов проектировщиков нижних уровней здания Института. Он тоже сотрудник Института, но с ним Андрей практически не общается. Вблизи он походил на морского котика, поднимающего верхнюю губу, словно помогая тем самым больше раскрыться ротовой полости, неравномерно вдыхающей ядовитый дым. Он прибыл в это время и первое, что захотел попробовать – курить. В родном времени тоже употребляли психотропные вещества, но они были специально для клиента, учитывая все его характеристики, подобранной смесью, дававшей человеку идеальное бытие. Там не было никакого риска. Может, именно поэтому-то он и вздумал попробовать что-то, что давало бы ему иные эмоции. Задумал ли он это еще до Исхода? Возможно. Получалось комично. Сперва он внимательно наблюдал за тем, как это делают местные. Курил вместе с ними. Сейчас он одиноко стоит и наблюдает за шумом волн.

Жак, завидев Андрея, лишь кивнул и неловко дернул тлеющей сигаретой. Андрей кивнул ему в ответ и зашел в ярко освещенный подъезд. В лифт он не вошел, пошел по лестнице. Второй этаж. Свет уже не такой громкий. Третий этаж. Что-то скрипнуло внизу. Наверно, Жак решил зайти. Четвертый этаж. Он стоит перед дверью своей квартиры. Ключ. Да, древняя форма идентификации хозяина дома. Неудобно, до сих пор кажется бессмысленной детской игрушкой. Поворот. Дверь тихонько приоткрылась. Андрей шагнул в полутемный коридор. Внутри была не самая пышная обстановка. Да что там – стены одеты в обои, которые даже нельзя было изменить движением руки, небольшой шкаф для одежды, который открывается движением руки. Иронично. Единственное, что дозволено иметь из технологий родного времени, – датчики, спрятанные в стенах. Они контролируют пребывание людей в помещении. При обнаружении посторонних дают сигнал в центр управления. Хотя это не особенно требовалось, так как район имел крайне низкий криминогенный уровень. Одна из причин его выбора.

На кухне горел свет. Аня, его жена еще бодрствовала. Да, сегодня, видимо Фомины посетили их, по-соседски.

Андрей последовал на кухню. Белокурая женщина сидела за столом и смотрела в стену. Она была одета в цветочном платье.

– Ты поздно, – натянуто нейтрально, не поворачивая головы, сказала Аня.

– Да, задержался, – проговорил Андрей.

На столе стояла зеленая бутылка вина, рядом полупустые тарелки. Аня поглаживала бокал с вишневой жидкостью в своей руке.

– Они давно ушли? – спросил Андрей, встав на пороге.

– Полчаса назад, – сказала Аня, все так же не поворачивая головы.

Фомины, чета по соседству, выказывали им всяческую любезность, видя в них своих друзей с того момента, как Хомские прибыли сюда. Вино они принесли свое, Андрей не сомневался.

– Здесь еще осталось, – Аня кивнула на бутылку, и ее взор сместился с точки на стене на Андрея. Похмелевшие глаза мутно отсвечивали, будто болото, затягивающее неосторожного путника.

Андрей кивнул и последовал к столу, ощущая на себе топкий взгляд. Усевшись, он увидел, на что смотрела его жена. Точка на стене расплылась в информационное окно. Телевизор этой эры. Шли новости. Показывали официальную встречу президентов… здесь еще есть понятие суверенного государства. В мире, откуда Андрей родом, суверенитет – скорее следствие распри между Окраинами и Империей. Хотя идеи сами по себе могут быть опасны в любые времена.

– Таня снова любопытствовала… – Аня специально подчеркнула последнее слово, хоть и далось оно ей с трудом – язык у нее уже начинает вязать. – Она вилась вокруг да около. Все хотела узнать, чем мы занимаемся. Она очень не удовлетворена, видимо, что мы им ответили в прошлый раз.

Андрей вспомнил, как они в первый раз встретились с Фомиными. Те были такими же приветливыми, прилипчивыми, но беспокойными до чужого счастья внутри. Они до сих пор не особо понимают друг друга из-за колоссальной попасти в языке и культуре. Квартира Фоминых была обставлена всевозможными предметами дороскоши, что выделяло их незаурядность. Хомские же до сих пор не привыкли к современности, поэтому их квартира обставлена лишь предметами первой, так сказать, необходимости. Фоминых и это интересовало. Приходилось им говорить, что они вынуждены переезжать с места на место, поэтому их поклажа должны быть легкой. Кажется, это их успокоило на какое-то время. Андрей сам понимал, что это временная отмазка. По официальной легенде, их работа строго засекречена, из чего следует невозможность ее обсуждения. Этот дом построили специально для таких, как Андрей с Аней, сотрудников Института. Отмазка с легкой поклажей сама пришла в голову. Этот неофициальный научный городок при Институте является упорядоченной мешаниной приезжих и местных. Фомины сами приехали издалека, и их крайне интересовала чужая секретность. Им приходилось говорить, что Хомские много путешествовали, из-за чего у них такой барьер в языковом понимании.

Но как бы Фомины и им подобные не хотели допытаться до их секретов, они сами были объектом пристального наблюдения. Вся эта мешанина именно из-за этого – слиться с местными. Это называли в шутку шпионажем, относясь к этому негативно.

– Таня хотела было подключить своего муженька, – хмельным голосом продолжила Аня, словно на качелях взмывая и опускаясь на каждом слове, – но он, видно, раньше понял тщетность этой затеи. – Она понизила тон: – Они интересовались, где ты пропадаешь.

Укол.

– Задержался, читал отчеты стажера, – проговорил Андрей, после поняв поспешность в своей речи. – Он делает значительные успехи. Скоро ему можно будет доверить СУС. А ОКО к тому же следит за нами пристальнее обычного. Операторов мало, но СУС просто так никому не доверят. Может, в ближайшем будущем у нас будет четко спланированное обучение на оператора. Сейчас же…

Андрей вздохнул.

– Тогда хорошо, что ты его наставник, – проговорила Аня.

Андрей насторожился от ее тона. Она, возможно сама того не подозревая, хотела его уколоть. Андрей понимал, что тому причиной. Теперь понимал. Весь ее мир остался там, здесь только он, хотя и то можно поставить под сомнение. Программа Исхода требовала постепенного и лимитированного перехода. Допускались лишь определенные лица. Как оператор СУС Андрей занимал первые строчки в списках. Однако, программа не содержала даже изначально оптимизма. Исход уже тогда рассматривался в качестве поездки в один конец. В рекомендациях стояло завести семью перед Исходом, и он сделал предложение не имевшей билет на корабль Ане. Сразу. До этого же он не горел желанием продолжать с ней отношения. Все это время он считал себя ее спасителем, представляя первое посещение роддома. Сейчас же он чувствует, что взял с собой просто попутчика.

– Как думаешь, что бы было, если мы остались? – спросила Аня. Ее голос стал тверже.

Остались? Андрей даже подумать об этом не смел.

– Мы бы погибли в войне с окраинами, или Темнота нас настигла бы. – ответил он.

С чего такой вопрос? Ведь все очевидно.

– Мы просто живем, – добавил Андрей после недолгого молчания.

– Я знаю про твои посещения психолога, – выпалила Аня.

Андрей несколько затормозил с обдумыванием ее слов. Это ведь не секрет. Что с этого?

– Все посещают психолога, – сказала Аня, посмотрев на реакцию Андрея. – Это обязательная процедура для новоприбывших, и она постоянно дополняется и изменяется. Наших прибывает все больше, и каждый будет так жить. Всем на ум приходит одно и то же – они оторваны от родного мира навсегда.

Андрей понял. Исход предполагал возможность возвращения, но такая вероятность приближалась к нулю. Они забрались так далеко во времени не только из соображений минимального влияния на будущее, но и из возможности построить максимально долговременную программу… нет, не научных поисков, а жизни в этом времени, до их родного времени, до которого они даже не доживут. Только их далекие потомки. Замкнутый круг. Все дороги ведут только в одну точку.

– Ты думаешь, что надо было остаться? – выпалил Андрей, сорвав тяжесть со своей души.

Аня молча уставилась на него. Ухмыльнулась.

– Здесь даже мечтать невозможно.

Андрей остолбенел от таких слов. О чем это она? Хм. Знает ли, догадывается ли она, по какой причине он сделал ей предложение? Может она знает это с самого начала? Зачем согласилась? Знала ли, что ее здесь ждет? Нет, не знала. Спаситель. Он просто сыграл роль. Она же выбрала. Его или спокойный мир?